который весьма убедительно заявил, что
французские власти могут повести себя непредсказуемо, если вдруг узнают, что
герцог все еще находится в Париже.
   Кое-кто, считая английского лорда очень важной персоной, попытается любым
способом задержать его в городе - объяснял положение дел Лабушер, - чтобы он
не дай Бог не угодил в лапы пруссаков.  Это  вопрос  французского  престижа,
который,  несомненно,  пострадает,  если  власти  окажутся  не  в  состоянии
оградить высокопоставленных иностранных граждан от любых опасностей.
   - Другие же, - вслух рассуждал журналист, - будут не прочь арестовать вас
и держать в качестве заложника, пытаясь  вынудить  британское  правительство
повнимательнее отнестись к осаде Парижа.
   Герцог вынужден был признать разумность доводов журналиста  и  больше  не
стремился обращаться с какой-либо просьбой к французским властям, однако  он
не оставил мысли о том, чтобы поскорее  уехать  из  Парижа,  пока  никто  не
узнал, что они здесь задержались.
   За последнюю неделю, несмотря на душевные треволнения,  здоровье  герцога
явно улучшилось. Он  окреп,  и  вынужденное  бездействие  тяготило  его  все
больше. Однажды, с грустью глядя на Антонию, он сказал:
   - Ты ведь знаешь, что я никогда намеренно не подверг бы  тебя  опасности,
но ты должна понимать, что осада может быть хуже любых неприятностей в пути.
К тому же  нельзя  предвидеть,  сколько  она  продлится,  прежде  чем  Париж
капитулирует.
   - Вы и  правда  считаете,  что  капитуляция  возможна?  -  забеспокоилась
Антония, с тревогой поглядывая на супруга.
   - Помощи ждать неоткуда, - сказал герцог,  и  Антония  понимала,  что  он
совершенно прав.
   - Однако если Париж станет сопротивляться без поддержки извне,  то  осада
скоро закончится... - тихо произнесла Антония.
   -  Осада  будет  продолжаться  до  тех   пор,   пока   в   городе   будет
продовольствие, - уверенным тоном заявил герцог.
   - Но ведь еды хватит не надолго при таком скоплении народа! - в  отчаянии
проговорила Антония.
   Она, конечно, помнила о живых запасах продовольствия в Булонском лесу, но
ни на минуту не  забывала  о  нескончаемых  потоках  беженцев,  стремившихся
укрыться за стенами Парижа от бесчинств прусских солдат.
   - Тур сказал  мне,  -  проговорил  герцог,  -  что  на  улицах  обсуждают
возможность использования в пищу мяса животных из зоопарка  в  случае,  если
дела пойдут совсем плохо. А жизнь собак и кошек  окажется  в  опасности  еще
раньше - как только цена на мясо превысит возможности бедняков.
   Антония с отчаянием глядела на мужа.
   - Я не в состоянии спокойно думать об этом! - воскликнула она.
   - Я тоже, особенно когда подумаю, что  это  может  коснуться  и  тебя,  -
сказал герцог. - Поэтому я сейчас собираюсь принять решение,  стоит  ли  нам
рисковать жизнью, покидая Париж, за стенами которого нас ждут пули  прусских
солдат,  или  же  оставаться  здесь  и  медленно  умирать  от  голода,  что,
несомненно, ждет парижан.
   Антония решительно встала со стула и подошла к мужу, который, как всегда,
расположился в кресле у окна.
   - Я знаю, что вы предпочтете, - решительным тоном  заявила  она,  -  и  я
готова пойти на любой риск и никогда не подведу вас, Атол.
   - Спасибо, Антония, - ответил герцог.  -  Я  знаю,  что  отваги  тебе  не
занимать и что я могу во всем положиться на тебя.
   Он улыбнулся ей самой неотразимой из своих улыбок и добавил:
   - Возможно, все пройдет более гладко, чем нам кажется, и будет  не  более
опасно, чем прыжки на необъезженной лошади через высокие  барьеры  и  рвы  с
водой.

***

   Солдаты,  охранявшие  ворота  Сен-Клу,  с   любопытством   наблюдали   за
деревянной телегой, катившейся прямо на них.  Телегу  тащил  резвый  молодой
мул.
   Неуклюжей повозкой правила молодая женщина, укутанная, несмотря на  жару,
в  какие-то  несуразные  балахоны   и   грязный   хлопчатобумажный   платок,
закрывавший ей  пол-лица.  Когда  телега  приблизилась  к  воротам,  женщина
принялась громко кричать:
   - Чума! Внимание! Зараза!
