глийский, потому  что
легче давался.
   - Что ж, вы владеете им прекрасно, - согласился с девушкой герцог.
   - Благодарю вас, монсеньор! Та монахиня, которая обучала меня языкам,
сестра Маргарет, была по происхождению англичанкой.  И  как-то  раз  она
сказала мне:
   "Аме, в ваших жилах обязательно должна течь английская кровь,  потому
что ни один человек на свете не сможет так  быстро  овладеть  каким-либо
языком, если он не принадлежит к тому народу, который  говорит  на  этом
языке.
   - И что  же  вы?  -  спросил  его  светлость.  -  Впрочем,  нет,  это
бессмысленный вопрос, так как ответа вы все равно не знаете.
   - Мне известно только то, что я - Аме.
   - Но вы ведь до сих пор так и не рассказали мне,  почему  сбежали  из
обители.
   - Я как раз собиралась это сделать,  когда  вы,  монсеньор,  прервали
меня.
   - Приношу вам свои извинения, - с легкой улыбкой проговорил герцог.
   - Ничего страшного, - вполне серьезно заверила она его. - Итак, я как
раз собиралась рассказать вам о том, что же случилось  со  мной.  Прежде
всего поймите, монсеньор, я прожила в этом монастыре семнадцать лет.
   И все эти годы считала, что монастырь и есть мой дом.
   Я была очень счастлива в обществе сестер-монахинь. За  все  прошедшие
годы они ни разу  не  дали  мне  почувствовать,  что  я  хоть  в  чем-то
отличаюсь от них.
   Подавляющее  большинство  остальных  послушниц,  -  продолжала   свой
рассказ девушка, - оставались  в  обители  лишь  до  тех  пор,  пока  не
получали образования, после чего покидали  монастырь.  Наверное,  только
одна или две из них в конце концов решали для себя, что не имеют желания
снова возвращаться к мирской жизни. В этом случае они подавали  прошение
о том, что хотят остаться в монастыре и принять постриг. Но правила  все
эти годы оставались неизменными, и эти послушницы должны были дожидаться
окончательного решения своей участи до тех пор, пока  им  не  исполнится
восемнадцать лет.
   И ни одной из них, - продолжала девушка, - так и не разрешили принять
обет, пока они  не  отпраздновали  свое  восемнадцатилетие;  преподобная
мать-настоятельница была непреклонна в этом вопросе. Даже в тех случаях,
когда  послушница  умоляла  мать-настоятельницу,  та  не  давала  своего
разрешения. Никогда! Вы ведь понимаете, что  отречение  от  мира  -  это
очень и очень серьезный шаг.
   - Разумеется, - прошептал герцог.
   - Мать-настоятельница всегда говорила о том, что каждая из нас должна
сначала глубоко прочувствовать смысл своего шага,  ощутить  внутри  себя
уверенность,  что  впоследствии  она  никогда  не   будет   сожалеть   о
свершившемся. И хотя мне исполнится восемнадцать лет через три месяца, я
непрестанно  размышляла,   часто   беседовала   с   сестрами-монахинями,
обсуждала этот вопрос со своим духовником, и все они говорили мне:  "Жди
и прислушивайся к тому, что происходит в  тебе.  Не  торопись  принимать
решение, Аме. Если господу будет угодно чтобы ты  посвятила  ему  жизнь,
тебе обязательно будет подан какой-нибудь знак". Так я и продолжала жить
в монастыре, ожидая этого  момента.  Я  постоянно  размышляла  об  этом,
молила всевышнего и  все-таки  никак  не  могла  принять  окончательного
решения, как распорядиться своей судьбой.
   И вот сегодня, - продолжала свой рассказ девушка, -  когда  я  шла  в
церковь  при  монастыре,  ко  мне  подошла  одна  из  сестер-монахинь  и
сообщила, что меня немедленно хочет видеть мать-настоятельница. Я тут же
отправилась к ней. Войдя в ее комнату, я увидела, что та  не  одна,  там
находились еще два священника, которых я раньше никогда не видела. Когда
мать-настоятельница  здоровалась,  мне  показалось,   что   она   чем-то
встревожена, это состояние выдавали ее глаза.
   Мать-настоятельница взяла меня под руку, - рассказывала Аме, - словно
для того, чтобы  подбодрить,  подвела  к  святым  отцам  и  проговорила:
"Господа, вот и Аме".
