потом совершенно для
нее неожиданно опустился перед ней на одно колено.
   - Ну где мне найти  слова,  чтобы  вы  поняли  меня?  -  спросил  он  уже
совершенно по-другому. - Я боюсь, что не успею, время так  быстро  бежит.  В
любой момент вы можете покинуть меня. Как мне сказать вам, что я  люблю  вас
так, как никогда не думал, что смогу кого-нибудь полюбить?
   Гизелу пронзило острое ощущение того, что он перед ней  на  коленях,  что
его лицо совсем близко от ее лица.
   Но она сумела спокойно произнести:
   - Мне кажется, не стоит верить тому чувству, что приходит  к  человеку  в
мгновение ока. Настоящей любовь становится только со временем. Та любовь,  о
которой вы говорите, лорд Куэнби, наверное, так же ошибочна, как и тот гнев,
который, по вашему мнению, вы питали ко мне.
   - Вы знаете, что вы восхитительны, когда хотите быть серьезной? - спросил
он непоследовательно. - Когда стараетесь прозвучать укоризненно? Совсем  как
ребенок, который играет в  судью.  Моя  дорогая,  моя  королева,  почему  вы
теряете время на всякий вздор? Я люблю вас и верю, что  в  глубине  души  вы
тоже немного любите меня.
   Гизела от удивления широко раскрыла глаза. Потом, осознав свою вину,  она
вспомнила, кем должна быть.
   - Я никогда не давала вам повода предполагать подобное, лорд Куэнби.
   - Слова тут не нужны, - возразил он. - Мне поведал обо всем свет в  ваших
глазах, поворот головы, ваш взгляд, губы,  которые  чуть-чуть  полураскрыты,
когда вы приходите в восторг или когда вам что-то очень понравилось. Я  знаю
вас. Вы можете не верить, но это так. Вы так долго жили в моем  воображении,
что я узнал вас даже лучше, чем себя.
   - Тогда вам должно быть известно, что я  не  могу  серьезно  отнестись  к
вашим словам, - сказала Гизела. -  Вы  забыли,  кто  я?  Какое  положение  я
занимаю в Австрии?
   - Забыл ли я?! - воскликнул лорд Куэнби. - Да. Я отбросил все эти  мысли.
Я помню только, что вы женщина, та женщина, которую я люблю,  которая  нужна
мне. Я помню только то, что мы здесь с вами одни, вы и я, и что нам дано так
мало времени.
   Он поднялся с места и снова привлек к себе Гизелу. Она хотела ускользнуть
от него, но не успела; и теперь, очень нежно и бережно, но в то же  время  с
решительностью, которой нельзя было перечить, он обнял ее и крепко прижал  к
себе.
   На мгновение ее охватила паника,  одно  мгновение  она  трепетала  в  его
руках, словно пойманная птица, но когда его губы коснулись ее,  она  поняла,
что вырваться не удастся. От его поцелуя она стала  совершенно  беспомощной,
полностью порабощенной.  Пропало  даже  стремление  спастись  от  него;  она
забыла, что ей следует отвергнуть его притязания, избежать его объятий;  она
забыла, кто она такая и кого должна здесь представлять. Его поцелуй заставил
ее окунуться в глубокие, хрустальные воды моря. Она почувствовала,  как  они
сомкнулись у нее над головой, и потеряла всякую способность размышлять;  она
ощутила только  чудесный  восторг,  до  сих  пор  ей  неведомый,  мерцающее,
трепещущее пламя внутри, как будто он зажег в ней огонь.
   Как долго длился поцелуй - она не знала. Мир вокруг нее был позабыт,  все
исчезло, она была в его руках,  полностью,  без  остатка  в  его  власти,  а
остальное - не имело значения. А когда, наконец, он отстранился от ее  лица,
она смогла только пробормотать что-то невнятное и спрятать лицо  у  него  на
плече.
   - Дорогая моя! Любимая! Сердце мое и жизнь моя! - бормотал он. - Я мечтал
об этом, хотел этого всю свою жизнь, сам того не подозревая.
   Он наклонился к ней и  осыпал  поцелуями  ее  плечо,  нежную  шею,  щеку,
которую она все еще отворачивала, а потом его губы коснулись ее волос.
   - Я люблю тебя, - прошептал он. - Я  люблю  тебя.  Господи,  если  бы  ты
только знала, как я люблю тебя!
