тельство! - вскричал герцог.
   - Думаю, это  из-за  того,  что  вы  такой...  такой  привлекательный.  И
такой...  известный,  -  продолжала  Антония,   не   обращая   внимания   на
растерянность супруга. - Мне кажется, что  именно  поэтому  вы  должны  быть
готовы и к тому, что люди будут...  интересоваться  вами,  а  также,  как  я
думаю, и теми... красивыми леди, которых вы любили.
   - Так вот что вы об этом думаете? - перебил герцог рассказ Антонии,  и  в
его голосе послышались какие-то странные нотки.
   Это должно было бы насторожить  Антонию,  подсказать  ей,  что  Донкастер
разгневан, если не взбешен,  но  она  была  слишком  поглощена  собственными
мыслями, чтобы что-либо замечать.
   - Я не могла понять... сначала, конечно, - говорила она, - почему в вашей
жизни так много женщин. А потом я подумала, что для вас это, возможно, нечто
наподобие большой... конюшни.  Ведь  никто  не  хочет  держать  только  одну
лошадь, пусть даже самую хорошую... даже самую  выдающуюся...  Всем  хочется
иметь как можно больше породистых животных! Только тогда вы можете  пережить
ощущение своеобразной скачки, призом в которой является ваше сердце!
   Она говорила уверенно, словно сама себе рассказывала некую  увлекательную
историю, делая при этом выводы и определенные умозаключения.
   - Никогда бы не поверил, что женщина, с которой я знаком,  может  сказать
нечто столь пошлое и грубое! - гневно воскликнул герцог.
   Антония замолчала, застыв неподвижно Под его свирепым взглядом.
   А он вдруг увидел, как румянец постепенно заливает ее бледненькое  личико
- сначала запылали щеки, а потом - лоб и даже уши, но какое-то странное,  до
сих пор неведомое чувство заставило герцога осознать, что Антония еще  очень
молода и очень ранима. Ему стало не по себе, словно он ударил ребенка.
   - Прости меня, Антония. Я не должен был говорить с тобой таким  тоном,  -
сокрушенно отозвался герцог.
   Она ничего не ответила, только отвернулась, и  он  заметил,  что  Антония
старается сдержать слезы.
   - То, что ты сказала, было слишком неожиданным для меня,  -  оправдывался
Донкастер, - и я излишне грубо отреагировал на  твои  слова.  Я  очень  тебя
прошу, прости меня, Антония.
   - Я... Я... Я извиняюсь, - еле слышно прошептала она.
   - Пожалуйста, повернись ко мне, - попросил герцог.  -  Мне  очень  трудно
приносить извинения твоей спине.
   Он подумал было, что она откажется исполнить его просьбу, но она  все  же
повернулась, и он увидел, что у  нее  в  глазах  по-прежнему  стояли  слезы.
Донкастеру вдруг стало нестерпимо стыдно.
   - Подойди и присядь, Антония, - мягко предложил он. - Я хочу поговорить с
тобой.
   Она прошла через всю комнату, и он  внезапно  уловил  в  ней  сходство  с
маленьким жеребенком, еще нетвердо стоявшим на ногах и совсем не уверенным в
себе, однако готовым безоглядно верить каждому, пока сам не познает  горькую
истину, что не всякий заслуживает доверия.
   Антония присела на краешек дивана, а герцог подумал, что ее  серо-зеленые
глаза более выразительны, чем глаза любой из женщин, которых  он  когда-либо
знал.
   Но прежде, чем заговорил герцог, Антония, запинаясь, произнесла:
   - Наверное, из-за того, что я... Я никогда не была...  наедине  с  кем-то
таким... как вы... поэтому и  сказала  то,  что  пришло  мне  в  голову.  Не
задумываясь... Это было...  очень  глупо  с  моей  стороны...  Я  постараюсь
никогда больше так не поступать.
   Она выглядела униженной и говорила очень робко и показалась  герцогу  еще
более беззащитной, чем раньше.
   - Это я должен просить у тебя прощения, Антония, - настойчиво,  но  мягко
повторил он. - Я хочу, чтобы ты всегда говорила  то,  что  приходит  тебе  в
голову. Я хочу, чтобы ты была откровенна со мной. Если  мы  хотим,  чтобы  с
нашим браком все было в порядке, то очень важно, чтобы между  нами  не  было
недоговоренностей. Ты согласна?
