я того, чтобы как  можно  больше  досадить  королеве,  -  ответил
герцог.
   Поскольку  девушка,  услышав  такой   ответ,   пришла   в   полнейшее
замешательство, герцог Мелинкортский объяснил  ей  причины,  по  которым
Филипп де Шартре в столь навязчивой форме  принудил  их  воспользоваться
его гостеприимством.
   - Общеизвестно, что герцог является злейшим врагом вашей королевы,  -
говорил герцог Мелинкортский. - Насколько я могу  судить,  за  последние
годы в  отношении  к  ней  в  стране  произошли  значительные  перемены.
Когда-то народ относился к  ней  восторженно,  и,  где  бы  королева  ни
появлялась, везде ее встречали бурные приветствия.  Еще  совсем  недавно
можно было бы сказать, что буквально все парижане  любят  ее.  Однако  в
настоящее время все очень изменилось.
   Я помню, - продолжал свои объяснения герцог Мелинкортский, - один мой
знакомый, побывав в Париже  в  прошлом  году,  рассказывал  мне  как-то:
однажды ее величество  появилось  на  публике,  ее  встретило  полнейшее
безмолвие собравшихся там людей, а некоторая часть толпы была  настроена
очень враждебно по отношению к королеве. Как говорят,  всего  лишь  один
человек несет ответственность  за  столь  катастрофические  изменения  -
герцог де Шартре.
   - Но какие же цели преследует этот человек? - поинтересовалась Аме.
   - Кто может понять и разобраться в ходе  мыслей  этого  интригана?  -
ответил герцог. - Все эти  пасквили,  памфлеты  и  листовки,  совершенно
непристойные по содержанию, возводят клевету,  а  иногда  бывают  просто
постыдными. Они передаются из рук в руки и продаются в  задних  комнатах
весьма подозрительных книжных магазинов. Никому не известно, кто  именно
является их непосредственным создателем, но ни для кого не  секрет,  что
печатают их либо в Пале-Рояле, - то есть попросту говоря,  в  резиденции
герцога де Шартре, - либо в Люксембургском дворце.
   - Но позвольте.., благородный человек не  мог  бы  пасть  так  низко,
чтобы предать! - воскликнула Аме.
   Герцог улыбнулся:
   - Знаете ли, не очень много найдется людей, которые не  опустятся  до
этого в своей ненависти.
   - Так же как и женщин, которые ни  перед  чем  не  остановятся,  если
любят, - тихо добавила Аме.
   У герцога приподнялись брови.
   - Кто вам сказал это?
   - Не знаю, по-моему, никто мне этого не говорил; наверное, я сама это
знала всегда.
   Какое-то  мгновение  герцог  пристально  смотрел  на  девушку,  затем
направился к окну.
   - Мы попали в  очень  сложное  положение,  -  проговорил  он,  -  нам
обязательно нужно выбраться из этого замка, а как именно это сделать,  у
меня, к сожалению, пока еще  нет  никаких  идей.  Силу  можно  полностью
исключить, - насколько я могу судить, Филипп де  Шартре  предпринял  все
необходимые меры предосторожности, чтобы воспрепятствовать побегу.  Нет,
никакая хитрость не может идти в сравнение с его коварством.
   - Что же мы можем предпринять со своей стороны? - спросила девушка.
   - В данный момент нам остается только  ждать  подходящего  случая,  -
ответил герцог Мелинкортский. -  Пока  у  нас  нет  ни  малейшего  шанса
освободиться, но, без сомнения, что-нибудь обязательно должно измениться
в нашем положении. В мои намерения не входит так просто сдаться  на  его
милость.
   - Я даже не могу представить себе, чтобы кто-нибудь мог одолеть  вас,
- запальчиво проговорила Аме.
   Его губы чуть тронула улыбка.
   -  У  вас  слишком  преувеличенное  мнение  о  моих  возможностях,  -
проговорил герцог Мелинкортский. - Я совершенно обычный человек, который
волей обстоятельств оказался вовлеченным в абсолютно необычные события.
   - Вы думаете, монсеньор, что я поверю этому? - с некоторым  сарказмом
спросила она. - Достаточно посмотреть на вас, чтобы понять, вы -  далеко
не ординарный человек. И те люди, которые остались там, внизу,  не  идут
ни в какое сравнение с вами, к тому же вы сильный. Единственный человек,
с которым нам следует считаться, это - герцог де Шартре, но и ему до вас
очень далеко. Несмотря на то, что он почти так  же  силен,  как  и  ваша
светлость, вы могли бы сокрушить его одной рукой.
