и красивее любой из комнат в Донкастер-Парке.
   Там стояли канапе и великолепное ложе с розовым пологом,  цвет  которого,
как подумала Антония, должен подчеркивать нежность кожи спящей  женщины.  Но
так как ей предстояло спать здесь одной,  то  этот  факт  для  нее  не  имел
никакого значения.
   Предыдущие ночи она спала рядом с  герцогом,  прикасалась  к  нему,  а  в
первую из этих ночей даже держала его в объятиях.
   - Этого не будет больше никогда, - печально сказала она себе.
   И внезапное сознание того, что они вернулись  в  Англию  и  должны  будут
расстаться, чувством безысходности отозвалось в  ее  сердце.  У  Антонии  не
осталось никаких надежд. Теперь она обязательно потеряет его!
   Ведь она сама обещала ему, что не будет  навязываться  ему  и  не  станет
посягать на его свободу, если он женится на ней вместо  Фелисии.  Теперь  ей
придется сдержать свое обещание.
   "Я не представляю себе ничего более унизительного,  -  стоя  у  огромного
ложа, думала она, - чем то, что вдруг он поймет, что я люблю его, и  сообщит
мне, что я не интересую его".
   Более того, зная ее отношение к нему, он будет чувствовать  себя  неловко
всякий раз, когда  им  придется  встретиться,  и,  возможно,  вообще  станет
избегать ее - в результате они будут  общаться  реже,  чем  в  любом  другом
случае.
   - Я должна научиться скрывать  свои  чувства  и  эмоции,  быть  хитрой  и
смелой, я должна уметь вести себя с ним непринужденно, - говорила она  себе,
и слезы ручьями текли у нее по щекам.
   Вытерев  глаза,  она  ценой  огромных  усилий  заставила  себя   заняться
дорожными сундуками, которые доставил в дом камердинер Тур.
   Покидая яхту, Антония решила позаботиться также об одежде герцога.
   Она узнала, что Атол всегда держит на  судне  запасной  гардероб  на  тот
случай, если придется отплыть внезапно и некогда будет упаковывать вещи.
   Поэтому он всегда выглядел безупречно и элегантно, как в день их свадьбы,
когда ждал Антонию у алтаря в деревенской церкви.
   Вспоминая об этом, она подошла к  огромному  французскому  окну,  которое
выходило на террасу с балюстрадой. Солнце уже садилось, и на небе  появились
темно-малиновые и золотистые полосы, теплое  сияние  которых  отражалось  на
стенах спальни.
   Она провела много времени, раздумывая над тем, что же ей  надеть,  и  раз
десять при этом меняла свое решение.
   В конце концов  она  позволила  горничной  помочь  ей  надеть  платье  из
ярко-красной материи, из-за  чего  ее  светлая  кожа  стала  казаться  почти
прозрачной.
   И все же это яркое платье вовсе не выглядело тяжелым или вульгарным,  как
могло бы показаться на первый  взгляд  из-за  насыщенного  цвета.  Наоборот,
украшенное  воздушным  тюлем,  дорогими  сатиновыми  лентами,  оборочками  и
бахромой, которые были последним изобретением Уорта и сразу же  стали  очень
модными, оно  подчеркивало  совершенство  фигуры  Антонии  и  прибавляло  ей
пленительной женственности.
   Собрав всю свою отвагу, Антония медленно повернулась к  герцогу,  который
только что вошел в спальню, и застыла на месте, нерешительно глядя на него.
   - Сегодняшняя обстановка  отличается  от  той,  в  которой  нам  пришлось
пребывать в последнее время, не так ли, Антония? - сказал он  с  улыбкой.  -
Но, хотя я неплохо позавтракал, я все еще голоден. Не пора ли нам перейти  в
столовую?
   Говоря это, он смотрел ей в лицо, и у Антонии создалось впечатление,  что
он пытается построить мост через реку отчужденности, которая пролегла  между
ними. Но Антония не понимала, чем была вызвана эта отчужденность, от которой
ее сердце замирало в груди.
   Потом, когда он подносил ее руку к губам, она отчаянно захотела прижаться
к нему, обнять, чтобы удержать его, потому что ей казалось,  что  он  сейчас
исчезнет и никогда больше не вернется к ней.
   "Теперь, когда мы дома, он непременно оставит меня",  -  подумала  она  с
отчаянием, но вслух произнесла:
   - Тур сказал мне, что вы чувствуете себя хорошо  и  рана  вас  больше  не
беспокоит.
