молвил герцог. - Мне во что бы то ни
стало нужна свобода, и ты знаешь, почему.
   В комнате вдруг повисла напряженная тишина, когда  Вирджиния  заговорила,
как бы долго взвешивая каждое слово:
   - А если все же она откажется, разве недостаточно нашей любви?
   - Достаточно? - резко спросил герцог. - Для тебя или для меня? Ты знаешь,
Вирджиния, между нами не такие отношения. В тот день в "Сердце королевы"  ты
мне дала ясно понять, что  ты  думаешь  о  любви,  которую  нужно  скрывать,
которую нужно прятать по углам. Ты мне нужна как женщина  -  богу  известно,
как ты мне нужна, - но ты мне нужна еще как жена и как мать  моих  детей,  и
вот почему я должен повидаться со  своей  женой.  Я  должен  сдаться  на  ее
милость и умолять освободить от этого брака, который  иначе  как  фарсом  не
назовешь.
   Неожиданно наступила тишина. Вирджиния крепко  стиснула  пальцы,  пытаясь
унять охватившую ее дрожь.  На  секунду  ей  показалось,  что  она  потеряет
сознание от радости, которая пронзила ее как молния. Затем дрожащим  голосом
она произнесла:
   - Себастьян, я должна тебе что-то сказать.
   - Уходи, Вирджиния, - почти со злостью воскликнул он.  -  Я  не  в  силах
больше справиться с собой.
   - Но это важно, Себастьян! Ты должен выслушать меня!
   - Что именно? - спросил он, не глядя на нее.
   - Я боюсь, что ты рассердишься на меня, - призналась Вирджиния.  -  Очень
боюсь, Себастьян.
   - Меня? - не поверил он.
   - Да, тебя! Когда..,  ты..,  сердишься..,  ты  сам  не  знаешь,  как  это
страшно... Он невольно улыбнулся.
   - Боже, Вирджиния, - сказал он, - какой ты ребенок! Одна из  твоих  самых
обворожительных черточек - это то,  что  ты  можешь  превращаться  из  очень
серьезной молодой женщины в  ребенка,  способного  растрогать  кого  угодно.
Скажи мне, что хотела, Вирджиния.
   Я не рассержусь.
   - Ты обещаешь.., что бы это ни было?
   - Не представляю, как я могу рассердиться на тебя, - сказал он, - но если
тебе доставит удовольствие, то хорошо, я обещаю.
   - Тогда, Себастьян, - проговорила  Вирджиния  таким  тихим  голосом,  что
герцог с трудом расслышал ее, - задавай  свой  вопрос..,  ради  которого  ты
приехал сюда.., и если понадобится.., то на коленях...
   - Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
   - Видишь ли, Себастьян... - запиналась Вирджиния. - Ты часто  повторял..,
что я кажусь такой.., искренней  и  такой..,  прямодушной,  но..,  на  самом
деле.., я обманывала тебя.
   - О чем ты говоришь? - вспылил герцог. - Обманывала меня! С кем? В  твоей
жизни нет, не может быть другого мужчины.
   Он схватил ее за руки с такой яростью, что его пальцы впились в ее нежную
кожу.
   - Единственный мужчина в моей жизни, -  прошептала  Вирджиния,  -  это..,
ты.., мой.., муж!
   Секунду герцог смотрел на нее, как будто она лишилась рассудка. Его  руки
медленно разжались. Он отступил на шаг, сильно побледнев.
   - Ты пытаешься сказать мне, - с трудом произнес он изменившимся  голосом,
- что ты моя жена?
   - Да.., именно так, - сказала Вирджиния. - О, Себастьян, ты обещал..,  не
сердиться.
   - Не знаю, что и сказать, - произнес герцог. - Мне и в  голову  не  могло
такое прийти. Но моя жена была...
   - Толстой и уродливой! - перебила его Вирджиния. - Но все же это была  я.
Да я и не могла быть другой. Меня  все  время  перекармливали.  Я  прекрасно
отдавала себе отчет в том, как я выгляжу, и была  уверена  поэтому,  что  ты
меня не узнаешь.
   - Так ты приехала в Англию шпионить за мной! - возмутился герцог.