   - Дело заключается в том, - не согласился  с  ней  герцог,  -  что  в
данный момент идет состязание не физических возможностей,  а  умственных
способностей,  и  Филипп  де  Шартре  добился  громадного  преимущества,
которое сейчас - и я должен это с большим прискорбием признать - кажется
мне непреодолимым.
   - Но вы обязательно  что-нибудь  придумаете,  монсеньор,  -  уверенно
заявила Аме.
   Проговорив это, девушка отвернулась от герцога  и  занялась  осмотром
своей  одежды.  Гостиная   и   спальня,   в   отведенных   для   герцога
Мелинкортского покоях, выходили окнами на  озеро,  стены  замка  с  этой
стороны опускались в этот водоем, так что не было ни  малейшего  уступа,
куда можно было бы поставить ногу. Непосредственно к гостиной  примыкала
маленькая комнатка, в которой, как поняла Аме, ей и предстояло  провести
ночь.
   В комнатке  было  окошко,  выходящее  в  сад,  но  оно  было  забрано
решеткой, которую, судя по всему, вставили недавно,  и  прутья  ее  были
такими же толстыми, как на тюремной решетке. Таким образом, все,  вместе
взятое, не оставляло ни малейшей надежды на побег.
   - Да, он совсем не глуп, - отрывисто проговорил герцог, когда девушка
указала ему на решетку. - Насколько я могу судить, мы не  первые  узники
здешнего замка, кого наш хозяин содержит в этих комнатах, да,  думаю,  и
не последние.
   - Что вы хотите этим сказать? - спросила Аме.
   - Конечно, я не мог бы поклясться в том, что все понял, -  проговорил
герцог, - но у меня такое ощущение,  что  этот  весьма  влиятельный,  но
крайне безрассудный человек замышляет нечто гораздо большее и серьезное,
чем отмщение слабой женщине.
   - Бедная королева! - тихо проговорила Аме. - И  почему  кто-то  может
ненавидеть ее?
   - Вы обязательно должны задать мне этот же вопрос после того, как  мы
доберемся до столицы, - ответил герцог  Мелинкортский.  -  Смею  уверить
вас, мы там в конце концов окажемся, можете в этом не сомневаться.
   Говоря это, его светлость направился в гостиную, оставив девушку одну
в ее маленькой, бедно обставленной спаленке с зарешеченным  окном.  Аме,
не произнося ни слова, следила за герцогом, а оставшись  одна,  поднесла
руки к лицу. Здесь или в Париже, думала она про себя, какая разница  для
нее, где находиться, пока она будет рядом с  ним,  с  этим  удивительным
человеком, которого она встретила прошлой ночью, но который тем не менее
сейчас заполнял уже всю ее жизнь?
   Грозила ли им какая-нибудь опасность? Этого  девушка  не  знала.  Эта
ситуация, в которой она оказалась волей сложившихся обстоятельств,  была
почти за пределами ее понимания жизни. Люди, произнося  ласковые  слова,
способны на ужасные поступки, уста улыбаются, а глаза таят жестокость  и
яд - все это были те вещи, которые она не могла понять. Поэтому  ужас  и
беспомощность  овладели  ею,  девушка  чувствовала,  что  приносит  одни
неприятности человеку, которому хотела  бы  только  помочь.  Но  даже  и
тогда, когда  ее  охватывал  страх,  когда  Аме  чувствовала  дрожь  при
воспоминании о герцоге де Шартре, который  сейчас  ожидал  их  появления
там,  внизу,  девушка  была  уверена  в  том,  что  теперь  она  не  так
беспомощна, как решила поначалу, поддавшись испугу.
   Живя в монастыре, оказавшись волею  случая  на  поду  кареты  герцога
Мелинкортского или в этом удивительном замке, который принадлежит одному
из самых богатых и, вероятно, самому опасному человеку во всей  Франции,
отношение к жизненным ценностям для нее оставалось  неизменным.  Девушка
всегда знала, где правда, а где ложь - это было одним  из  самых  ценных
открытий, постигнутых  Аме  в  монастыре;  она  всегда  знала,  кому  из
окружающих людей можно доверять,  и  была  твердо  уверена  в  том,  что
инстинкт никогда не подведет ее при решении этих вопросов.