   Капрал, стоявший на страже у ворот, поднял руку, и женщине не  без  труда
удалось заставить мула остановиться.
   - Что все это значит?! - грозно крикнул капрал.
   - Чума, - ответила она, резким движением руки указывая на  телегу  позади
нее, где на охапке соломы лежал больной мужчина.
   - Чума! - громче и настойчивее повторила женщина.
   И капрал, пока неосознанно, сделал шаг назад.
   - У меня есть нужные  бумаги.  Там  написано,  что  это  -  чума.  Можете
взглянуть, если хотите, - сказала женщина с явным южным акцентом. - Но я  не
знаю, не опасно ли брать их в руки.
   Она протянула бумаги солдату, который даже не шелохнулся.
   - Куда вы едете, мадам? - испугался капрал.
   - Нас гонят отовсюду, - ответила она. - Не нашлось ни одного  человека  в
этом городе, который согласился бы приютить нас. Здесь живут  жалкие  трусы!
Все боятся чумы, но вскоре многие заболеют...
   Не сходя с места, капрал заглянул через борт телеги. Он смог увидеть лицо
человека, лежащего на соломе,  -  оно  было  покрыто  ярко-красными  чумными
пятнами, и капрала передернуло от отвращения и страха.
   - Проезжай! Прочь отсюда! - грубо рявкнул он. - Поскорее убирайся!
   Ворота открылись, женщина хлестнула мула кнутом, и телега  выкатилась  за
стены Парижа. Она беспрепятственно проследовала до прусского поста на  самой
окраине городка Сен-Клу.
   Здесь женщину задержали и  подвергли  такому  же  допросу,  как  у  ворот
Парижа, но с тем исключением, что бумаги, подписанные врачом, были тщательно
изучены. Появление молодого офицера задержало готовую было тронуться в  путь
повозку.
   - Человек, которого  вы  везете,  мадам,  -  сказал  он  по-французски  с
гортанным немецким произношением, - возможно, болеет чумой, но  это  еще  не
причина, чтобы и вы вместе с ним покидали город.
   Вместо ответа  она  слегка  отвернула  рваную  манжету,  прикрывавшую  ее
запястье. Офицер увидел  на  ее  коже  два  ярко-красных  чумных  пятна!  Он
поспешно вернул ей бумаги.
   - Уезжайте подальше от Парижа! - приказал он.
   - Мы направляемся в Мант, месье офицер, -  сказала  женщина.  -  Конечно,
если мы успеем добраться туда перед смертью.
   Но офицер уже не слушал ее - он торопился вымыть руки.  Солдаты  с  явным
облегчением смотрели, как  отъезжает  телега,  и  на  их  неулыбчивых  лицах
читались отвращение и испуг. Брезгливо морща нос, один из них заметил:
   - По мне, так лучше помереть от пули, чем от этой заразы.
   - На такую мерзость жалко тратить патроны, - ответил другой.
   Выпрямившись на козлах телеги, Антония уезжала прочь от прусского  поста,
с трудом сдерживая желание оглянуться.
   Она хлестала мула кнутом, заставляя его бежать быстрее.
   Когда прусский пост остался наконец далеко позади, герцог, приподнявшись,
сел на соломе на дне деревянного возка и произнес:
   - Меня совершенно растрясло на этих ухабах.
   - Идите сюда, - позвала Антония, оборачиваясь через плечо, -  и  помогите
мне править телегой.
   Она попридержала прыткого мула, но повозку совсем не остановила.
   - Уж лучше это, чем лежать на твердых досках, - заявил герцог, карабкаясь
на высокий передок телеги и беря у нее вожжи. - Кажется, опасность миновала,
и уже можно стереть с лица эту красную гадость, -  заключил  он.  -  Давайте
подождем еще немного, - попросила Антония. - Лэбби предупреждал, что в  этих
краях полно пруссаков. Мне бы не хотелось попасть в плен теперь, когда самое
страшное уже позади.
   -  Знаю-знаю,  -  нетерпеливо  отозвался  герцог,  -  но,  по   некоторым
сведениям, они еще не дошли до Амьена, и нам не о чем беспокоиться.
   - Это всего  лишь  слухи,  а  слухам  верить  не  стоит,  -  назидательно
проговорила Антония.
   - Тур, наверное, уже добрался до Гавра, - заметил герцог.