   - Вовсе нет, - возразила Вирджиния. - Я приехала в Англию, потому  что..,
ненавидела тебя, потому что презирала тебя, потому что хотела.., развестись.
   - Ты хотела развестись? - повторил герцог, не веря своим ушам.
   - А ты думаешь, я хотела выходить за тебя замуж? - спросила Вирджиния.  -
Одна мысль о подобном браке вызывала во мне ненависть и отвращение,  но  моя
мать вынудила меня дать согласие. Передо мной был выбор - либо выйти за тебя
замуж, либо провести семь лет жизни в исправительном заведении.
   - Не могу в это поверить! - воскликнул герцог.
   - Моя мать была снобом, - пояснила Вирджиния. - Она так жаждала, чтобы ее
дочь сделалась герцогиней, что ни перед чем бы не остановилась.
   - Я никогда не предполагал ничего подобного, - изумился герцог.
   - А когда я пришла в себя, когда тетя Элла Мэй спасла меня от смерти  или
от душевной болезни, - продолжала Вирджиния, -  я  хотела  только  одного  -
свободы. Но тетя не позволила мне просить у тебя свободы, пока я не съезжу в
Англию и сама не увижусь с тобой. И вот я  приехала  в  замок  с  намерением
возненавидеть тебя. Когда я увидела, как ты вышвыриваешь из  дома  ювелиров,
извергая проклятия и ругательства, ты мне показался именно тем человеком, за
которого, по моим представлениям, я вышла замуж.
   - Так вот когда ты впервые увидела меня, - промолвил герцог.  -  Я  очень
хорошо помню тот случай. Моя мать.., впрочем, это длинная история,  я  позже
тебе все объясню, но она  и  раньше  продавала  фамильные  ценности.  Я  был
вынужден выкупать их, а те люди вновь пришли за добычей.
   - Потом, как ты помнишь, - продолжала Вирджиния,  -  мы  разговаривали  с
тобой на поляне возле озера, и я увидела в тебе совсем другого человека.
   - И спасла мне жизнь, - тихо напомнил герцог.
   - Наверное, все-таки хорошо, что я отправилась  в  Англию,  -  улыбнулась
Вирджиния.
   - Ты - моя жена! - пробормотал герцог. - Никак не могу поверить. Никак не
могу понять. Не представляю, как ты можешь выглядеть так, вместо той...
   - Толстой коротышки с ужасной, вульгарной диадемой на голове, -  перебила
Вирджиния.
   - Бедной толстой девочки, - поправил ее герцог, - которой, как  я  думал,
нужен был мой титул.
   Он поднес руку к глазам.
   - Мне кажется, что все это снится! - сказал он, -  или,  может  быть,  на
самом деле, это один из твоих трюков, Вирджиния!
   - Ты простил меня? - спросила она.
   - Мне бы хотелось выяснить только одно, - сказал герцог - что  ты  теперь
думаешь обо мне - о человеке, которого презирала,  которого  ненавидела,  об
охотнике за  приданым,  прибывшим  в  Америку  получить  твои  Он  шагнул  к
Вирджинии, произнося свой вопрос. Она не  смела  поднять  на  него  глаза  с
длинными темными ресницами.
   - Я думаю, что ты.., гордый, властный, иногда деспотичный..,  повелитель,
- прошептала она, - но.., ты... настоящий мужчина.
   При этих словах, столь много  значивших  для  обоих,  щеки  ее  запылали.
Герцог подошел совсем близко.
   - Ты права, Вирджиния, - сказал он. - Я - властный!
   Он обнял ее и крепко прижал к себе.
   - Ты - моя жена, - повторил он, - и  позволь  мне  внести  одну  ясность.
Развода между нами никогда не будет. Потому что, сколько бы мы ни жили, тебе
не удастся еще раз убежать от меня. Я с тебя глаз не спущу. Ты моя!  Поняла,
Вирджиния? Моя! Не только потому,  что  мы  женаты,  но  и  потому,  что  ты
доверилась мне.
   Он так крепко обнял ее, что ей стало трудно дышать. Вирджиния  так  и  не
смогла взглянуть на него, и он, приподняв ее лицо за подбородок, повернул  к
себе, - Ты все еще боишься меня? - спросил он - я обещаю, я обещаю, что буду
очень властным и деспотичным мужем. В то же время, Вирджиния, я буду  любить
тебя безраздельно, всей душой, как никогда не любили ни одну женщину.  Скажи
мне, только всю правду, ты этого ждала от меня?