   Один  из  священников,  человек  с  суровой   внешностью,   как   мне
показалось, сообщил, что, согласно  воле  кардинала,  я  должна  принять
постриг немедленно, не дожидаясь совершеннолетия.
   Похоже, я выглядела настолько пораженной его  словами,  -  продолжала
девушка, - настолько обескураженной, что,  думаю,  они  с  беспокойством
ждали моего ответа. Оба святых отца дали мне понять, что это - приказ  и
я должна неукоснительно подчиниться ему. Все то время,  пока  священники
убеждали меня в  необходимости  предстоящего  шага,  мать-настоятельница
хранила полное молчание, хотя у меня создалось впечатление, что она была
против. Из фразы, оброненной одним из  священников,  я  поняла,  что  до
моего появления в этой комнате она упорно противилась их  решению.  Вели
они себя высокомерно. После того как святые  отцы  рассказали,  что  мне
предстоит и что я должна сделать, я покинула их.
   Девушка замолчала. Герцог не видел ее лица, но услышал,  что  дыхание
Аме стало неровным, словно рассказ о  происшедшем  событии  заставил  ее
гнев разгореться с новой силой.
   - И тогда вы приняли решение совершить побег из  монастыря!  -  после
небольшой паузы проговорил герцог.
   - Вы правы! Сейчас представить себе не могу, как только я  осмелилась
совершить этот поступок, - ответила Аме, - но тогда я ощутила внутренний
протест. Одного взгляда  на  лицо  святого  отца,  который  сообщил  мне
новость,  для  меня  оказалось  достаточно,  чтобы  ощутить  собственную
незначительность.  Кардинал  отдает  распоряжение,  и  оно  должно  быть
исполнено, чего бы мне это ни стоило.
   - А вам известно имя кардинала, который  таким  образом  распорядился
вашей судьбой? - спросил герцог.
   - Ну разумеется. Кардинал де Роган, он же принц де Роган,  -  сказала
Аме.
   -   Вы   когда-нибудь   встречались   с   его   преосвященством?    -
поинтересовался он.
   - Нет, никогда! Но наш духовник время от времени бывает у кардинала.
   - А  вы  не  думаете,  мадемуазель,  что  ваш  духовник  однажды  мог
рассказать ему о вас?
   - Конечно, я не могу целиком исключить это, не могу представить себе,
чтобы духовник мог посоветовать мне  принять  постриг  раньше,  чем  это
обычно делали другие послушницы, наоборот: отец Пьер был одним  из  тех,
кто настоятельно советовал мне подождать своего часа, ни в  коем  случае
не  торопиться,  сначала  обрести  полную  уверенность  в   правильности
окончательного решения.
   - Тогда в вашей истории,  несомненно,  присутствуют  весьма  странные
обстоятельства.
   - Теперь я знаю  точно,  что  мне  следует  предпринять,  -  ответила
девушка. - Я намереваюсь пожить некоторое время в  миру.  И  обязательно
собираюсь увидеть те вещи, которых прежде никогда не  видела,  а  только
слышала о них от других девушек, живших в нашем монастыре.  Мне  хочется
пожить в миру как обычному человеку, а если  после  этого  я  сочту  для
себя, что правильным будет принять  постриг,  я  обязательно  вернусь  в
монастырь и стану монахиней.
   - Но как вы представляете себе выполнить задуманное? - довольно  сухо
поинтересовался герцог. - Кроме того, если ваши опасения подтвердятся  и
монастырское начальство действительно организует  погоню  за  вами,  вам
вряд ли удастся уехать далеко от обители.
   - Пока они меня еще не схватили! - ответила девушка.  -  И  если  вы,
монсеньор, увезете меня подальше от этих мест - ну хотя бы до  Шантильи,
то тогда я, возможно, найду кого-нибудь, кто направляется в Париж, Реймс
или Орлеан. Мне все равно, куда ехать.
   - Дорогое дитя, - возразил ей герцог, - вполне возможно, что  вам  не
удастся так просто разъезжать по  всей  стране.  Для  этого  вы  слишком
очаровательны.
   - Очаровательна? - удивилась Аме. - Вы считаете меня  очаровательной?
Я никогда не думала об этом.
   Правда, девушки в монастыре  говорили  мне  иногда,  что  мои  волосы
красивы. Девушкам  в  обители  не  полагается  уделять  слишком  большое
внимание своей внешности.
   -  В  монастыре  это,  возможно,  и  не  имело  особого  значения,  -
согласился с ней герцог, - но в мирской жизни наружность человека играет
большую роль.
   - Но каким образом?