   Гизела попыталась очнуться  от  наваждения  и  подумать,  как  ей  теперь
поступить, попытаться внушить себе,  что  поступает  не  правильно,  что  ей
следовало бы рассердиться или обидеться. Но она оставалась в  его  объятиях,
чувствуя звон в ушах, охваченная дрожью и порывом  радости,  который  нельзя
было выразить никакими словами. , Его  пальцы  коснулись  ее  волос,  и  она
поняла, что он вынимает из прически тщательно приколотые звезды. А потом  он
стал вынимать шпильки, рассыпав их  по  полу,  распуская  блестящие  локоны,
которые Фанни укладывала с таким старанием.  Когда  мягкие,  шелковые  пряди
волос начали рассыпаться по плечам, Гизела попыталась протестовать.  .  -  -
Нет.., нет... - пролепетала она. - Вы не должны.
   Пожалуйста.., прошу вас.., отпустите меня.
   Но он только торжествующе рассмеялся,  и  когда  последняя  шпилька  была
вынута,  ее  волосы  водопадом  хлынули  вниз,  окутав  ее  медным   облаком
изумительной красоты. Тяжелые пряди закрыли весь лиф  с  низким  декольте  и
опустились гораздо ниже талии, вспыхивая  и  струясь,  как  живые,  в  свете
свечей и огня в камине. Тогда он отступил назад, все еще удерживая Гизелу  в
своих руках, и любовался ею в ореоле великолепных волос. Он заметил смущение
в ее глазах, она никак не хотела встретиться с ним взглядом,  и  ее  длинные
ресницы трепетали над зардевшимися щеками.
   -  Ты  восхитительна!  -  воскликнул  он,  и  в  его  голосе   прозвучали
благоговейные нотки.  -  Никогда  не  думал,  что  женщина  может  быть  так
прекрасна!
   Он взял в горсть прядь ее волос и поцеловал  с  благоговением.  А  потом,
прежде чем она смогла пошевелиться, его губы снова нашли  ее.  На  этот  раз
поцелуи были жадные и властные,  более  страстные,  чем  в  первый  раз,  от
нежности не осталось и следа. В нем как будто бушевало пламя.  И  опять  она
оказалась беспомощной под его напором, снова  почувствовала,  что  дрожит  и
трепещет, словно какой-то инструмент, который  должен  вибрировать  от  руки
хозяина.
   Вдруг он поднял ее на руки и опустил на диван.  Ее  голова  оказалась  на
серебряных подушках, а длинные волосы соскользнули с них  до  пола.  Он  сел
рядом с ней, склонившись, и его губы нежно коснулись сначала ее  рта,  потом
глаз, а потом пульса, бешено стучавшего на белоснежной шее.
   - Ты похожа на водяную нимфу, -  пробормотал  он,  и  Гизела,  вздрогнув,
вспомнила, что подумала то же самое накануне этого вечера.
   Как странно, что они думают одинаково, что их  умы  созвучны  даже  когда
кажется, что их губы и тела растворились друг в друге!
   - Водяная нимфа! - повторил он. - Хотя теперь, дорогая, от тебя  не  веет
прежним холодом.
   Он стал искать ее губы, и они с готовностью  раскрылись  от  его  поцелуя
навстречу восторженному трепету, наступившему вслед. Он крепче обнял Гизелу,
прикасаясь к ее груди, целуя ее все более страстно и необузданно.
   - Ты моя, моя! Сегодня и навсегда! - воскликнул он.
   Только теперь Гизела очнулась  и  поняла,  какая  опасность  ее  ожидает,
опасность не от лорда Куэнби, а от нее самой. Радость, поднявшаяся  в  душе,
восторженный трепет во всем теле, ошеломивший ее, - все это  было  западней,
из которой она должна выбраться любой ценой.
   Его поцелуи одурманили ее своей  пылкостью,  слова  любви,  произнесенные
невнятным шепотом, убаюкали ее разум, так что ей  трудно  было  понять,  что
осталось за пределами этой комнаты. Она забыла, что наступит следующий день,
а за ним придет другой. Потом ей как будто плеснули в лицо  холодной  водой,
она вспомнила, что вовсе не ей предназначались сердечные признания, не ей он
говорил о любви, а императрице Австрии.
   Ответный поцелуй принадлежал  другой  женщине.  Она  была  не  более  чем
актрисой, двойником, и не имела никакого права на чувства, меньше всего - на
любовь. Она поняла все это, увидела, какой опасности  подвергается.  Страсть
лорда Куэнби была почти уже неуправляемой. С  каждой  секундой  его  поцелуи
становились все более жаркими  и  неистовыми.  Гизеле  понадобилась  большая
решительность, чтобы отстраниться от него.
   - Отпустите меня, - услышала она свое бормотание.