   Глаза Антонии казались огромными и очень темными  на  снова  побледневшем
лице, пока она не потупила взор. Глядя в пол, она прошептала:
   - Я... Я могу нечаянно сказать то... что вы... не захотите слышать...
   - Я захочу слышать все и обо всем, что интересно тебе, - заявил герцог. -
Я хочу также, чтобы ты говорила правду, ничего не умалчивая  и  не  скрывая.
Только что я был  не  прав,  когда  набросился  на  тебя.  Мое  единственное
оправдание в том, что, как и ты, я жил  одиноко  и  никогда  прежде  не  был
женат.
   Он одарил ее улыбкой, которую  более  искушенная,  чем  Антония,  женщина
сочла бы неотразимой.
   - Я совершила... большую ошибку, - спросила Антония спустя  мгновение,  -
когда заговорила...  о  тех  леди,  которых  вы...  любили?  Непростительную
ошибку, да?
   - Нет, это вовсе не было ошибкой, - спокойно пояснил герцог, - это скорее
был несколько странный разговор.  Однако  я  предпочитаю  высказывать  мысли
вслух, чем держать их при себе.
   Огромные глаза Антонии, в которых застыла печаль, наконец  оторвались  от
пола, а их тревожный взгляд напомнил ему взгляд жеребенка, который,  получив
удар, боится подойти поближе к ударившему его человеку, несмотря на то,  что
ему очень этого хочется.
   - И еще я прошу тебя никогда  не  делать  того,  что  моя  няня  называла
"надуваться", - продолжал он. - Это хуже  всего.  Это  самый  отвратительный
способ проявления эмоций.
   Антония ответила ему слабой улыбкой.
   - Я... постараюсь... не делать этого... - тихонько пообещала она.
   - Кажется, до того, как нас  прервали  так  бесцеремонно,  ты  собиралась
что-то мне сказать? - напомнил он. - Ты можешь сказать мне это сейчас?
   Он заметил, что румянец снова загорелся на ее щеках.
   - Я... Я боюсь... Это, возможно, рассердит  вас...  -  смущенно  ответила
Антония.
   - А если я пообещаю тебе не сердиться, но обсудить  спокойно  и  серьезно
все, что ты мне скажешь, - спросил герцог, - ты станешь посмелее?
   Антония чуть повернула голову, словно собиралась взглянуть  на  камин,  и
Донкастер впервые обратил  внимание  на  ее  небольшой  прямой  нос,  изящно
очерченные губы и упрямый подбородок.
   Это было мимолетное впечатление, ибо Антония почти сразу вновь посмотрела
на него.
   -  Я  собиралась  просить  вас...  оказать  мне  одну...  любезность,   -
произнесла она тихим голосом, и герцог понял, что Антония  пытается  быть  с
ним откровенной.  -  Я  знаю,  что  вы  станете  думать,  будто  я...  очень
невежественна, - после небольшой паузы продолжила она, - но, когда мужчина и
женщина становятся мужем и женой... то как у них  появляется...  ребенок?  Я
думаю, что это, наверное, случается оттого, что... что они спят вместе...
   Она с волнением взглянула на герцога, а потом, опять потупив глаза, очень
тихо произнесла:
   - Я думала, что, поскольку вы... любите другую... И поскольку мы... почти
совсем  не  знаем  друг  друга...  Я  хотела  бы  попросить   вас   немножко
подождать... прежде чем у нас будет ребенок...
   Закончив свою сбивчивую речь, Антония крепко стиснула дрожащие  пальцы  и
задержала дыхание, ожидая ответа герцога.
   Он поднялся и на этот раз сам отвернулся к камину.
   - Я рад, что у тебя хватило смелости высказать то, что беспокоит тебя,  -
произнес он, не отваживаясь взглянуть ей в лицо.
   - Вы... не сердитесь на меня? - робко осведомилась Антония.
   - Нет. Конечно, нет, - ответил он. - И даже думаю, что ты поступила очень
благоразумно, поделившись со мной своими мыслями.
   Он замолчал, затем медленно повернулся, подошел поближе и сказал:
   - Ты должна поверить мне, что я даже не подозревал, что о  моей  связи  с
маркизой в деревне известно всем или что этот  слух  может  дойти  до  твоих
ушей.
   - Возможно, мне не следовало... говорить вам... -  попыталась  защищаться
Антония.
   - Я очень рад, что ты сказала мне об этом, - заверил ее герцог. - Я также
рад, Антония, что мы можем начать нашу жизнь без лжи и недомолвок. Ты можешь
кое-что пообещать мне?