   - Я люблю тебя, Себастьян - прошептала она, - Я люблю в тебе.., мужчину!
   Тогда, коснувшись ее губ, он с трудом пробормотал:
   - Я люблю тебя, моя дорогая, моя милая женщина и.., моя жена!



   Барбара КАРТЛЕНД
   ЗВЕЗДЫ В ВОЛОСАХ



   ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


Глава 1

   Гизела толкнула дверь шорной мастерской. Хотя  ей  частенько  приходилось
бывать здесь, ее всегда охватывали неловкость и  смущение  оттого,  что  она
вторгается в чисто мужское царство. Она неизменно чувствовала одно и то  же:
странное  замирание  сердца  и  нерешительность,  заставлявшие   лихорадочно
подыскивать какой-нибудь подходящий  предлог,  чтобы  оттянуть  тот  момент,
когда нужно будет переступить порог и привлечь к себе любопытные взгляды  не
менее десятка незнакомцев.
   Старик Фред Тайлер, шорник,  хорошо  ее  знал,  и  конечно,  она  не  его
боялась. Она приходила сюда с отцовскими поручениями с  тех  пор,  как  едва
научилась ходить. Починить вожжи, подпругу, заменить ремешок на седле.  Если
возникала необходимость отправиться в Таусестер за покупками, сквайр  всегда
произносил свою обычную реплику:
   - Едешь в Таусестер? У меня найдется кое-что для Тайлера починить.
   Фред Тайлер был не просто шорником. Его мастерская, как казалось  Гизеле,
была центром и средоточием всех сплетен, бродивших по округе. Там  неизменно
можно было увидеть компанию мужчин, стоявших перед  гудящим  очагом  во  всю
стену, в котором горели бревна. Мужчины были в высоких  сапогах  и  бриджах,
забрызганных грязью, алых охотничьих куртках с  разноцветными  воротничками,
обозначающими, к какому охотничьему обществу они  принадлежат  -  "Пайтчли",
"Байсестер" или "Герцог Графтонский". Держа  руки  в  карманах,  они  обычно
хохотали во все горло. А иногда  накачивались  пивом  из  высоких  оловянных
кружек, которые доставлял им из соседней пивной мальчишка, служивший у Фреда
Тайлера на посылках.
   Гизеле всегда казалось, что стоит ей войти, как  их  смех  тут  же  резко
обрывался.  Наступала  внезапная  тишина,  во  время  которой   джентльмены,
собравшиеся у очага, внимательно ее разглядывали. После, когда она  уходила,
они снова принимались хохотать, и их смех еще долго звенел у нее в ушах.
   Ей всегда хотелось знать, что Фред Тайлер произносил в ответ  на  вопрос,
который она очень часто успевала услышать, прежде чем за  ней  захлопывалась
дверь:
   - Кто она?
   Что он отвечал? Как-нибудь односложно, типа:
   - Она дочь сквайра Мазгрейва. Это было бы простым объяснением. Или,  быть
может, он пускался в подробности и добавлял:
   - Она дочь сквайра Мазгрейва от первой жены, той красивой иностранки, что
умерла десять лет тому назад, а потом он женился на леди Харриет.
   - Боже милостивый! Так у Харриет Мазгрейв есть падчерица? Вряд ли ей  это
по нутру. Женщины никогда не пользовались ее особой любовью.
   При этом снова раздавался взрыв хохота, от  которого  Гизела,  вздрогнув,
ускоряла шаги по булыжной мостовой.
   А может быть, она преувеличивала. Может быть, как бывало в  детстве,  она
дала волю своему воображению. Может  быть,  джентльменов  у  огня  вовсе  не
интересовало, кто она такая. И  в  самом  деле,  с  чего  бы  она  могла  их
заинтересовать?  Вид  у  нее  совершенно  убогий  и  ничтожный  -  в  ветхом
коричневом платье, заштопанном и залатанном где только можно. Унылая  шляпка
давно уже вышла из моды. С чего бы им смотреть, как она  украдкой,  боязливо
заходит в мастерскую по очередному пустяковому поручению, с каким  легко  бы
справился их грум, если бы отец счел возможным обойтись  без  него  хотя  бы
недолго.