   - Я в полном порядке, Антония, тебе не о чем беспокоиться, -  заверил  он
ее. - И я долго, очень долго и терпеливо ждал именно этого момента.
   Она вопросительно посмотрела на него, но Атол не успел объяснить ей  свои
слова, потому что на пороге возник слуга.
   - Обед подан, ваша светлость! - сообщил он.
   Антония робко положила руку на руку герцога, и муж повел ее в столовую.
   Хотя мастерство повара графа даже нельзя  было  сравнивать  с  кулинарным
искусством лондонского повара герцога, Антонии обед очень понравился.
   Она сразу вспомнила, каким черствым и  неприятным  на  вкус  был  хлеб  в
последний день их путешествия и как успел ей надоесть крестьянский  пирог  с
луком. Даже сыр перезрел, пока его везли в седельной сумке.
   Теперь Антонии казалось, что не может быть ничего вкуснее свежей  морской
рыбы, нежной молодой говядины и жареных голубей,  которые  просто  таяли  во
рту.
   Герцог настоял на том, чтобы  она  выпила  немного  шампанского,  и,  как
всегда, она подчинилась, исполнив его просьбу.
   - Это снимет остатки усталости, - убеждал он ее.
   Герцог, который уже знал последние новости из Франции,  сообщил  ей,  что
Страсбург  капитулировал  после  долгой  обороны  и  артобстрелов,   которые
разрушили великолепное здание старинной библиотеки  и  убили  многих  мирных
жителей.
   - Война - это всегда такое разорение! - в сердцах воскликнула Антония.  -
Она убивает не только людей, но и уничтожает их историю.
   - Это так, -  согласился  герцог.  -  И  трудно  поверить,  что  французы
решились  развязать  войну,  даже   не   поинтересовавшись   заранее   силой
противника. Они ввязались в настоящую авантюру, и это им дорого обойдется.
   - Полагаю, пруссаки очень довольны своими военными успехами, им есть  чем
гордиться, - тихо сказала Антония.
   - Они ликуют! - ответил герцог. - И я совершенно уверен, что они заставят
Францию пройти через все унижения.
   - Остается только молиться, чтобы Париж уцелел, - с  грустью  проговорила
Антония, - и надеяться, что Лэбби спасется.
   После обеда они с герцогом перешли в гостиную.
   Солнце  уже  зашло,  на  дворе  царил  полумрак,  и  на  небе  постепенно
зажигались звезды.
   В гостиной горели свечи, и шторы были  задернуты  на  всех  окнах,  кроме
одного - широко раскрытого, выходящего в сад.
   Антония встала у этого окна и посмотрела в  сад.  Глубоко  вздохнув,  она
повернулась и тихо произнесла:
   - Мне нужно... кое-что... сказать вам...
   Говоря это, она подошла к герцогу, который стоял у камина.
   Крохотное пламя за каминной решеткой ровным блеском освещало его  бледное
лицо. Антония очень нервничала, ей было не по себе.
   Герцог поставил на каминную полку стакан с бренди, который держал в руке,
и посмотрел на девушку.
   - Что именно? - спросил он, легко улыбаясь.
   - Это... нечто такое, что вас... очень рассердит, - ответила она с дрожью
в голосе. - Но я... Я должна... сказать вам это...
   - В первую ночь после нашей свадьбы я обещал, что постараюсь не сердиться
на тебя. Говори, Антония, все, что ты хочешь мне сказать, я готов  выслушать
тебя.
   - Но это... нечто такое, чего  я  сама...  очень  стыжусь,  -  запинаясь,
произнесла она.
   Антония  сжала  руки,  стараясь  унять  дрожь,  но  ее  усилия  оказались
напрасными.
   Герцог спокойно наблюдал за ней, а затем ободряющим тоном сказал:
   - Тебе ведь не свойственно бояться, Антония.
   Он улыбнулся, а она потупила взор.
   - Я боюсь... я очень боюсь рассердить вас... - прошептала она.
   - Я не буду сердиться, - пообещал Донкастер, не спуская с нее испытующего
взгляда.
   - Вы... вправе злиться на меня, - сказала она печально.
   Наступило молчание. Первым заговорил герцог, напомнив:
   - Я весь в ожидании важного признания, Антония.
   Его голос вдруг зазвучал неуверенно,  словно  он  боялся  услышать  нечто
неприятное, а Антония, пытаясь побороть робость и  страх,  вообще  не  могла
произнести ни слова. В конце концов она все-таки взяла себя в  руки  и  тихо
проговорила:
   - Это моя вина... что вам пришлось... драться... на этой дуэли.