   - Что? - поспешно спросила Антония.
   - Что у тебя не будет секретов от меня, -  сказал  герцог.  -  Во  всяком
случае в том, что  касается  серьезных  вещей.  Каким  бы  это  ни  казалось
трудным, я уверен, что мы вместе сумеем преодолеть и решить любые проблемы.
   Он опять улыбнулся ей и  увидел,  что  беспокойство  в  ее  глазах  почти
исчезло.
   - Подумав, - продолжил  он,  -  я  пришел  к  выводу,  что  все,  что  ты
предлагаешь, очень разумно - сначала  нам  надо  лучше  узнать  друг  друга,
прежде чем решиться продолжить род. Это ведь очень  важно,  ибо  затрагивает
основы жизни.
   Увидев, что Антония смотрит на него недоуменно, герцог спросил:
   - Тебя еще что-то беспокоит?
   Он заметил, что она смотрит  на  него  с  таким  выражением  лица,  будто
спрашивает себя, можно ли ей высказать свои мысли вслух,. но в конце  концов
решилась:
   - Я уже вам сказала, что я очень невежественна... Но уж чего  я  не  могу
понять... так это того, почему... когда вы станете спать  со  мной,  у  нас,
возможно... будет ребенок... Но в то же время, когда вы спите...  с  другими
леди, как... ну, например, с маркизой... то у них... никто не рождается.
   Герцог не мог удержаться от мысли о том,  что  он  ведет  самый  странный
разговор в своей жизни. Но ответил он, скрупулезно выбирая слова:
   - Это один из тех вопросов, на которые я предпочел бы ответить, когда  мы
лучше узнаем друг друга. Пожалуйста, доверься мне и разреши  объяснить  тебе
все это в будущем. Пока я не могу этого сделать.
   - Да... Разумеется, - согласно кивнула Антония. - Благодарю  вас  за  то,
что вы были так... добры и... не рассердились на меня.
   - Я постараюсь никогда больше не сердиться на тебя, -  обещал  герцог.  -
Но, как и ты, я склонен говорить,  не  думая,  -  Так...  намного  легче,  -
заметила Антония. - И еще мне кажется, что если все станут много думать  над
тем, что сказать, то разговор превратится в неловкое молчание.
   - Это точно, - засмеялся герцог. - А теперь,  Антония,  поскольку  завтра
утром мы уезжаем в Париж, я предлагаю тебе пойти спать. Ты, наверное, устала
после  всех  сегодняшних  волнующих  событий.  К  тому  же,  думаю,   весьма
утомительной была для тебя и вчерашняя ночная скачка.
   Антония совсем растерялась. Ее голос дрожал, когда она спросила:
   - Вы... знали?
   - Да, знал. Я случайно узнал, что вы с Ивом проделали, - сказал герцог, -
и с трудом поверил, что такое возможно. Барьеры там, если  только  Ив  точно
следовал моим инструкциям,  той  же  высоты,  какой  они  будут  на  большом
национальном состязании!
   - Я взяла вашу новую лошадь, - призналась Антония. - Было... дерзостью  с
моей стороны пробовать ее. Но мы ждали вас, пока совсем не стемнело, а вы...
все не приходили...
   - Да, я виноват, - сказал герцог. - Но разве ты забыла, Антония, что  мои
лошади теперь - и твои тоже? Я точно помню, как сказано в брачном контракте:
"Включая все имущество, которое мне принадлежит".
   Глаза Антонии засияли от восторга.
   - Я буду... очень благодарной вам... И это будет большой честью для  меня
- разделить его... с вами, - проговорила она и радостно улыбнулась.
   - Ну, что ж, так тому и быть - мы его с тобой разделим, - ответил герцог.
- Точно так же, как мы разделим наши мысли, а в будущем, когда лучше  узнаем
друг друга, то, возможно, и наши чувства.

Глава 4

   Герцог ждал Антонию в "Английском кафе". Он  был  весьма  удивлен,  когда
утром, послав к ней слугу узнать, готова ли она вместе с ним выйти из  дома,
получил ответ, что она уже ушла.
   Проснулся он, по своему обыкновению, рано и  за  завтраком,  как  всегда,
просматривал прессу, на этот раз - французскую. Когда они с Антонией прибыли
накануне в Кале, новости на континенте  привели  герцога  в  замешательство.
Утренние газеты подтверждали вчерашние известия.