   "Ну почему я такая трусиха?" - спрашивала себя не раз Гизела. И сама себе
отвечала,  что  только  скованная  стенами  дома  она  страдает  от  чувства
неполноценности.
   Но все совсем по-другому, когда она верхом на коне. Те минуты  уравнивали
ее с любым мужчиной и даже ставили выше многих. Она знала,  что  может  быть
быстрее всех; она знала, что хоть на ней  и  потертая  амазонка,  ей  нечего
стыдиться того, как она держится в седле и с  каким  умением  управляется  с
лошадью.
   - Я не боюсь! Я не боюсь! - теперь повторила она самой  себе  и  вошла  в
мастерскую.
   Ее опасения были напрасны. Сегодня у огня грелись только  двое,  и  обоих
она знала. Это были фермеры, один - из Нортгемптона, другой - из южной части
графства, пожилой человек, который однажды помог ей поймать лошадь, когда та
сбросила ее, взяв очень сложное препятствие.
   Гизела робко улыбнулась ему, ступая по деревянному полу, а он приподнял в
ответ шляпу. Фред Тайлер уже вышел из-за деревянного прилавка, вытирая  руки
о  кожаный  фартук.  Фред  Тайлер  выглядел  словно  какой-то   предмет   из
собственной  мастерской.  Его  можно  было  представить   только   в   такой
обстановке: окруженного седлами и уздечками, вожжами и подпругами, кнутами и
упряжью. Он сам был цвета дубленой кожи, с согнутой спиной от долгих  часов,
проведенных внаклонку над работой. Благодаря  огоньку  в  глазах  и  шуткам,
слетавшим с языка, он стал популярной личностью  по  всей  округе,  так  что
мужчины всех сословий и рангов приходили навестить старика Фреда,  когда  им
случалось попасть в Таусестер.
   - Доброе утро, мисс! Чем могу быть вам полезен?
   - Доброе утро,  Фред!  Сквайр  попросил  меня  отдать  вам  эти  поводья.
Говорит, они шершавые.
   И Гизела вручила поводья старику. Он взял их,  измерил  длину  и  поцокал
языком, обнаружив лопнувший стежок.
   - Передайте сквайру, все будет сделано; завтра он получит их обратно.
   - А еще он просил сказать вам... - начала Гизела. Но в  это  время  дверь
мастерской широко распахнулась.
   - Шорник! - раздался властный окрик.  В  дверях  стоял  слуга,  но  очень
высокомерный и ослепительный слуга. На нем были бриджи,  сапоги,  начищенные
до зеркального блеска, ливрея, украшенная пуговицами  с  гербами,  желтый  в
черную полоску жилет и цилиндр с кокардой, лихо надетый набекрень, что  само
по себе уже было дерзостью.
   - Эй там! Шорник! - вновь закричал этот человек  совершенно  невероятного
вида, и его крик эхом разнесся по всей маленькой мастерской.
   - Вы меня зовете? - спросил Фред Тайлер, медленно делая шаг вперед.
   - Кого же еще, если ты и есть шорник? - последовал ответ. -  Его  милость
хочет поговорить с тобой. Выходи, и поторапливайся. Нам  недосуг  весь  день
околачиваться в этой дыре.
   Мгновенно  наступила  тишина.  Фермеры  у  камина  оборвали  разговор   и
уставились на лакея.  Гизела  тоже  смотрела  на  него.  В  какой-то  момент
показалось, что Фред Тайлер колеблется. Он привык, что  знать  обращается  к
нему если не  с  почтением,  то,  по  крайней  мере,  с,  долей  вежливости.
Возможно, в какой-то момент  он  почувствовал  негодование  и  даже  желание
возмутиться таким нелюбезным обхождением. Но традиция была для него свята.
   - Я не задержу его милость, - произнес он и  поспешил  на  улицу,  громко
захлопнув за собой дверь.