   Она сделала над собой невероятное усилие, чтобы наконец  высказать  вслух
свою боль и терзавшее ее чувство вины. В ее глазах Атол увидел  неподдельное
страдание.
   - Я говорила... совсем не думая, - призналась она. - Я  не  предполагала,
что граф был мужем дамы... с которой вы...
   В ее голосе вдруг послышалось рыдание.
   - Когда он спросил меня, - продолжала она, - где вы, я ответила, что вы в
саду с очень обворожительной  и  соблазнительной  дамой,  которая...  как  я
подозревала... была вашим ... старым другом...
   Антония говорила все тише и тише, но внезапно, словно проснувшись,  почти
закричала:
   - Как я могла быть такой... дурой...  такой  идиоткой...  чтобы  говорить
подобные вещи... не зная, с кем я говорю!
   Она винила себя за  все,  что  с  ним  произошло,  но  герцог  облегченно
вздохнул, - видимо, он страшился услышать от нее  совсем  другое,  а  что  -
Антония и не догадывалась.
   - Ты ни в чем не виновата, Антония, и ни в чем не должна винить  себя,  -
спокойно сказал он. - Граф рано или поздно все равно нашел бы предлог, чтобы
драться со мной, поскольку всегда желал этого.
   - Так вы... простите меня? - с надеждой спросила Антония.
   - Неужели ты считаешь, Антония, что я могу сердиться на тебя после  того,
как ты столь самозабвенно ухаживала за мной? - улыбаясь, ответил Донкастер.
   - Но вы могли... умереть... - прошептала Антония, с ужасом думая  о  том,
что могло произойти непоправимое. - И это  была  бы...  моя  вина...  Только
моя... Как бы я могла жить дальше... зная, что повинна... в вашей смерти?
   Слезы душили ее, и Антония боялась, что  вот-вот  потеряет  контроль  над
собой и расплачется, как маленькая девочка. Пытаясь  скрыть  свое  волнение,
она вернулась к окну.
   Антония стояла, глядя в темноту, слегка откинув назад голову, чтобы слезы
не потекли по щекам.
   - Поскольку мы говорим откровенно, - услышала она его звучный голос прямо
у себя за спиной, - и поскольку мы однажды пообещали друг другу,  что  между
нами не будет притворства и тайн, я тоже должен сказать тебе, Антония, нечто
очень важное.
   Он произнес это торжественным тоном, и Антония, ожидая продолжения, сжала
руки так сильно, что  ногти  вонзились  ей  в  ладони.  Она  знала,  что  он
собирается сказать ей теперь, когда они вернулись в Англию.
   - Я хочу сказать тебе, Антония, - странно мягко, но в то же  время  очень
серьезно проговорил герцог, - что я влюблен.
   Это было именно то, что она ожидала услышать, и все же его слова поразили
ее в самое сердце, словно смертельный удар кинжала.
   На миг Антония застыла, чувствуя, как почва уходит у нее из-под  ног,  но
тут же вспыхнула боль - такая сильная, такая невыносимая, что ей показалось,
будто сердце ее разбивается на мелкие куски, и лишь ценой величайших  усилий
она сдержала крик и слезы. Каким-то странным - хриплым и чужим  голосом  она
произнесла:
   - Я... понимаю... И я уеду... в Донкастер-Парк... как мы и условились...
   Думаешь, ты там будешь счастлива? - спросил герцог, и Антонии показалось,
что в его голосе звучит ирония.
   Ей было страшно трудно сдерживать слезы,  но  гордость,  о  существовании
которой она пока не догадывалась, заставила Антонию ответить спокойно:
   - Надеюсь... По крайней мере постараюсь...
   - Одна? - допытывался герцог.
   - Я... У меня будут лошади... - вспомнила Антония.
   - Но мы договорились делить их... - начал было Донкастер.
   Она не поняла и нерешительно произнесла после недолгой паузы:
   - Вы... хотите сказать... что отдадите их... маркизе?
   - Повернись ко мне, Антония, - попросил герцог.
   Она хотела было подчиниться ему, но испугалась, что Атол  прочтет  по  ее
глазам, в каком она состоянии, и осталась стоять у открытого окна,  пока  не
услышала приближающиеся сзади его шаги.
   - Ты заблуждаешься, Антония, - сказал он тихо. - Я  влюблен  вовсе  не  в
маркизу.
   - Не в маркизу?! - вздрогнув от неожиданности, воскликнула Антония.