   Она поняла, как казалось ей сейчас, с  кем  имеет  дело,  как  только
почувствовала, что кто-то сдернул с нее меховой плед и,  заглянув  ей  в
лицо, усадил на сиденье рядом с собой. Свет от фонаря осветил его  лицо,
и девушка в то же мгновение подумала о том, как  показалось  ей  сейчас,
что его облик навек останется в  ее  сердце  -  правильные  черты  лица,
жесткая складка возле губ, открытый взгляд внимательных глаз -  все  это
запечатлелось в ее памяти.
   В  герцоге  чувствовалось  внутреннее   напряжение,   настороженность
человека, озадаченного вдруг открывшимися неожиданными обстоятельствами,
и все-таки девушка не боялась его; с первого взгляда она поняла, что  во
всем могла бы довериться этому человеку. Она не смогла бы объяснить этот
факт, но внутренний голос подсказывал, что все закончится хорошо.
   А после того как Аме поняла,  что  единственный,  кто  спасет  ее,  -
герцог Мелинкортский и что он снизошел к ее мольбам и взял Аме под  свою
защиту, она даже почувствовала что-то привычное во всем  происходящем  -
этот человек больше не был для  нее  чужим,  несмотря  на  то,  что  она
встретилась с ним недавно и при странных обстоятельствах. Герцог казался
девушке кем-то, кто всегда являлся ей в снах или, может  быть,  жил  все
время в ее сердце. Теперь он уже был частью ее жизни.
   Аме медленно опустилась на колени у своей кровати.
   Она закрыла лицо руками и начала молиться, как ее учили монахини,  но
с сердцем, наполненным радостью, что было недопустимо.
   Она все еще молилась и не заметила, когда спустя несколько минут в ее
комнату вошел герцог. Он некоторое время молчаливо  наблюдал  за  Аме  с
порога, прежде чем заговорить. Наконец обратился к ней:
   - Аме, нам пора спускаться вниз.
   Девушка поднялась с колен и отняла руки от лица.
   От прижатых пальцев на щеках выступили пятна, в глазах  было  сияние,
которого прежде герцог не видел.
   Какое-то время девушка смотрела на него с  отсутствующим  видом,  как
будто герцог звал ее вернуться назад из непонятного  далека,  в  котором
она оказалась и куда он  не  мог  за  ней  последовать.  Потом  лицо  ее
осветила улыбка, губы приоткрылись.
   - Вот и все! Я готова, -  проговорила  она.  -  Я  не  заставила  вас
ждать?
   - Нет, но мы должны спуститься вниз. Мне не хотелось бы, чтобы у тех,
внизу, возникло подозрение, будто мы замышляем  что-то.  -  На  какую-то
секунду герцог заколебался, но затем добавил:
   - Вы молились за себя или за то,  чтобы  нам  выйти  из  ситуации,  в
которую попали так внезапно?
   - Я молилась за вас, монсеньор,  -  ответила  Аме.  -  Потому  что  я
уверена,  если  вы  захотите  бежать,  то  способ  обязательно  найдете.
Молящихся всегда господь наставляет, вы не находите?
   - К сожалению, я не молился, - ответил герцог.
   - Вы не молились! - удивление Аме было  совершенно  искренним.  -  Но
почему же? - И прежде чем герцог успел ответить, она добавила:
   - Ах, разумеется, это был глупый вопрос;  коль  вы  не  молились,  то
потому что не понимаете, как это может помочь вам.
   - Вы в этом  уверены?  -  поинтересовался  герцог,  и  на  губах  его
появилась усмешка.
   Аме взглянула на него в недоумении.
   - Я просто уверена в этом, - горячо заявила она, -  но,  возможно,  я
недостаточно  хорошо  знаю  жизнь  в  миру.  Может  быть,  за  пределами
монастыря молитвы не так помогают.
   - Именно так, - бросил герцог.
   Но, видя, что девушка  остается  в  недоумении,  он  довольно  резко,
словно смутившись своей собственной сентиментальности, добавил:
   - Продолжайте молиться. И ни в коем случае не поддавайтесь  никому  и
ничему, заставляющему вас отказаться от молитвы.
   Говоря это, герцог отвернулся и направился к выходу из  гостиной.  Он
уже прикоснулся  к  дверной  ручке,  когда  наконец  услышал  шаги  Аме,
последовавшей за ним.
   - Я буду молиться за вас, монсеньор, всю мою жизнь, - сказала она без
малейшего намека на застенчивость.