   От Лондона до Дувра они ехали с большими удобствами и комфортом,  занимая
купе самого скоростного в то время поезда. В Дувре  они  пересели  на  яхту,
принадлежавшую герцогу, которая уже ожидала их в гавани, и провели всю  ночь
на ее борту. Путешествие оказалось очень приятным -  Ла-Манш  был  таким  же
спокойным, как тихая запруда у мельницы.
   В Кале их уже ждали места в пассажирском вагоне поезда, отправлявшегося в
Париж. Вместе с герцогом и его юной супругой во Францию прибыли и  слуги,  в
обязанности которых входила забота о хозяевах и их багаже.
   Вперед был послан один из лакеев, который по  поручению  мистера  Грэхэма
должен был подготовить все к прибытию в Париж  герцога  с  женой.  Благодаря
организаторскому таланту мистера Грэхэма путешествие прошло без приключений.
   Дом в Париже, предоставленный в распоряжение герцога одним из его друзей,
был прекрасным особняком, настоящим шедевром архитектуры.
   Великолепному внешнему виду этого маленького  дворца,  расположенного  на
Елисейских полях, соответствовало изысканное убранство чудесных интерьеров в
стиле Людовика XIV. Переступив порог дома, Антония пришла в восторг при виде
гобеленов, картин Буше и Фрагонара, ковров и занавесей.
   Однако с какими бы удобствами ни проходило путешествие, оно все  же  было
утомительным, и герцог ожидал, что Антония Проснется поздно.
   Узнав, что она ушла в девять утра, он,  улыбаясь,  подумал,  что  она  не
теряет времени зря.
   - Вы очень богаты? - спросила она по пути в Париж.
   Она не первая задавала ему этот вопрос, и он ответил не раздумывая:
   - Это зависит от того, что вы захотите купить.
   - А я думала, что вы знаете, - сказала  Антония.  -  Разумеется,  платья.
Хотя те, которые мама купила в качестве приданого, еще совсем  новые,  но  я
знаю, что они не очень идут мне.
   Герцог уже успел просмотреть гардероб Антонии и  вынужден  был  отметить,
что, хотя вкус графини Лемсфорд был безупречен в отношении  старшей  дочери,
он явно изменял ей, когда речь шла о том, во что одевать Антонию.
   Возможно, все портили аляповатые оборочки или же неудачный  фасон  самого
платья, сшитого по английской моде, а может,  неумело  подобранные  цвета  -
определить точно он не мог, но ясно было одно - Антония  представляла  собой
типичный  образец  старомодно  и  плохо  одетой  английской   провинциальной
девушки.
   Герцог, однако, был слишком хорошо воспитан  и  слишком  тактичен,  чтобы
сказать ей об этом. Поэтому с улыбкой он произнес:
   - Я уверен, что вы не разорите меня.  Полагаю,  вы  собираетесь  посетить
салон Уорта?
   - Вы уверены, что это вам по карману? -  с  надеждой  глядя  на  герцога,
робко спросила Антония.
   - Совершенно уверен, - ответил герцог. - Он лучший портной  в  Париже,  и
платья у него превосходны. Нет такой женщины - актрисы и даже императрицы, -
которая не хотела бы одеваться у Фредерика Уорта.
   - Возможно, он не захочет тратить время на меня,  -  тихонько  прошептала
Антония, но затем вдруг обрадовалась и весело добавила:
   - А почему бы и нет?! Я совсем забыла! Ведь я  теперь  герцогиня,  и  это
должно хоть что-то значить, даже во Франции!
   Герцог рассмеялся и не без интереса подумал, в состоянии ли  Уорт  решить
столь трудную задачу - хоть как-то изменить Антонию.
   Но последние новости, которые в то утро он прочел во французских газетах,
сильно взволновали  его,  отодвигая  на  дальний  план  мысли  о  нарядах  и
парижских развлечениях.
   Из прочитанного следовало  (хотя  он  никак  не  мог  поверить,  что  это
возможно), что Франция находится на грани войны с Пруссией.
   В Англии до сих пор все пребывали в абсолютной  уверенности  в  том,  что
никакой войны случиться не может, несмотря на то что в Европе всегда то тут,
то там слышалось бряцанье оружием, - к этому все давно привыкли.
   Тем более что ближе к  весне  на  всем  континенте  воцарился  такой  дух
согласия, какого здесь не наблюдалось уже много лет.
   Всего лишь две недели назад новый английский министр иностранных дел лорд
Гранвилль лично сообщил герцогу, что "на небе нет ни облачка".
