метил герцог.
   Он прошел в салон, где собралась вся компания  и,  видимо,  ждала  от
него объяснений.
   Долли вскочила с места при виде его.
   - Я не могу не спросить тебя, что все это значит, -  сказала  она.  -
Можешь представить, как  я  сгораю  от  любопытства!  Лодку  так  сильно
бросало. Меня могло укачать.
   Как это похоже на Долли: обязательно найти причину для  недовольства,
подумал герцог, но он был так  рад  успеху  своего  плана,  что  не  мог
сердиться на нее.
   - Ты должен рассказать нам, кто эти мужчины,  пришедшие  на  яхту,  -
сказала Нэнси, - и эта женщина.
   Она сказала это без задней мысли, но Долли быстро взглянула на нее  и
спросила:
   - Женщина? Какая женщина? Никто ничего не говорил о какой-то женщине.
   - Я смотрела в иллюминатор, - ответила Нэнси, - и мне показалось, что
я видела трех мужчин в прогулочной одежде, за которыми шла женщина.
   Нэнси виновато взглянула на герцога, и он понял, что она  не  нарочно
нарушила тайну, ведь все уже собрались на яхте и секретность была  ни  К
чему.
   - Ты не говорил мне, - сказала Долли чуть ли не с возмущением, -  что
пригласишь столько людей в нашу компанию.  Во  всяком  случае,  кто  эта
женщина?
   Герцог не ответил и прошел через салон к иллюминатору.
   Судно набирало скорость и находилось уже далеко от берега, держа курс
в открытое море.
   Он знал, что очень скоро все  опасения  останутся  позади  и  Великий
князь будет в полной безопасности еще до прибытия в Каир.
   - Я жду, Бак, - настаивала Долли с нотками раздражения в голосе.
   Герцог повернулся к ним.
   - Извините меня. Я только проверю,  не  нуждаются  ли  наши  гости  в
чем-нибудь, - ответил  он,  -  и  тогда  расскажу  вам  все,  о  чем  вы
пожелаете.
   Выходя из салона и направляясь к каютам, он слышал протестующий голос
Долли.
   Он велел Стивенсу поместить Великого князя в самой большой  и  лучшей
из свободных каюте. И теперь он застал его на кровати.  Один  из  князей
снимал с него обувь, а княжна подносила к его губам стакан бренди.
   Стивенс стоял возле двери, и герцог, входя в каюту, спросил у него;
   - Ты приготовил суп и все остальное, что я заказал?
   - Все уже несут, ваша светлость, - ответил Стивенс.
   Он взглянул мимо герцога туда, где два стюарда с подносами уже ждали,
чтобы войти в каюту.
   Они поставили подносы на столик рядом с кроватью, и герцог сказал:
   - Мне кажется, что лучше всего его императорскому высочеству  поможет
суп, который я заказал, а всем вам не повредит легкий завтрак после всех
пережитых волнений.
   Он улыбнулся всем  и  вышел  вслед  за  стюардами  ив  каюты,  Герцог
понимал, что русским в их состоянии крайнего истощения  спокойнее  будет
после столь долгого перерыва позавтракать по-настоящему  в  своем  узком
кругу.
   Он  велел  стюардам  передать  повару  приготовить  к   их   прибытию
питательный суп из говядины, цыпленка и дичи,  а  также  подал  паштеты,
французские воздушные  пирожки  с  "начинкой  и  другие  закуски,  легко
усваиваемые желудком.
   Вместо вина и других крепких напитков,  преждевременных  еще  для  их
пищеварения, он заказал чай, поскольку знал, как  его  любят  русские  и
чуть ли не считают национальным напитком, а также кофе, на  случай  если
они пристрастились уже к европейским кулинарным вкусам.
   Удовлетворенный своей  предусмотрительностью,  герцог  возвратился  в
салон.
   Он заметил  недовольную  мину  на  лице  Долли,  которая  начала  уже
надоедать ему.
   Герцог решил не обращать внимания на  ее  хорошенькое,  но  капризное
личико и повернулся к Нэнси.
   - Теперь я могу рассказать вам все, что вы хотите знать.
   - Вы же понимаете, что мы вне себя от нетерпения, - заметила Нэнси.
   - Я знаю, - ответил герцог, - но для меня было очень важно, чтобы  вы
ничего  не  знали  до  тех  пор,  пока  мои  новые  гости  не  будут   в
безопасности. Теперь, я надеюсь, все уже утряслось.