   -  Приятная  наружность  или  отсутствие  таковой  является   главным
объектом волнения для любой женщины, - ответил герцог. - Вы рассказывали
мне, что вас подбросили в монастырь. Неужели вы настолько наивны, что ни
разу не задумались о том, что, коль вы красивая женщина, все  мужчины  -
независимо от того, что вы сами  думаете  о  них,  -  обязательно  будут
влюбляться в вас и добиваться от вас взаимности?
   - Я не поддамся соблазну, - ответила девушка, - а если они  осмелятся
доставить мне хлопоты, можете не сомневаться, я к этому подготовилась.
   - Подготовились? - изумился он.
   - Да! Чувствуете?
   Герцог ощутил  прикосновение  к  своей  руке  и  ощутил  укол  острым
предметом через бархат своего камзола.
   - Что это?
   - Кинжал, - ответила девушка. - И я всегда буду носить его с собой на
тот случай, если  кто-нибудь  вздумает  поступить  со  мной  не  должным
образом. Этот кинжал принадлежал одной девушке, приехавшей  в  монастырь
из Италии. Она сказала мне, что это старинная вещь, она принадлежала  ее
роду в течение многих лет,  и  что  этим  кинжалом  уже  убивали  людей.
Сначала я даже не хотела брать  его,  но  потом  решила,  что  он  может
пригодиться мне для вышивки, а сейчас я очень довольна, что у меня  есть
эта вещица. Так что, монсеньор, можете  сами  убедиться  в  том,  что  я
вооружена, разве не так?
   - Да, определенно, вы можете при случае постоять за тебя, -  серьезно
подтвердил герцог.
   - Уверена, что смогу сделать это, - ответила Аме.  -  Меня  в  данный
момент беспокоит только одно обстоятельство - у меня нет никакой одежды.
   - Как так?
   - Разумеется, кроме той, которая на мне  и  которая  в  конце  концов
может выдать меня. Я одета  в  белую  рясу  послушницы  и  черный  плащ,
который мы в монастыре обычно  носим,  когда  должны  петь  на  хорах  в
холодную погоду. К большому сожалению, я не  взяла  с  собой  ничего  из
одежды, так как окончательно не знала, что решусь на побег.
   - Вы хотите сказать, что решились на этот отчаянный шаг только в  тот
момент, когда увидели мой экипаж? - спросил у девушки герцог.
   - Именно так, хотя вам, может быть, трудно в это поверить, - ответила
Аме. - Представьте себе, монсеньор, что в  монастырском  саду  у  ограды
растет грушевое  дерево.  Иногда,  развлекаясь  в  свободное  время,  мы
забирались на него и смотрели,  что  делается  в  миру  за  монастырской
стеной. В этот вечер я должна была уже находиться в своей келье и спать.
Но я так разволновалась, что после сигнала отхода ко сну выскользнула из
кельи и направилась в сад погулять.
   В этот час в саду никого не было, - продолжала свой рассказ  девушка,
- я уже говорила вам, что очень нервничала: говорят,  рыжеволосые  очень
темпераментны и нервны, и, чтобы как-то вывести себя из этого состояния,
забралась на грушевое дерево и  посмотрела  на  дорогу  за  монастырской
стеной, тогда-то я и увидела вашу  карету,  монсеньор,  которая  в  этот
момент подъезжала к нашей обители. Сейчас я и сама не могу  понять,  что
заставило меня поступить именно таким образом,:
   - то ли;. злость, то ли нечистый попугал, - но я спустилась по  стене
и подобралась, насколько могла,  поближе  к  карете,  чтобы  постараться
выяснить, о чем будут говорить стоявшие вокруг нее люди.
   Я увидела, как вы,  монсеньор,  вышли  из  экипажа  и  направились  к
обочине, чтобы побродить в лесу,  -  рассказывала  девушка.  -  Потом  я
заметила, что ваши люди начали выпрягать захромавшую  лошадь.  Никто  из
слуг особо не следил, дверца кареты все время оставалась открытой. Я  не
могла поверить в то, что мои действия могут увенчаться успехом,  до  тех
пор,  пока  не  оказалась  на  полу  вашего  экипажа,   накрывшись   для
безопасности пледами.
   - Совершенно  очевидно,  что  вы,  мадемуазель,  весьма  импульсивная
особа, - проговорил герцог. - Мне  даже  трудно  представить  себе,  что
может  случиться  с  вами  теперь,  когда  вы  оказались  в  миру,   вне
монастырских стен.