   Казалось, он ее не слышит.
   - Я люблю тебя! Господи, как я люблю тебя!
   Ты - моя жизнь, мое дыхание, моя кровь!
   Он спустил ее платье с одного  плеча.  Она  услышала,  как  мягкая  ткань
рвется под его рукой, почувствовала прикосновение его пальцев, и тогда почти
с нечеловеческим усилием она высвободилась из крепких объятий.
   - Нет! Нет! - закричала она. - Прошу вас, оставьте меня.
   Он отпустил ее от неожиданности, иначе ей не удалось бы вырваться. Гизела
вскочила с дивана и убежала в другой конец комнаты. Ее волосы  растрепались,
платье спадало с одного плеча. Она инстинктивно, невинным  жестом,  прикрыла
пальцами грудь  и  гордо  откинула  назад  голову,  как  бы  в  знак  своего
презрения.
   - "Гизела увидела на его лице выражение крайнего изумления,  он  медленно
встал с колен и произнес:
   - Почему ты испугалась  меня?  Что  я  сделал?  Что  я  сказал,  что  так
расстроил тебя?
   И оттого, что он произнес все это мягко и проникновенно и не было  в  его
голосе прежней страсти и яростного напора, ее  ответ  прозвучал  как  полная
неожиданность для нее самой. Она почувствовала,  как  слезы  навернулись  на
глаза и неудержимо хлынули по щекам. Гизела  метнулась  к  дверям,  все  еще
придерживая платье, ее волосы развевались на плечах, как огненная накидка.
   - Вы все равно не поймете, - всхлипнула она. - Вы все равно не поймете.
   Мгновенно взлетев по лестнице, она укрылась в спальне, захлопнув за собой
дверь и заперев ее на замок. Хотя она прекрасно знала, что он не  станет  ее
преследовать. Он остался недвижим там,  где  и  был,  с  выражением  полного
недоумения в темных глазах.
   С минуту  она  могла  только  стоять,  прислонившись  к  двери,  стараясь
отдышаться и побороть бурные рыдания. Потом она прошла к камину и опустилась
перед ним на ковер, склонив голову на колени. Она  долго  проплакала,  когда
поняла, что не имеет права побыть одной даже в  горестные  минуты.  Мария  и
Фанни до сих пор не легли и ждут, чтобы приготовить ее ко  сну.  Неслыханное
дело, если императрица Австрии сама разденется.  Она  должна  позвонить  им.
Должна выдержать весь фарс, прикинувшись, что провела чудесный вечер.
   Гизела с усилием поднялась, выскользнула из платья, положила его на  стул
и надела голубой бархатный халат, отделанный горностаем. Затем она  щелкнула
замком, дернула шнур колокольчика и, усевшись за туалетный столик, принялась
расчесывать волосы щеткой.
   Горничные поспешили прийти на звонок.
   - Но вы уже разделись, фройляйн! - удивленно воскликнула Мария.
   - Кажется, колокольчик неисправен, - сказала Гизела. -  Я  звонила  много
раз, но вы все не шли, и я начала раздеваться. Подумала, а вдруг вы так и не
услышали меня.
   - Вечная история в этих старых замках, - проворчала  Фанни.  -  Не  могут
наладить как следует колокольчик. В Вене то же самое. "Я звонила", - говорит
ее величество, а мы не слышали ее, колокольчик внизу даже не шелохнулся.
   - Я легко и сама могу приготовиться ко сну, - сказала Гизела. - Я  всегда
так делаю.
   - А ее величество - никогда, - отрезала Фанни. Она взяла  из  рук  Гизелы
щетку и начала  расчесывать  ей  волосы  плавными,  осторожными  движениями,
которые, как показалось девушке, умерили немного волнение в ее груди.
   Тут раздался возглас Марии.
   - Бриллиантовые звезды, фройляйн! Их здесь нет! Гизела слегка вздрогнула.
   -  Да,  действительно.  Они..,  внизу,  -  запинаясь   проговорила   она,
лихорадочно придумывая, что бы сказать. - Его милость хотел... - рассмотреть
их повнимательней, сравнить их с теми  украшениями,  которые  принадлежат..,
его семье. Я.., оставила их у него. С ними все будет в порядке.
   - Когда мы путешествуем, я всегда сплю с  драгоценностями  ее  величества
под  подушкой,  -  ворчала  Мария.  -  Если  с  ними  что-нибудь   случится,
императрица никогда не простит меня.
   - Они в надежном месте, - машинально отозвалась Гизела.