   Старый слуга выехал на два дня раньше своих хозяев с группой американцев,
которым улыбнулась невероятная удача - они  сумели  получить  разрешение  на
проезд как у французов, так и у пруссаков.
   Однако они не имели возможности взять с собой еще кого-то, даже  если  бы
пожелали сделать это, поскольку пропуск был выписан только на них и их слуг.
   Но Туру  -  за  астрономическую,  по  мнению  Антонии,  сумму  -  удалось
уговорить француза, слугу одного из американцев, остаться в городе,  уступая
свое место камердинеру герцога.
   Как только Генри Лабушер и герцог разработали план побега из Парижа,  они
проинструктировали Тура, как вести себя ему.
   Лошади для герцога и герцогини должны были ждать их в ближайшей  деревне,
которую к тому времени еще  не  заняли  прусские  части,  в  чем  Лэбби  был
абсолютно уверен.
   -  Наймите  самый  быстрый  экипаж,  который  только  удастся  найти,   -
приказывал герцог Туру, - и купите лучших лошадей, не считаясь  с  деньгами,
потом немедленно отправляйтесь в Гавр, где стоит моя яхта.
   - Пруссаки  не  посмеют  тронуть  британское  судно,  -  заверил  герцога
Лабушер.
   - Судно - нет, но  нам  могут  помешать  подняться  на  борт,  -  ответил
Донкастер. -  Если  Гавр  занят  прусскими  войсками,  Туру  придется  найти
возможность встретиться с моим капитаном и передать ему приказ отвести  яхту
в Шербур.
   -  Но  туда  очень  далеко,  значительно  дальше,   чем   до   Гавра,   -
забеспокоилась Антония.
   - Знаю, - кивнул герцог, - но риск меньше. На западном побережье  Франции
прусских войск  нет,  не  то  что  на  северном.  Если  есть  хоть  малейшая
возможность избежать опасности, я готов ехать через всю страну.
   - Согласно  последним  сообщениям,  -  вмешался  в  разговор  Лабушер,  -
которым,  к  сожалению,  полностью  доверять  нельзя,  прусская   армия   не
продвинулась дальше Сен-Квентина, по крайней мере ее основные силы.
   - Тогда на север от Версаля и в окрестностях  Эвре  их  пока  нет,  и  мы
успеем проскочить, - заметил герцог, - к тому же я не собираюсь  заезжать  в
какие-либо города. Мы поедем пыльными проселочными дорогами,  останавливаясь
в маленьких деревушках,  если  в  этом  будет  необходимость,  и  покупая  у
крестьян продовольствие.
   - Зная о настроениях людей в Париже,  -  сказал  Тур,  -  я  бы  не  стал
полагаться на доброту здешних крестьян. Если даже у них  и  будет  пища,  то
боюсь, что французы, страшась голода, не продадут ничего съестного приезжим.
   - Вы, возможно, правы, Тур, - согласно кивнул Лабушер. - Сотни  отставших
от своих  полков  солдат,  беженцев  и  мародеров  пугают  местных  жителей.
Крестьяне настроены агрессивно и собираются  защищать  свое  имущество.  Мне
рассказывали о том, как крестьяне закрываются в домах  и  заявляют  голодным
солдатам, что будут в них стрелять.
   - Придется взять с собой побольше продовольствия, - тихо сказала Антония.
- В крайнем случае нам придется голодать день-другой, пока не  доберемся  до
яхты.
   Думая об этом, она тревожилась не за себя, а за герцога.
   Он быстро поправлялся, ему было гораздо лучше, чем еще неделю  назад,  но
Антония знала, что  труды  путешествия  ему  пока  противопоказаны.  Слишком
тяжелое физическое испытание может навредить еще не окрепшему  организму,  и
Антония даже думать боялась о  том,  что  она  будет  делать,  если  у  него
откроется едва зажившая рана, когда они, возможно, окажутся в глухой деревне
среди враждебно настроенных крестьян, где к тому же нет врача.
   Но, когда они наконец отправлялись в путь, герцог чувствовал себя  хорошо
и был в прекрасном  настроении  -  у  него  появилась  возможность  проявить
активность.
   Атол  смеялся  над  одеждой,  которую  Лабушер  купил  для   них,   чтобы
использовать для задуманного маскарада, а увидев деревянную телегу  и  мула,
которые должны были изображать самый быстрый экипаж, увозящий их из  Парижа,
он сказал Антонии:
   - Я уверен, ваша светлость, что вы  находите  это  средство  передвижения
столь же впечатляющим, хотя, возможно, не столь удобным, как тот  фаэтон,  в
котором мы уезжали в наше свадебное путешествие.