   - Я только об этом и думала все время, пока мы разговаривали с  вами,
монсеньор. И считаю, что все достаточно просто.
   - Что именно? Каковы дальнейшие ваши действия?  -  поинтересовался  у
девушки герцог.
   - Я  собираюсь  отправиться  с  вами  независимо  от  того,  куда  вы
направляетесь. Думаю, что в этом случае мне ничто не будет угрожать.
   - Это невозможно.
   - Почему же?
   - Это невозможно  ни  при  каких  обстоятельствах,  -  резко  ответил
герцог. - Я еду в Париж.
   - А мне как раз очень хотелось  бы  посмотреть  этот  город.  Сколько
помню себя, всегда мечтала  побывать  когда-нибудь  в  столице.  И  могу
обещать, что не доставлю вам абсолютно никаких хлопот.
   - А теперь послушайте меня, - строго заметил ей  герцог.  -  Я  готов
довезти вас до Шантильи и там высадить, думаю, в этом  не  будет  ничего
дурного. А если вы, мадемуазель, исчезнете из  моей  кареты  сразу,  как
только мы доберемся туда, я могу поклясться, что на все  вопросы  о  вас
буду отвечать всем, что ничего не видел и ничего не знаю.
   - Но ведь это будет ложью, - с упреком возразила ему девушка.
   - Не думаю, что нам с вами при  сложившихся  обстоятельствах  следует
беспокоиться по поводу того, где правда, а где ложь, - ответил герцог. -
Кроме того, я дам вам немного денег, чтобы  приобрести  себе  что-нибудь
подходящее из одежды. После этого вы сможете  какое-то  время  -  думаю,
очень короткое, мадемуазель, - наслаждаться свободой, пока вас не вернут
назад, в монастырь.
   Поймите, что рано или поздно  они  все  равно  вас  отыщут,  а  может
статься, вы сами решите, что наилучшим выходом из создавшегося положения
для  вас  будет  возвращение  в  обитель;  но  дальнейшее  меня  уже  не
интересует.
   Как только доберемся до  Шантильи,  мы  с  вами  расстанемся.  Вполне
возможно, что когда-нибудь, вспомнив, я буду сожалеть о том, что  так  и
не узнаю, чем же в конце концов закончилось ваше приключение.
   - Для меня лучше всего было бы добраться до Парижа в вашем  обществе,
- настаивала на своем Аме.
   - Никак не могу согласиться с вами, что все это так просто, - ответил
герцог. - Едва ли мне было  бы  прилично  въехать  в  Париж  в  обществе
монахини, сбежавшей из монастыря. Пожалуй, они там еще решат, что это  я
увез вас из монастыря, да еще против вашей воли. Это вызвало бы  скандал
и ни для кого из нас добром не кончилось.
   - Но ведь я еще не монахиня - в  настоящее  время  я  являюсь  только
послушницей; а, кроме того, кто  может  обвинить  вас  в  насильственном
похищении человека, которого вы до  этого  дня  не  видели  в  глаза,  -
возразила герцогу девушка. - К тому же кто вдруг узнает обо  всем?  Ведь
я, монсеньор, без особого труда могла бы сойти за вашу служанку или  еще
за кого-нибудь.
   - В мои привычки, мадемуазель, не входят путешествия в  сопровождении
служанок, - возразил девушке герцог. - Все слуги,  которые  сопровождают
меня в поездках, - исключительно мужчины,  а  женщины,  необходимые  для
ведения хозяйства, будут наняты мной на месте, в Париже.
   - В таком случае есть еще один выход: я переоденусь в мужское платье.
Какую роль мне лучше исполнять?
   - Вы говорите глупости.
   - Право, это не глупости. Я могла бы сойти за вашего пажа. Ну конечно
же, я могу быть вашим пажом! Одна из новых послушниц в  нашем  монастыре
как-то рассказывала мне о том, что ее брат был пажом у  короля.  Ему  не
исполнилось тогда еще и пятнадцати лет, а он уже  три  месяца  находился
при королевском дворе в Версале. Если могут быть пажи у короля, то может
быть паж и у вас - вы ведь герцог, а герцогу по титулу допускается иметь
пажей?
   - У меня уже есть паж, - резко ответил герцог.
   - А где же он?
   - Он сейчас находится в другой карете, которая едет следом за нами. И
когда мы доберемся до Шантильи, он через некоторое время  появится  там.