   Она вспомнила, как лорд Куэнби сказал, что в его сердце зажглись  звезды.
В эту минуту, когда девушка сидела перед зеркалом, а  Фанни  расчесывала  ей
волосы, она вдруг ясно поняла, что звезды зажглись и в ее сердце тоже, и это
сделал он. Ее звезды сверкали только для него.
   Она полюбила! Теперь в этом не было сомнения. Наверное,  с  самой  первой
минуты, когда ей показалось, что она  возненавидела  его  за  высокомерие  и
гордость, но так и не смогла выбросить из головы мысли о нем.  Как  часто  с
тех пор она вспоминала тот момент в лавке шорника, когда он вышел  в  дверь,
не  наклонив  головы.  Как  часто  представляла  себе  его  смуглое  лицо  с
непреклонным выражением. Но никогда, даже в самых невероятных мечтах, она не
думала, что его губы коснутся ее губ, что услышит, как он  шепчет  ей  слова
любви, уткнувшись в ее волосы, а потом поцелует шелковые локоны не страстно,
а с благоговением.
   - Вовсе не тебя он целовал, глупая, - яростно произнесла она, и  боль  от
этих слов кинжалом пронзила все ее существо.
   - Вы что-то сказали, фройляйн? - спросила Фанни.
   - Нет, нет, - поспешно ответила Гизела, боясь, что в любую  минуту  снова
расплачется. - Но я устала. Голова болит. На сегодня довольно.
   -  Слушаюсь,  фройляйн,  -  немного  обиженно  сказала  Фанни.  -  Но  ее
величество всегда настаивает, чтобы я проводила щеткой не меньше  четырехсот
раз, какой бы усталой она себя ни чувствовала.
   - Я бы очень хотела быть такой же мудрой и разумной, как  императрица,  -
вздохнула Гизела.
   - Многие хотели этого, - усмехнулась Мария. - И  многие  стремились  быть
такой же красивой, как  ее  величество.  Но  у  них  ничего  не  вышло.  Она
неповторима. В целом мире не найти второй такой.
   - Да, второй такой нет, - согласилась Гизела. Не очень утешительная мысль
перед сном. Гизела взобралась на огромную кровать  с  балдахином,  уткнулась
лицом в мягкие подушки и наплакалась вволю.
   Так вот она какая - любовь! Ощущение одиночества и безнадежности! Любовь,
которая обречена быть несчастной, едва успев родиться.  Но  и  такая  любовь
останется с ней до конца ее жизни!

Глава 9

   - Гизелу разбудила Мария, которая стремительно  вбежала  в  комнату  и  с
шумом отдернула шторы. В это утро она позабыла о бесшумных  шагах  и  мягких
движениях. Когда Гизела испуганно подскочила на кровати, Мария сообщила:
   - Пришло письмо, фройляйн, от ее величества. В первую минуту Гизела могла
только недоуменно смотреть на камеристку, полагая, что не  правильно  поняла
ее слова. Вчера ночью она плакала до полного изнеможения, а потом лежала без
сна, металась по кровати с боку на бок. И только когда первые лучи  рассвета
коснулись  тяжелых  штор,  изнуренная,  она  провалилась   в   дремоту   без
сновидений.
   - Письмо? - переспросила Гизела и услышала, как устало звучит ее голос.
   - - Да, письмо, фройляйн, - нетерпеливо повторила Мария.
   Она показала, куда положила его - на  столик  рядом  с  кроватью.  Гизела
протянула к нему руку, а Мария тем временем продолжала заниматься шторами на
окнах.
   - Прибыл грум с приказанием вручить письмо, как только в  доме  проснется
хоть одна душа, - сказала Мария, - Он приехал в полшестого, но эти  недоумки
и олухи внизу ничего мне не сообщили, пока я не спустилась, чтобы взять  ваш
чай. О! Эти англичане! Ни малейшего представления о дисциплине и о том,  как
нужно выполнять королевские приказы.
   - Но они не знали, что это от ее  величества,  ведь  считается,  что  она
здесь, - запротестовала Гизела.
   Она уже распечатала письмо и стала читать, что  было  написано  на  листе
плотной белой бумаги:

   "Ее величество приказали мне сообщить Вам о том, что  Вы  незамедлительно
должны вернуться в Истон Нестон.  Предлогом  послужит  известие,  полученное
Вами из Вены, которое требует Вашего  срочного  отъезда.  Возвращайтесь  как
можно быстрее.
   Рудольф Лихтенштейнский".

   Гизела дважды прочитала письмо и повернулась к  Марии,  на  лице  которой
было написано сильное любопытство.