   - Мне бы очень хотелось, чтобы Руфус вез  нас  обратно...  -  мечтательно
проговорила она.
   - Мне тоже, - согласился с ней супруг, и нотки грусти  прозвучали  в  его
голосе.
   На сердце у Антонии вдруг стало тепло от сознания того, что  есть  у  них
одна общая страсть - любовь к лошадям, которая объединяет их, и это их общий
секрет, о котором не знает никто. Антония тихонько  вздохнула  и  улыбнулась
мужу.
   Но, когда они отъезжали от дома  и  Лэбби  остался  стоять  на  пороге  с
выражением отчаяния на лице, Антонию вдруг охватило беспокойство.
   Плохо, если французы разгадают их планы, но будет значительно хуже,  если
это сделают пруссаки. Антония почувствовала, как страх леденит душу.
   Она задрожала при мысли о том, что может ждать их впереди,  понимая,  как
трудно будет в случае провала объяснить, кто они  такие  и  почему  покинули
Париж вопреки запрету властей.
   Потом Антония взбодрилась, подумав, что она путешествует вместе с  мужем,
и отвага вновь вернулась к ней.
   Особняк на Елисейских полях, этот воображаемый  остров,  на  котором  они
существовали в странном и нереальном  мире,  теперь  оставался  позади.  Они
пускались в опасное плавание по неведомым и враждебным волнам.
   Но тут Антония с грустью подумала о  том,  что  герцог  найдет  в  Англии
безопасность и покой, она же вернется к своему одиночеству, к которому так и
не привыкла за всю свою жизнь.
   Он утешится в объятиях маркизы, а она, Антония,  как  всегда,  никому  не
будет нужна, разве что иногда он, возможно, захочет, чтобы она помассировала
ему лоб и избавила от головной боли, или побеседует о том, что они  пережили
вместе во время своего странного медового  месяца,  и  это  будет  тема,  на
которую он не сможет говорить с другими женщинами.
   Сравнивая себя с маркизой, Антония находила, что даже в платье  от  Уорта
ей никогда не стать похожей на фею из рождественской сказки, какой  казалась
ей женщина, явившаяся непрошеной к ним в дом в их первую брачную ночь.
   - Все безнадежно! - сказала себе Антония, тяжело вздыхая.
   Но тут же вспомнила, что впереди ее ждут два, а может быть,  и  три  дня,
которые она проведет наедине с герцогом!
   Сидя рядом с  ним  на  высоком  передке  громыхающей  по  камням  телеги,
сознавая при этом, как нелепо они выглядят в своих рваных и грязных одеждах,
Антония ощутила безумную радость от  того,  что  они  вместе  и  никого  нет
вокруг, и ей не мешали ни грохот, ни пыль, ни чумные пятна, которыми Лабушер
разукрасил лицо герцога.
   Деревня, в которой Тур должен был оставить для них лошадей, находилась  в
десяти милях от Парижа и немного в стороне  от  тракта,  разбитого  колесами
тяжелых пушек.
   И вот они свернули на пыльную и извилистую узкую дорогу.
   Антония  с  облегчением  вздохнула,  заметив,   что   они   оказались   в
малонаселенной части Франции, где было множество густых лесов и лишь изредка
попадались маленькие деревушки.
   Лэбби предложил им выехать из города через ворота Сен-Клу потому, что  на
этом направлении линии прусских войск находились ближе всего  к  французской
столице.
   - Чем скорее вы выедете из Парижа и выберетесь за пределы его пригородов,
тем лучше. Никто не знает, где можно наткнуться на патруль, который заставит
вас вернуться в город, поэтому лучше избрать самый короткий путь и  в  любом
случае двигаться на север, иначе вы очутитесь в Версале, где полно улан.
   - Мы не сбились с пути, как вы думаете, Атол? - решилась спросить Антония
у герцога.
   - Кажется, все в порядке. Я неплохо ориентируюсь на местности, -  ответил
Донкастер, - а перед отъездом тщательно изучил карту. Как только мы сядем на
лошадей, без труда доберемся до Гавра.
   Он говорил мягко и уверенно, затем спросил:
   - Ты не боишься, Антония?
   - Нет... Нет, - ответила она. - Совсем нет... Когда я с вами.