   Она была так поражена, что повернулась к нему и увидела его  лицо  совсем
рядом. Взглянув на него, она тут же отвела глаза.
   - Но я... Я думала... - прошептала она неуверенно.
   - Я и сам так думал... когда-то, - подтвердил герцог и пояснил:
   - Но я ошибался.
   "Значит, он  любит  другую",  -  подумала  Антония,  лихорадочно  пытаясь
вспомнить имена женщин, о которых говорили в  гостиной  подруги  ее  матери,
навещая графиню Лемсфорд.
   Почему-то Антония  не  могла  поверить,  что  возлюбленной  герцога  была
графиня, супруг которой вызвал Атола на дуэль.
   - Та, в кого влюблен я, - заговорил герцог очень тихо и  очень  медленно,
тщательно подбирая слова, - любит меня так, как она могла бы любить ребенка.
Но мне бы хотелось, чтобы она полюбила меня как мужчину, Антонии стало вдруг
трудно дышать. Что-то  необычное  происходило  с  ней  -  чувство  бурное  и
чудесное поднималось у нее в груди.
   - Вы... Вы... Вы хотите сказать... - попыталась она произнести, но  слова
замерли у нее на губах.
   - Я люблю ту, - сказал герцог очень мягко, - кто, держа меня в объятиях и
разговаривая со мной голосом, полным любви, целовал меня, прижимая к груди.
   У Антонии вырвался долгий вздох, еще не вполне осознанно она сделала  шаг
навстречу герцогу и... вдруг очутилась в его объятиях.
   Прильнув к нему всем телом, она спрятала лицо у него на груди.
   - Сможешь ли ты полюбить меня, любимая моя?  -  спросил  Атол.  -  Я  так
боялся, что, выздоровев, я потеряю тебя.
   Он чувствовал, как она дрожит в его объятиях, и, осторожно  приподняв  ее
подбородок кончиками пальцев, заглянул ей в глаза.
   - Ты целовала меня, дорогая, - напомнил он ей. - Будет справедливо,  если
теперь и я поцелую тебя.
   Его губы коснулись ее губ, и по всему телу Антонии вдруг разлилось пламя.
Это не было похоже ни на какое другое ощущение из когда-либо испытанных  ею,
но в то же время это была как бы часть той любви,  которую  она  уже  давала
ему.
   Это ощущение было таким полным, таким восторженным и таким всеобъемлющим,
что Антонии показалось, будто никто не в силах вынести такое и не умереть от
счастья.
   Он целовал ее так долго, что в конце концов все вокруг перестало для  нее
существовать. Они снова были одни, как тогда в Париже - на тайном острове на
Елисейских полях, скрытые от посторонних взглядов в своем уединении.
   Однако на этот раз все было так изумительно,  так  чудесно,  что  Антония
подумала, что она спит и видит волшебный сон - прекрасный и... нереальный.
   Приподняв ее подбородок и заглянув в глубину серо-зеленых лучистых  глаз,
Донкастер не увидел  в  них  испуга.  Глаза  Антонии  светились  радостью  и
безмерным удивлением. И тогда он осмелился спросить:
   - Скажи, ты любишь меня, Антония? В его голосе было столько нежности, что
она больше не колебалась:
   - О да! Я люблю тебя, Атол, люблю... Всей душой, всем сердцем... И так  я
полюбила тебя... я это знаю  теперь...  с  самого  начала,  с  нашей  первой
встречи, когда я пришла к тебе со своим нелепым предложением...
   - Я  благословляю  эту  встречу,  моя  дорогая,  моя  храбрая,  чудесная,
безропотная  маленькая  женушка,  -  восторженно  проговорил  он.  -   Я   и
предположить не мог, что на свете есть женщина, столь совершенная и в то  же
время такая сильная духом.
   - Я выстояла... только потому, что рядом был ты, - прошептала Антония.
   - Я всегда буду рядом с тобой, - пообещал герцог.
   И, крепко обнимая ее, прибавил:
   - У нас с тобой сейчас столько дел, что нам нельзя возвращаться в Лондон.
Там мы будем обязаны показываться в обществе, принимать и отдавать визиты, и
даже в собственном доме не  будет  нам  покоя.  Здесь,  по  крайней  мере  в
ближайшее время, нам не будут мешать наши друзья.
   Антония знала, что он подумал о маркизе, и прошептала:
   - Ты не будешь... скучать в глуши?