   Герцогу захотелось даже постучать по дереву, раз  уж  после  стольких
волнений все обошлось, Он уверял себя, что турки вряд ли вмешаются в это
дело, даже если большевистские агенты окажут на них сильное давление.
   Герцог  прошел  в  конец  салона,  чувствуя,  как  Нанси   и   Джордж
внимательно его слушают, так же как и Долли, хотя она старалась этого не
показывать.
   В глазах Гарри прыгали лукавые искорки, он понимал,  что  герцог  все
еще упивается пережитой опасностью.
   - Мой главный гость, которого я доставил сюда с большими  трудностями
и с вашей неоценимой помощью, - начал он, - это Великий князь Алексис из
России.
   Воцарилась тишина, все затаили дыхание после услышанных слов. Наконец
Джордж Рэдсток сказал:
   - Я думал, что он был убит!
   - Я тоже так считал, - ответил герцог, - но оказалось, что он  жив  и
скрывался все эти  годы  после  революции.  Однако  он  очень  ослаб  от
истощения.
   - Как ужасно! - сказала Нэнси. - Но как же он выжил?
   - На юге России не так преданны революции, как на севере,  -  ответил
герцог. - Ему помогли  близкие  люди,  несмотря  на  усилия  большевиков
поймать и убить его.
   - А теперь он в безопасности? - спросила Нэнси.
   - Он - вне опасности, - повторил герцог, будто лишний  раз  уверяя  в
этом самого себя, - как и его племянник князь Александр Саронов, а также
князь Иван Керенский, с которым я был знаком, когда приезжал в Россию.
   - И женщина? - резко зазвучал голос Долли.
   - Она дочь Великого князя, - ответил герцог, -  ее  светлость  княжна
Милица.
   Ему показалось, что  столь  высокий  титул  произвел  впечатление  на
Долли. Она сказала:
   - Должно быть, она крепкое создание, если выдержала такие трудности.
   Скорее  всего   Долли   хотела   подчеркнуть,   что   княжна   лишена
женственности, но Нэнси сказала:
   - Бедная женщина! Могу я чем-нибудь помочь ей?
   - Я уверен, что чуть попозже она будет благодарна за твою  помощь,  -
сказал герцог, - но сейчас я оставил их одних,  чтобы  они  свыклись  не
только со своей безопасностью, но и со здешними условиями, которые очень
отличаются от тех, в которых мы с Гарри нашли их прошлым вечером.
   - Так вы видели их вчера? - спросила Долли. - Почему же ты не  сказал
мне об этом?
   - Потому что, как я уже говорил, это было тайной, и чем меньше  людей
знали бы об их существовании, тем меньше опасности угрожало бы им.
   - Я не выдала бы их, - сказала Долли.
   - Специально, конечно, нет,  -  согласился  герцог,  -  но  ты  могла
проговориться нечаянно.
   - Послушай, Бак! Ты что, считаешь меня дурочкой? - сказала Долли.
   Герцог  понял,  что  она  раздражена   тем,   что   к   их   компании
присоединились новые гости, и  поэтому  напрашивалась  на  ссору.  Гарри
поражался тому, что она так глупо ведет себя.
   Однако герцог был  слишком  доволен  собой,  чтобы  придавать  особое
значение словам и поведению Долли. Оставив  ее  вопрос  без  ответа,  он
сказал:
   - Хотя утро и выдалось удачным, но после стольких треволнений, думаю,
мы все заслужили вознаграждение! Позвони-ка  в  колокольчик,  Гарри.  Не
знаю, как вы, но я бы не отказался от бокала шампанского!
   - Мне оно нужно больше, чем всем, - воскликнула Долли, -  после  этой
болтанки в лодке, провонявшей рыбой, и после этих тайн, от которых  меня
отгораживали!
   - Мы с герцогом старались проскользнуть  незамеченными,  когда  ехали
вчера к русским, - сказал Гарри, - ты же слишком прекрасна,  чтобы  тебя
можно было скрыть, даже если бы мы накрыли тебя чадрой.
   Он пытался комплиментами поднять ее настроение,  и  она,  улыбнувшись
ему, сказала:
   - Однажды я подумала устроить  вечеринку,  на  которой  все  женщины,
кроме меня, были бы закрыты вуалями. Бак не смог бы преодолеть искушение
заглянуть под все вуали.
   - Он всегда был любопытным, - сказал Гарри, -  но  на  этот  раз  его
любопытство сослужило прекрасную службу.
   Ведь благодаря его блестящему плану мы спасли Великого князя и других
русских от смерти, к которой приговорили их большевики.