   - Благодарю вас, - ответил герцог с полной серьезностью в голосе, - а
теперь давайте все-таки спустимся вниз и  посмотрим,  услышаны  ли  были
ваши молитвы и подскажет ли нам  небо,  как  совершить  побег  из  этого
замка.
   Про  себя  он  усмехнулся  тому,  что  поддался  минутной   слабости,
совершенно необъяснимой, увидев, как это юное создание горячо молилось.
   Но Аме, казалось, ничуть не  смутили  слова  герцога;  она  доверчиво
улыбнулась, а затем, когда дверь открылась, увидев ожидающего их  лакея,
проскользнула вниз  за  его  светлостью  и  на  почтительном  расстоянии
последовала вниз по лестнице, в столовую.
   Трапеза, которая последовала затем, оказалась весьма  продолжительной
и изысканной. Подавалось блюдо  за  блюдом,  каждое  следующее  -  лучше
предыдущего, даже самый  строгий  вкус  был  удовлетворен,  были  поданы
отборные  вина,  они  будоражили  кровь,  все  восхищались  удивительным
букетом каждой бутылки вина. Все было съедено и выпито, и не  оставалось
ничего другого, как закончить обед, и гости переместились на балкон, где
был подан кофе и ликеры всевозможных сортов.
   Обед был в банкетном зале, причем герцог Мелинкортский  с  удивлением
отметил, что обслуживали их с такой пышностью и великолепием,  каких  он
никогда не видел ни в Букингемском дворце, ни даже в Версале, когда  его
там принимали. За  каждым  стулом  стоял  лакей  в  напудренном  парике,
облаченный  в  ливрею  цвета  Орлеанского  дома  Бурбонов,  на   золотых
пуговицах  были  выгравированы  цветы  лилии   -   геральдический   герб
королевского дома Франции. Посуда из чистого золота с выгравированным на
ней фамильным гербом, хрустальные бокалы с золотой оправой; салфетки  на
столах, расшитые золотыми нитями, - все в этом зале было изысканным, эта
роскошь и великолепие поражали гостей Филиппа де Шартре.
   За обедом Себастьян Мелинкорт, несмотря на обилие всевозможных  яств,
старался  быть  умеренным  в  еде  и  наблюдал  за  всем   происходящим.
Поразмыслив, он пришел к выводу, что главная опасность в том, что герцог
де Шартре, вне всяких сомнений, прекрасно представлял свое непоколебимое
всемогущество.
   Его отец, Филипп де Грос, четвертый герцог де Шартре, еще находился в
добром здравии, жил в уединении вместе со своей возлюбленной в  Баньоле;
там он занимался  исключительно  охотой,  несмотря  на  свою  чудовищную
тучность и то, что частенько падал с лошади.
   Еще он обожал азартные игры и испытывал ужас перед выполнением любого
серьезного дела. При этом герцог не обращал  ни  малейшего  внимания  на
поведение своей. жены, очаровательной Луизы-Генриетты  де  Бурбон-Конте,
которая скончалась в возрасте двадцати трех лет.
   Доктора заявили, что причиной ее смерти была скоротечная чахотка,  но
каждый, кто знал ее, понимал, что в действительности  она  умерла  из-за
крайней невоздержанности и распутства.
   Филипп де Шартре был первым ребенком у своих  страстно  любящих  друг
друга родителей, их  любовные  отношения  были  настолько  пылкими,  что
герцогиня де Толлар заметила по этому поводу: наконец-то  найден  способ
превратить брак в нечто весьма неприличное.
   Было какое-то необъяснимое фамильное сходство у  всех  представителей
Орлеанской ветви Бурбонов. От отца к сыну передавалась  грузная  фигура,
гиперсексуальный темперамент, неуемная страсть к войнам и удовольствиям,
любовь к всевозможным излишествам и, как следствие, подагра  и  в  конце
концов апоплексия.
   Обладая такой наследственностью, Филипп де Шартре был готов к  бурной
и нескучной жизни. Он поднимался на воздушном шаре, спускался  в  шахту,
участвовал во  всех  известных  соревнованиях  на  лошадях,  гувернантка
собственного ребенка была его любовницей, а неуемная страсть к  азартным
играм и экстравагантным выходкам едва не привела его  на  грань  полного
разорения.