   - Я никогда и нигде не буду скучать с тобой, - ответил он, глядя  Антонии
в глаза. - Но мы не должны забывать и про наших лошадей! Мы  будем  готовить
их к соревнованиям  и  выигрывать  призы.  Вместе,  Антония?  Это  ведь  так
приятно! И эта работа, думаю, отнимет у нас все свободное время.
   Его губы принялись жадно целовать ее уста, и она не смогла  ответить.  Но
на  этот  раз  его  поцелуи  были  требовательными,  настойчивыми  и   очень
страстными.
   Атол заставил Антонию почувствовать, как  все  ее  существо  трепещет,  а
где-то в глубине ее тела разгорается  огонь,  и  от  этого  жара  она  тает,
всецело подчиняясь его странному воздействию.
   - Я люблю тебя, - сказал он с дрожью в голосе. -  Я  люблю  в  тебе  все,
Антония, - не только твое  прекрасное  тело  и  твои  глаза,  заглядывать  в
которые столь заманчиво, как в таинственный хрустальный шар.
   И он поцеловал ее глаза, а потом добавил:
   - Но я люблю также музыку твоего нежного голоса, мягкость твоих рук, твою
свежесть, доброту и способность сострадать.
   Его голос звучал все ниже, когда он тихо говорил:
   - До сих пор я никак не мог понять, что  именно  эти  качества  стремился
отыскать в женщинах, но их-то как раз и не находил. Но только теперь  я  это
осознал.
   - Я так сильно ревновала... к маркизе, - прошептала Антония.
   - Но не так сильно, как я ревновал тебя к  этому  проклятому  журналисту,
который за тобой ухаживал, когда я был слишком болен, чтобы помешать ему.
   Антония посмотрела на него с изумлением.
   - Ты... ревновал?
   - Как помешанный! - резко ответил герцог. - И имей в виду,  дорогая,  что
если я когда-нибудь замечу, что мужчины смотрят на  тебя  так,  как  смотрел
Лабушер, то я буду драться не на одной, а на ста дуэлях!
   - О нет! Только не  это!  Такого  я  никогда  не  допущу!  -  воскликнула
Антония. - Я уже  не  смогу  во  второй  раз  пережить  все  эти  тревоги  и
страдания, думая при этом, что сама во всем виновата, а ты, узнав  правду...
не простишь меня.
   - Я не смогу не простить тебя... - сказал Донкастер.
   - Почему? - удивилась Антония.
   - Потому что не смогу жить без тебя, - тихо ответил герцог.  -  Я  желаю,
чтобы ты наконец стала моей, Антония, потому что мы принадлежим друг другу.
   Неистовая страсть в его голосе вынудила ее вновь  спрятать  лицо  на  его
груди.
   - Я думала, - спустя мгновение сказала она, - что, когда  мы  вернемся  в
Англию, ты покинешь меня.  Ты  опять  будешь...  с  маркизой...  И  тогда  я
собралась... попросить тебя...
   Она замолчала, и герцог поторопил ее:
   - Что же ты собиралась попросить у меня?
   - Чтобы ты дал мне... ребенка. Потому что он был бы частью  тебя...  и  у
меня был бы кто-то, кого я... смогла бы любить, - шепотом сказала она.
   Герцог сжал ее в объятиях так крепко, что она едва могла дышать.
   - Я дам тебе ребенка, Антония, но при одном условии, ты пообещаешь мне...
   - Что? Что я должна обещать? - спросила она, забеспокоившись.
   - Что ты не перестанешь любить меня, - ответил он. - Я готов разделить  с
нашими детьми маленькую часть твоей любви, но  только  с  условием,  что  ты
будешь любить меня так же сильно, как сейчас. Ты будешь держать меня в своих
объятиях так же, как держала во время страшной болезни, и я не буду  бояться
потерять тебя.
   Когда Антония посмотрела на него,  в  ее  глазах,  казалось,  горели  все
звезды, какие только есть на небе.
   А он подумал о том, как это странно, что никогда прежде не замечал, какая
она красивая - самая прекрасная и желанная из всех женщин, с которыми он был
знаком.
   - Ты обещаешь? - спросил он, приближая свои губы к ее губам.
   - Я обещаю любить тебя всегда... вечно, - ответила она, -  любить  больше
всего на свете... Я вся твоя... Полностью  твоя,  любимый  мой...  Я  обожаю
тебя!
   Он закрыл ей рот страстным поцелуем, и Антония  почувствовала,  что  Атол
уводит ее на их тайный далекий остров, где будут  только  они  одни  и  к