   - Это в твоем духе, Бак, - сказал Джордж Рэдсток. -  Мне  лишь  жаль,
что ты не посвятил  меня  в  тайну.  Эта  операция  напоминает  историю,
описанную Филиппсом Оппенгеймом.
   - Именно так все и было! - рассмеялся Гарри. - А когда мы прибудем  в
Каир, у истории окажется хеппи-энд.
   - Почему? - заинтересовалась Долли.
   - Потому что у князя Ивана есть там друзья, которые, как он надеется,
найдут ему работу, а князь Александр собирается вступить  в  Иностранный
легион.
   - Иностранный легион! - воскликнула Нэнси. - Как романтично!
   Было уже около часа дня, и они спокойно  пересекали  Мраморное  море.
Герцог послал Гарри вниз к своим новым гостям передать, что он  надеется
увидеть их за ленчем, кроме, быть может, Великого  князя,  поскольку  он
еще слаб.
   Герцог еще утром в лесу увидел, что  они  сбрили  бороды,  но  он  не
представлял, насколько элегантно  они  будут  выглядеть,  облачившись  в
модные прогулочные костюмы. Теперь они ничуть не напоминали  тех  грубых
оборванных крестьян,  каковыми  предстали  перед  ним  вчера  вечером  в
заброшенном доме.
   Если не замечать болезненной худобы князя Ивана,  то  от  него  вновь
исходил прежний шарм и вернулись былые замашки.
   Красивым  и  статным  молодым  человеком  выглядел  теперь  и   князь
Александр.
   Когда Гарри вернулся в сопровождении князей, герцог  вышел  навстречу
им.
   -  Позвольте  мне  приветствовать  вас  на  борту  моей  яхты,   ваше
высочество, - обратился он к князю Ивану. - Мы все  надеемся,  что  этот
день станет началом новой, более счастливой главы в вашей жизни.
   - Мне трудно выразить мою благодарность, ваша  светлость...  -  начал
князь.
   - И не пытайтесь, - прервал его герцог. - Позвольте  представить  вам
моих гостей.
   Он представил сначала Долли, затем - лорда и леди Рэдсток.
   Когда он познакомил  с  ними  князя  Александра  и  завязалась  общая
беседа, герцог обратился к Гарри и шепнул:
   - А где же княжна?
   - Она хочет остаться со своим отцом. Доукинс уложил Великого князя  в
постель. Он немного поел и теперь отдыхает.
   - Я думал, что Доукинс мог бы присмотреть за ним, пока  княжна  будет
обедать с нами.
   - Да, он ей предложил, - ответил Гарри, - но  она  отказалась.  Может
быть, она смущается, я не знаю.
   - Попроси Нэнси спуститься к ней, - предложил герцог.
   Гарри понял, что герцог не хочет делать это сам, и поговорил с Нэнси.
Она поспешно удалилась из салона.
   Нэнси возвратилась за несколько минут до того,  как  было  объявлено,
что обед подан, но княжны с ней не было.
   - Она очаровательна, - сказала Нэнси герцогу тихим голосом, -  но  мы
обсудим это позже.
   Она  взглянула  на  Долли,  и  герцог  понял,  что  сейчас  не  стоит
заговаривать о княжне.
   Через несколько часов герцог смог выйти на палубу,  и  Нэнси  Рэдсток
последовала за ним.
   Солнце еще светило, но над морем  поднялся  сильный  ветер,  и  Нэнси
надела теплое пальто с капюшоном, отороченным мехом.
   - Я рада, что мы наконец-то покинули Константинополь, - сказала  она.
- Эта бедность угнетала меня, а  при  виде  опустевших  дворцов  у  меня
мурашки пробегали по телу.
   - Ты говорила с княжной? - спросил герцог,  -  Она  сказала,  что  не
хочет покидать отца, поэтому не может с нами обедать, - ответила  Нэнси.
- Но я думаю, были и другие причины.
   - Какие?
   - Во-первых, после долгого голодания и обильного угощения на яхте она
не могла еще обедать.
   Нэнси улыбнулась и коснулась руки герцога.
   - Ты оказался очень внимательным, Бак. Я никогда, не думала,  что  ты
можешь быть таким деликатным и, сочувствующим чужим страданиям.
   - Продолжай, о чем ты начала говорить, - сказал герцог, смущенный  ее
похвалой.
   - По-моему, княжна смущена тем, что ей нечего надеть.
   Он повернулся, чтобы взглянуть на Нэнси.
   - Но я думал... - начал он.