   Как-то у Филиппа де Шартре возникла отчаянная и блестящая идея. В  то
время он жил в Париже во дворце, который принадлежал  его  отцу,  герцог
перестроил  и  сделал  источником  своих  доходов  внутренний   двор   и
прилегающие сады дворца Пале-Рояль, превратив их  в  громаднейший  центр
азартных игр и проституции. Эта шокирующая  затея  имела  тем  не  менее
большой  финансовый  успех.  Воплощение  идеи  в  жизнь  отняло  у  того
несколько лет, и все эти годы не было недостатка в  тех,  кто  предрекал
ему неминуемый финансовый крах; однако,  когда  все  приготовления  были
закончены, Филипп де  Шартре  фактически  за  одну  ночь  превратился  в
богатейшего вельможу французского королевства.
   За обедом, казалось, шел обычный светский разговор, и все-таки  время
от времени возникало ощущение, что за простыми замечаниями кого-либо  из
присутствующих таится неприкрытая злоба. Герцог де Шартре  и  его  гости
старались, как отметил про  себя  Себастьян  Мелинкорт,  не  говорить  о
королеве, но за маской  приличия  и  каждым  безобидным  словом  таилось
ядовитое жало.
   Они  болтали  о  скандалах,  случившихся  при  дворе,  сплетничали  с
удовольствием о своих друзьях и знакомых, Мелинкорт заметил,  что  самые
мрачные истории, отвратительные анекдоты,  гнусные  инсинуации  касались
тех  лиц  в  Версале,  которые  ближе  остальных  стояли  к  Людовику  и
Марии-Антуанетте.
   Губительное действие этой клеветы  было  особенно  смертоносно  из-за
того, что люди, распространявшие клевету, сами по себе  были  интересны,
умны и не лишены очарования, и это было еще губительнее  для  тех,  кого
они пытались очернить.
   Одна из присутствовавших на обеде дам, которую гостям представили как
мадемуазель  Лаваль,  была,   как   подозревал   герцог   Мелинкортский,
приглашена с определенной целью - стать дамой его сердца. Она совершенно
недвусмысленно давала понять о своих желаниях,  и,  если  бы  герцог  не
сосредоточил свое внимание на более важных вещах, он, пожалуй, мог бы  и
увлечься этой женщиной или  по  крайней  мере  насладиться  счастьем  на
короткое время, она открыто пыталась завлечь его в свои сети.
   Она, без сомнения, была  привлекательной  особой,  ее  темные  волосы
создавали удивительный контраст с белой кожей и необычным зеленым цветом
глаз. Глаза у дамы были слегка раскосыми, в  ее  внешности  было  что-то
восточное. У мадемуазель Лаваль был низкий хрипловатый голос, а привычка
прикусывать нижнюю темно-розовую губу  обольщала  и  соблазняла.  Фигура
женщины была совершенной, вырез платья - настолько глубок, что кружева и
ленты, которыми был украшен корсаж, скорее подчеркивали ее прелести, чем
скрывали.
   Мадемуазель Лаваль не отходила от герцога Мелинкортского ни  на  шаг.
Раз или два герцогу показалось, что он уловил полный безысходной  печали
взгляд Аме, но в создавшемся положении  он  не  мог  уделить  ей  больше
внимания, чем обычному пажу.
   Под предлогом того, что  ему  потребовался  носовой  платок,  герцогу
удалось отослать девушку наверх, в свою комнату; но, когда он поднимался
к себе, чтобы переодеться к очередной трапезе, его постоянно сопровождал
лакей довольно странного вида, и его светлости никак не удалось и в этот
раз поговорить с Аме наедине.
   Во время путешествий герцог всегда возил с собой в  карете  небольшой
дорожный сундук  с  самыми  необходимыми  вещами  на  тот  случай,  если
дорожные кареты с остальным его багажом по какой-либо причине задержатся
в пути и отстанут. Поэтому он, к счастью, мог переодеться сейчас в более
подходящее платье, чем то, которое надел специально  для  путешествия  в
карете. Однако Аме была вынуждена оставаться в том же бархатном костюме,
в который она переоделась утром,  когда  они  выезжали  из  гостиницы  в
Шантильи. Сундук с одеждой, который ей передал Адриан  Корт,  перевозили
вместе с другими вещами герцога Мелинкортского, и  в  данную  минуту  он
должен был находиться где-то на пути в Париж.
   Девушку непрестанно мучила одна мысль: что же случится,  когда  слуги
вместе с багажом прибудут в особняк, снимаемый герцогом Мелинкортским, и
не обнаружат там своего хозяина? Герцог  думал  о  т