   Покой царил везде и во всем. Единственное, что,  как  герцог  уже  узнал,
огорчало многих, но к войне не имело никакого отношения, - это  чрезвычайная
засуха, обрушившаяся на южные и западные районы Франции. Жаркое  и  необычно
засушливое лето разорило крестьян, и они молились о дожде.
   Об этом  природном  катаклизме  герцог  узнал  еще  в  Хартфордшире,  но,
обнаружив теперь, что французские газеты пестрят рассуждениями  о  возможном
военном конфликте, был до глубины души потрясен неожиданным известием.
   Он был совершенно уверен, что император, которого герцог знал лично много
лет (фактически с тех пор, как Луи Наполеон изгнанником жил в Англии), войны
совсем не хочет. Но теперь Донкастер узнал, что  императора  подталкивает  к
проявлению несвойственной ему агрессивности  неуклюжий  министр  иностранных
дел герцог де Граммон.
   Ненависть герцога де Граммона к пруссакам была сугубо личного  характера,
ибо он никак не мог позабыть того, как Бисмарк однажды назвал его "глупейшим
человеком во всей Европе".
   Пока герцог Донкастер, лишенный общества  Антонии,  перед  завтраком  пил
свой аперитив в Пале-Рояле, он встретил там нескольких знакомых,  которые  с
крайне озабоченными лицами обсуждали политическую ситуацию в стране.
   - Именно императрица полна решимости напасть на Пруссию, -  говорил  один
из них. - Она непреклонна. Я сам слышал, как драматически  она  воскликнула,
показывая на принца: "Этот ребенок никогда не станет императором, если мы не
исправим неудачу Садовы!"
   - Я слышал, император не совсем здоров, - заметил герцог.
   - Да, это так, - ответили ему. - Он терпит  адские  муки  из-за  камня  в
мочевом пузыре.
   - В таком случае, думаю, маловероятно, что вы отправитесь  воевать,  -  с
облегчением вздохнул герцог.
   Однако вскоре он увидел, что его  друзья  вовсе  в  этом  не  убеждены  и
продолжают беседовать на военные темы, а потом, уже сидя в "Английском кафе"
и листая "Фигаро", герцог отметил, что  и  редакционные  статьи,  и  колонки
новостей написаны в исключительно агрессивной  манере  и  явно  нацелены  на
разжигание воинственного духа.
   "Слава Богу, что Антонию  это  не  затронет,  что  бы  ни  случилось",  -
внезапно подумал Донкастер.
   Он знал, что Англия, как и большая  часть  Европы,  займет  прогерманскую
позицию.
   Королева, связанная узами родства с немцами, неизбежно поддержит Пруссию,
а  не  императора  Луи  Наполеона,  манеру  поведения  которого,   а   также
неудержимое стремление к личному обогащению она всегда порицала.
   - Уверен, что вся эта затея провалится, не начавшись, - сказал герцог сам
себе, - и,  как  большинство  военных  психозов,  ни  во  что  серьезное  не
выльется. Все кончится несколькими дипломатическими оскорблениями.
   Он отложил газету и снова посмотрел на часы.
   "Если бы дело касалось  лошадей,  Антония  не  заставила  бы  их  столько
ждать", - не удержался герцог от не очень лестной для себя мысли.
   "Английское кафе" - самый модный и самый известный парижский  ресторан  -
заполнялось посетителями.
   Многие мужчины  завтракали  здесь  в  одиночестве,  поскольку  поблизости
находилась Парижская фондовая биржа, однако среди посетителей было и  немало
привлекательных  женщин,  которые  заглядывали  сюда,  чтобы  перекусить   и
отдохнуть после удачных покупок.
   Все они были в новых  платьях  с  турнюрами,  которые  придавали  женским
фигурам сходство с устремленными вперед изваяниями на носу корабля или же  -
как кто-то выразился более поэтично - с богинями, идущими против ветра.
   Кринолины были отвергнуты дамами двумя годами раньше, и,  хотя  в  Англии
все еще продолжали их носить, во Франции уже ничто не указывало на то, будто
подобная мода вообще существовала.
   Создавалось впечатление, что в Париже собрались исключительно красивые  и
элегантные женщины, и герцог невольно задался вопросом, зачем мужчины теряют
время, ища развлечения в других странах.
   Сам он узнал, каким  привлекательным  может  быть  Париж,  несколько  лет
назад.
   Тогда столица Фра