   - Да, конечно. Я предложила ей воспользоваться  любым  моим  платьем.
Она приняла только ночную рубашку и сказала, что будет  носить  то,  что
имеет.
   Герцог с изумлением посмотрел на нее.
   - Но как же... - начал он.
   Он вспомнил ужасные лохмотья княжны во время ее приезда на яхту и при
встрече в заброшенном доме.
   - Она сейчас в своем платье, - сказала Нэнси, - которое, наверное,  в
каком-нибудь 1916 году было ужасно  дорогим,  но  теперь  оно  изношено,
заштопано и смотрится несколько странно. Но это - ее собственное платье.
   - Этого и следовало ожидать, - задумчиво сказал герцог. -  Тебе  надо
как-то уговорить ее, Нэнси.
   - Я не знаю как, - ответила Нэнси. - Она твердо стоит на  своем.  "Вы
очень добры, леди Рэдсток, - говорит она, - но вы должны понять, что  за
все эти годы я ничего не просила, не занимала и не крала и  не  намерена
начинать теперь!"
   Герцог, казалось, отнесся с некоторым недоверием  к  этим  словам,  и
Нэнси сказала:
   - Из того, что она рассказала мне, я поняла, что княжна, как и князь,
выполняла  какие-то  работы  за  пропитание,  которое  они  получали  от
крестьян, и это было до того, как им удалось вырваться из России.
   - Какие работы?
   - Она не сообщала подробностей, но я думаю,  что  княжна  готовила  и
даже мыла полы для тех, кто нанимал ее, а князья работали в  поле.  Если
ты посмотришь на руки князя Ивана, ты сразу поймешь,  как  он  трудился,
зарабатывая на хлеб.
   Герцог облокотился на поручень и глядел в море.
   Он размышлял о том,  как  русские  сумели  сохранить  свои  идеалы  и
принципы, которые покажутся абсурдными многим англичанам, да и наверняка
другим народам. И  все-таки  невозможно  не  восхищаться  их  нежеланием
опускаться до уровня обычных людей.
   - Что же нам делать, Нэнси? - спросил он, и она  поняла,  что  герцог
все еще беспокоится о княжне.
   - Я попытаюсь придумать что-нибудь, - пообещала она, - но  это  будет
нелегко, и еще, Бак.., Интонация, с  которой  она  произнесла  его  имя,
заставила герцога вопросительно взглянуть на нее.
   Наступила пауза. Наконец Нэнси сказала:
   - Надеюсь, ты понимаешь, что княжна не всегда будет  выглядеть  такой
болезненной и изможденной и скоро станет по-прежнему очень красивой.
   Герцог не отвечал.
   Он подумал,  что,  несмотря  на  обещанные  изумруды,  Долли,  увидев
княжну, постарается сполна проявить свой характер.
 
Глава 4 
 
   Герцог, как обычно, проводил много  времени  на  капитанском  мостике
рядом с капитаном.
   Он любил сам управлять яхтой и, кроме того,  находил  там  убежище  и
отдохновение от болтовни женщин, особенно Долли, которая превосходила  в
этом всех.
   Она  недовольно  дулась  во  время  обеда  и  была   бы   еще   более
неприветливой, если бы князь Иван не проявил свой шарм и обаяние.
   Оба князя,  несомненно,  наслаждались  цивилизованным  окружением,  в
котором вновь оказались; они также оценили по достоинству  замечательные
яства и напитки, которых они столь долго были лишены.
   Герцогу понравилось, что они не говорили о своих страданиях, однако о
выпавших на их долю страшных испытаниях свидетельствовали и их худоба, и
болезненный цвет лиц, и состояние натруженных рук.
   Они были в одежде герцога, которая хотя и сидела на них мешковато, но
вернула им прежний вид джентльменов. Князья с легкостью влились в  общую
компанию, словно никогда не знали  ничего  иного,  кроме  беззаботной  и
роскошной жизни.
   Однако герцог остро ощущал отсутствие рядом с ними княжны Милицы.
   Она была вполне здорова и могла присоединиться к ним, поэтому герцога
беспокоило, что он не может уговорить ее пересилить себя  и  последовать
примеру князей.
   Он прикинул, что, пообедав вместе со своим отцом, она, как и  Великий
князь, несомненно, будет отдыхать.
   Поэтому герцог дождался, когда в салоне был сервирован чай,  а  Долли
сосредоточилась на игре в маджонг, и выскользнул из  салона,  как  будто
направлялся к себе в каюту.