   - Мы немедленно возвращаемся, Мария, - сказала она, - Сообщи, пожалуйста,
графине и начни собирать вещи.
   - Что случилось, фройляйн? - поинтересовалась Мария.
   - Не знаю, - ответила Гизела - Мы уезжаем под тем предлогом, что из  Вены
пришли какие-то новости.
   Вот и все, что мне известно.
   - Великий Боже! Ее величество не отдали бы такого приказания, если бы  не
произошло что-то очень важное, - всполошилась Мария.  -  Ах!  Ах!  Я  так  и
знала, что ничего хорошего из этого визита не получится.
   Она театрально заломила руки и выбежала из комнаты. Через  секунду  вошла
горничная, чтобы развести огонь в камине.  Гизелу  охватило  нетерпение,  ей
хотелось тут же вскочить с кровати, но она понимала, что это  не  вяжется  с
той ролью, которую она на себя взяла, и  поэтому  пришлось  ждать,  пока  не
разгорится яркое пламя; только тогда уйдет горничная и  она  сможет  наконец
встать. А пока на нее нахлынули мысли о том, что  случилось  прошлой  ночью.
Сейчас,  при  свете  дня,  в  холодной,  остывшей  спальне,  в   подавленном
настроении, вчерашнее событие показалось ей диким, несуразным сном,  который
ничего общего не имеет с реальной жизнью.
   Неужели она действительно позволила лорду Куэнби держать себя в объятиях,
целовать необузданно и  властно,  требовать  от  нее  любви,  так  что  даже
пришлось силой вырываться из его рук? С трудом верилось, что такое возможно,
но даже сейчас она знала,  что  от  одной  только  мысли  о  нем  сердце  ее
воспламеняется.
   Она любила его! Любила так же страстно и неуемно, как он.
   Ей снова захотелось плакать, но она усилием воли подавила в себе слезы  и
горестно уставилась в пустоту прекрасной комнаты. Раньше она часто думала  о
любви, загадывая, повезет ли ей в жизни  узнать,  что  это  такое.  Как  все
девушки, она мечтала о человеке, за которого выйдет замуж, о  первой  с  ним
встрече - возможно, на охоте, возможно, на  танцах.  Она  молила,  чтобы  ее
любовь оказалась счастливой и безоблачной, чистой и ясной,  как  весна,  как
первые нарциссы, пробивающиеся сквозь высокую траву. Ее охватывал  ужас  при
мысли о тех отвратительно убогих страстях,  которые  леди  Харриет  называла
любовью, о ссорах и  перебранках  между  сквайром  и  его  второй  женой,  о
кокетстве и манерном заигрывании, к которым прибегала  мачеха,  заманивая  в
Грейндж очередного кавалера.
   Любовь, всегда говорила себе Гизела,  ничего  общего  с  этим  не  имеет.
Любовь зиждется на дружбе и расположении, на доверии друг  к  другу;  это  -
нежность, самое бурное проявление которой -  мягкое  пожатие  рук  и  легкий
поцелуй. И все же любовь, когда пришла к ней,  оказалась  совсем  иной.  Это
дикое, всепоглощающее пламя, это буря, которая унесла с собой  все  мысли  и
чувства и оставила ее дрожащую, ранимую, полную  терзаний  и  душевных  мук.
Никогда она не думала, что любовь бывает такой.  Что  это  чувство  окажется
раздирающим, но она все же будет всей душой  стремиться  к  нему,  как  и  к
человеку, которого полюбила.
   И вот теперь всему конец. Сегодня она уезжает и  больше  никогда  его  не
увидит. Ей было  даже  ничуть  не  любопытно,  почему  все-таки  императрица
послала за ней. Теперь уже все равно, какая была тому причина. Ей оставалось
только уехать, покинуть замок и лорда Куэнби, навсегда исчезнуть во мраке, в
безвестности.
   Когда, наконец, Гизела осталась  в  комнате  одна,  она  выскользнула  и"
постели и встала перед зеркалом. Ее лицо было  очень  бледным,  под  глазами
легли темные круги. И все же, одетая  в  затейливый  пеньюар,  принадлежащий
императрице, с распущенными по плечам волосами, доходящими чуть не до колен,
она выглядела прелестно. С трудом верилось, что она снова может превратиться
в несчастную, подавленную простушку, которую вознесли на  пьедестал,  какого
она никогда не заслуживала...
   Но Гизела слишком хорошо понимала, что ее красота - это часть  той  роли,
которую она играла. Ее волосы вновь потускнеют,  когда  за  ним