Этот паж -  мой  кузен;  он  хрупкий  мальчик  и  всю  дорогу,  пока  мы
пересекали Ла-Манш, страдал от морской болезни; он до сих  пор  жалуется
на недомогание, вызванное морским путешествием.
   - В таком случае он совершенно непригоден для выполнения обязанностей
пажа, - решительно заявила девушка.  -  И  его  следует  незамедлительно
отправить обратно домой, а его обязанности могла бы выполнять я.
   Герцог приложил руку ко лбу - терпение его иссякло.
   - Послушайте, дитя мое, предложенная вами идея совершенно  нелепа.  У
меня не осталось  ни  малейших  сомнений  относительно  того,  что  ваше
богатое воображение совершенно несовместимо с пребыванием  в  монастыре,
но все это меня, простите, совсем не  касается.  Я  помогу  вам,  я  уже
говорил, но ни при каких обстоятельствах не возьму вас с собой в  Париж.
Ну что, мадемуазель, надеюсь, теперь вам все ясно?
   - Но, монсеньор, как вы можете быть таким жестоким!
   Вырвавшиеся у девушки слова прозвучали с  оттенком  возмущения,  даже
укоризненно,  и  вдруг  герцог  почувствовал,  как  на  его  руку  легла
маленькая теплая ладошка Аме.
   - Прошу вас, помогите мне, - взмолилась девушка. - Пожалуйста!  Прошу
вас!
   - Не могу, - ответил герцог. - Вы сами должны понимать, что это  выше
моих возможностей.
   - Но почему? Обещаю, что не доставлю вам за все время пути  абсолютно
никаких хлопот. Я буду выполнять все, о чем бы  вы  ни  попросили,  буду
подчиняться во всем, не приказывайте покинуть вас в Шантильи. Прошу вас,
монсеньор, разрешите мне остаться. Пожалуйста!
   Наступила  непродолжительная  пауза,  и,  прежде  чем  герцог   успел
вымолвить хоть слово в ответ, девушка вновь заговорила:
   - Никогда бы не подумала, что люди могут быть такими непреклонными  и
жестокими.  Сначала  кардинал,  затем  святые   отцы,   сообщившие   его
распоряжение  в  таких  выражениях,   что   заставили   меня   буквально
возненавидеть их, а сейчас...теперь.., вы! Когда я увидела вас  впервые,
не могла и подумать, что вы окажетесь таким.
   - А чего вы, собственно  говоря,  ожидали  от  меня,  мадемуазель?  -
спросил герцог, удивляясь тому, что он все еще сохраняет спокойствие.
   - Вы мне показались таким сильным, как.., ну, как человек,  способный
отомстить за любую несправедливость,  который..,  как  бы  это  поточнее
сказать.., который всегда защищает слабых. И еще мне показалось, когда я
рассматривала вас, что вы очень красивы.
   И тут совершенно неожиданно герцог расхохотался.
   Это несчастное дитя, дрожащее от страха и умоляющее  его  о  милости,
накрепко  вцепившееся  в  его  руку  с  самого  начала  их   совместного
путешествия, естественно, вызывало в нем жалость, но  ситуация  казалось
ему забавной.
   Он смеялся, но чувствовал, что ее пальцы все крепче сжимают его руку,
как будто она в отчаянии цепляется за нее, как за последнюю надежду.
   Герцог вспомнил свое первое впечатление об этой  девушке,  когда  она
поднялась с пола кареты, стоявшие  в  ее  глазах  слезы,  ее  прекрасные
волосы в свете фонаря, а вместе с  мыслями  о  девушке  ему  вспомнилась
последняя встреча с кардиналом де Роганом.
   Принц был в Опере и  сидел  в  ложе  напротив  той,  которую  занимал
герцог.   Величественность   фигуры   кардинала,   одного    из    самых
могущественных людей Франции, выгодно подчеркивало его одеяние.  Но  его
фривольные речи, морщинки вокруг плутовских глаз, все  свидетельствовало
о разгульном образе жизни, не чувствовалось и следа святости.
   В тот вечер принц де Роган был окружен  несколькими  привлекательными
женщинами, еще тогда герцог вспомнил, что кто-то рассказывал ему, как  о
широко известном факте, что любовница кардинала разъезжает с ним повсюду
под видом аббатисы. Герцогу кардинал де Роган не понравился. Было в  его
облике что-то порочное, от чего приличных людей  должно  коробить,  даже
если на нем и была мантия.
   Но без малейшего сомнения, этот человек обладал огромным влиянием,  с
которым приходилось вс