   Он посмотрел на нее, всю завернутую в грязные тряпки, и с улыбкой сказал:
   - Разве я не говорил, что у нас будет самый  невероятный  медовый  месяц,
какой когда-либо выпал на долю новобрачных? - Будет о чем рассказывать нашим
внукам, - заметила Антония шутливым тоном.
   Отвечая ему, она вдруг спохватилась, что  фраза  о  внуках  бессмысленна,
если не предполагать, что вначале у них появятся дети.
   И Антония смутилась.
   Герцог ничего не сказал, только  легонько  коснулся  кнутом  спины  мула,
заставляя  животное  двигаться  быстрее.  Он  правил  повозкой  с  такой  же
легкостью,  как  и  своим  прекрасным  фаэтоном  с  четверкой   великолепных
каштанок.
   Неожиданно за поворотом возникла деревня, и герцог остановил мула.
   - Это... не опасно? - спросила Антония, пытаясь унять дрожь в голосе.
   - Ну что ж, надо проверить, все ли здесь спокойно  и  нет  ли  поблизости
прусских  солдат.  Если  что-то  покажется  нам  подозрительным,   я   снова
притворюсь больным. Лучше заранее предусмотреть неприятности,  Антония,  чем
попасться из-за собственной беспечности.
   - Да, конечно, - согласилась она, - вы подумали обо всем.
   - Прежде всего о тебе, - произнес он неожиданно резко.
   Но она усомнилась в  искренности  его  заверения,  считая,  что  за  этой
резкостью скрывается недовольство  тем,  что  ему  приходится  заботиться  о
женщине, вместо того чтобы во весь опор скакать в Англию.
   Она отлично знала, что, не будь ее, он вы ехал бы из  Парижа  несколькими
днями раньше. Он  прислушивался  к  ее  мольбам  поберечь  себя  и  разумным
доводам, которые приводил Лэбби, вовсе не потому,  что  сомневался  в  своих
силах, а исключительно из-за того, что присутствие Антонии  требовало  самой
тщательной подготовки их побега.
   Издали деревня казалась тихой и  спокойной  в  первых  лучах  восходящего
солнца.
   Герцог подъехал к небольшой харчевне, над входом  в  которую  красовалась
надпись "Золотой петух".
   Соскочив с телеги, он взял мула под уздцы, ввел во двор и  передал  вожжи
Антонии, приказав ей оставаться на месте.
   Озираясь по сторонам и убедившись, что во дворе никого нет, он направился
к колодцу и вымыл лицо и руки.
   "Возможно, мы немного рискуем, - рассуждала про себя Антония, -  но  было
бы совсем неразумно перепугать крестьян, которые держат для нас лошадей".
   Бумаги, которые открыли им проезд через военные посты, она  засунула  под
корсаж и принялась ждать.
   Когда  герцог  скрылся  за  дверью  харчевни,  Антония  не  выдержала   и
спустилась на землю, подошла к мулу, погладила его по холке и  заговорила  с
ним тоном, который понимают  все  лошади,  независимо  от  страны,  где  они
родились.
   Вскоре на пороге  дома  появился  герцог.  Он  вышел  во  двор  вместе  с
полноватым пожилым человеком, который, как догадалась Антония, был  хозяином
этого заведения.
   Она увидела, что Донкастер  уже  снял  рваную  одежду,  которая  скрывала
костюм для верховой езды. Лишь на ногах у него по-прежнему оставались старые
стоптанные башмаки.
   Антония порылась в соломе и извлекла со дна повозки  мужские  сапоги  для
верховой езды.
   Услышав, что мужчины уже разговаривают в конюшне, она не спеша скинула  с
себя грязные тряпки и длинную рваную юбку. Под ними Антония, как  и  герцог,
была одета в костюм для верховой езды.
   Костюм был очень элегантный и мало чем напоминал тот, который она купила,
но так и оставила в Лондоне, решив, что уж слишком  он  строгий  для  конных
прогулок в Булонском лесу. Новый костюм Антонии был  сшит  из  тонкой  ткани
пике, которая стала модной благодаря французской императрице. Именно в  пике
Уорт одевал и богатых куртизанок, и дам из высшего общества -  словом,  всех
прекрасных женщин в Париже.
   Настоящим  украшением  великолепного  костюма  была   маленькая   изящная
шапочка, которую Антония оставила в доме на  Елисейских  полях,  справедливо
считая, что более практичным будет длинный шарф того же цвета, что и костюм.
Под этим шарфом она собиралась скрыть волосы, которые, по ее  мнению,  будут
выглядеть ужасно, если не уложить их в выс