   У двери салона Долли окликнула его:
   - Не оставляй нас, Бак. Я хочу танцевать, когда закончится игра.
   - Я ненадолго, - ответил неопределенно герцог, -  здесь  и  без  меня
хватает партнеров.
   Так оно и было, хотя,  как  и  подозревал  герцог,  князья  предпочли
отдохнуть, расположившись  на  комфортабельных  диванах  с  английскими,
французскими и турецкими газетами, и с головой ушли в чтение.
   Когда князья не развлекали Долли и  Нэнси,  они  засыпали  герцога  и
Гарри вопросами о состоянии Европы, о социальной и политической ситуации
после войны, интересовались всем  тем,  о  чем  долгое  время  не  знали
ничего.
   "Откровенно  говоря,  -  слышал  герцог  слова  Гарри,   -   политики
превратили мирное время в абсолютный хаос", - и он с грустью  соглашался
с этой истиной.
   Сейчас герцога больше всего заботила княжна Милица,  и,  спускаясь  к
каюте Великого князя, он обдумывал, каким образом убедить ее  пренебречь
совершенно неуместной здесь гордостью.
   Когда он подошел к каюте, Доукинс как раз выходил оттуда с подносом.
   Он уступил дорогу герцогу, и тот вошел в каюту со словами:
   - Надеюсь, ваше императорское высочество позволит мне навестить вас?
   Великий князь, полулежавший в постели, опираясь на подушки, улыбнулся
ему в ответ.
   Княжна, сидевшая у кровати, встала и  герцог  не  только  не  заметил
приветствия в ее глазах, но столкнулся с прежним отчуждением на ее лице.
   В него прокралось незнакомое доселе  осознание  того,  что  на  свете
может существовать женщина, способная его ненавидеть.
   Он привык лишь к  восхищенным  взглядам  женщин,  которые  стремились
привлечь к себе его внимание.
   Теперь же его будто окатили холодной водой, и он встретился с  чем-то
непонятным.
   Он подошел к кровати.
   - Надеюсь, ваше императорское высочество чувствует себя лучше.
   - Я не могу  выразить  словами,  какое  это  наслаждение,  -  ответил
Великий князь, - спать на полотняных простынях и на удобном матрасе.
   Герцог сел на стул, с которого только что встала княжна.
   - Нечто подобное я испытал во время войны, - сказал он,  -  хотя  мои
переживания не были столь болезненными, как ваши. Тогда я понял, как мне
не хватало тех мелочей жизни, которые я считал само собой разумеющимися,
пока неожиданно не был их лишен.
   Великий князь улыбнулся, и герцог обернулся к княжне:
   - Надеюсь, ваша светлость, у вас есть все, что вам требуется?
   - Все, - ответила она тихим голосом.
   Герцог смотрел на ее ветхое платье, о котором рассказывала Нэнси. Оно
было изношено до дыр, штопано-перештопанного, некогда  темно-синий  цвет
стал каким-то тускло-серым.
   Платье было незатейливое, с белым воротничком, доходило до самых пят,
а талию охватывал широкий пояс.
   Герцог вдруг понял, что платье было сшито для очень юной  леди,  ведь
княжне исполнилось всего тринадцать лет, когда началась революция.
   Один из князей упомянул, что  она  была  всего  лишь  на  год  старше
царевича, а значит, теперь ей двадцатью лет.
   В течение шести горестных лет, вместо того чтобы радоваться юности  и
учиться, а затем стать дебютанткой в высшем свете, ей пришлось  бороться
за существование.
   Она встала по  другую  сторону  кровати,  и,  глядя  на  нее,  герцог
понимал, что Гарри был прав, назвав ее прекрасной.
   В княжне не было ничего  конфетно-кукольного,  ничего  розово-белого,
золотого и голубого, что придавало Долли очарование английской розы.
   Княжна отличалась вечной и неувядающей классической красотой, которую
древние греки пытались воплотить в статуях богинь.
   Лицо у нее осунулось, скулы под кожей заострились,  и  тем  не  менее
высокий лоб и огромные глаза придавали ей некую  мистическую,  необычную
красоту, которую герцог никогда раньше не видел.
   Его поразила ее ярко-красная шаль, накинутая на невзрачное платье.
   Он вспомнил слова Нэнси о том, что княжна хотела оставаться  в  своей
одежде, поэтому удивился шали, выглядевшей довольно новой.
   Так, чтобы не заметила княжна, он вгляделся получше и понял, что  это
была не шаль, а одна из скатертей, покрывавших столики в салоне.