   Гизела принялась терпеливо ждать. В то же время  она  почувствовала,  что
дрожит, как будто мартовский ветер выдул все тепло из лавки. Новый, 1876 год
принес с собой пронизывающий холод и глубокие сугробы. Февраль был  сырым  и
туманным, с мартом пришел буйный  ветер,  ураганом  пронесшийся  по  округе,
выворачивая с корнем деревья и грохоча по улицам сорванными с домов трубами.
Казалось,  зима  слишком  затянулась.  Гизеле  вдруг  неудержимо  захотелось
весеннего  тепла,  первых  нарциссов,   длинных   солнечных   летних   дней.
Погруженная в собственные мысли, она  сначала  не  вникла,  о  чем  говорили
фермеры, но затем смысл их разговора постепенно дошел до ее сознания.
   - Она перелетела через ту изгородь, что возле ручья,  прямо  как  птичка,
точно говорю, - произнес фермер постарше. - Поверь мне, Джим,  за  всю  свою
жизнь мне не доводилось видеть ничего подобного.
   - Да, знаю, я тоже ее видел собственными глазами, - ответил тот, кто  был
помоложе, - В графстве немало женщин,  которые  неплохо  держатся  в  седле,
почти совсем как мужчины. Но она - как будто срослась со своей лошадью.
   - Ты прав, мой мальчик! Вот и я говорю, - согласился  его  собеседник,  -
она как будто срослась с лошадью.  Всегда  считал,  что  мы  можем  кое-чему
научить этих иностранцев, оказалось - и нам есть чему поучиться.
   Гизеле стало интересно, о ком они говорят. Последние десять дней  она  не
выезжала верхом, потому что у  одной  из  кобыл  в  отцовской  конюшне  было
растяжение, а для охоты отец хотел иметь всех лошадей в своем  распоряжении.
Очевидно, на охоте появился кто-то новый.
   Гизелу  охватило  любопытство  и  одновременно  зависть.  Для  нее   было
нестерпимым, что она лишена возможности ездить верхом, а должна сидеть  дома
и  выслушивать  бесконечные  упреки  мачехи,  выполнять   самые   неприятные
обязанности по дому, которые никто, кроме нее, не сделает, в  то  время  как
она могла бы мчаться по полям, брать  препятствия,  выслеживать  лисицу.  От
одной мысли об охоте она тяжело вздохнула.
   В этот момент распахнулась дверь.
   - Сюда, пожалуйста, милорд, я покажу  вам  уздечку,  о  которой  говорил.
Последняя модель. Точно такую я сделал для его светлости,  герцога.  Но  эта
еще лучше, если позволите мне заметить.
   Фред Тайлер заковылял по мастерской,  за  ним  вошел  незнакомец.  Гизела
быстро отошла  в  сторону,  чтобы  не  помешать  ему,  и,  будто  извиняясь,
прижалась к стене, увешанной седлами,  куда  падала  густая  тень,  как  раз
напротив камина. Хотя вряд ли господин, вошедший в лавку, обратил бы на  нее
малейшее  внимание.  Он  двигался  не  спеша,  с  надменным,  гордым  видом,
возвышаясь над всеми и затмевая все и всех вокруг.
   Он был  очень  высоким,  с  непокрытой  головой,  в  его  темных  волосах
отражались  отблески  огня.  Под  синей  курткой   из   тяжелого   габардина
угадывались широкие плечи,  а  тщательно  завязанный  сложным  узлом  шейный
платок подчеркивал его выступающий квадратный подбородок. Он  даже  взглядом
не повел, как бы не признавая, что в лавке кто-то есть, кроме него.  Поэтому
и оба фермера у камина, притихшие  от  неловкости,  и  Гизела,  сжавшаяся  в
комочек в конце прилавка, не были им замечены. Длинными,  тонкими  пальцами,
тем не менее казавшимися сильными, он принялся перебирать уздечки,  которыми
Фред Тайлер с готовностью завалил прилавок.
   - Слишком тяжелые, - решительно заявил незнакомец.
   - Но я уверяю вас, милорд...
   - Слишком тяжелые, - повторил он. - Покажите мне другие.
   В его голосе появилась  какая-то  резкость,  когда  он  снова  заговорил.
Очевидно, он был из тех людей, с которыми не спорят и кто  всегда  поступает
по-своему.
   - Вот, милорд, самая тонкая уздечка из всех, которые я когда-либо  делал,
- сказал Фред Тайлер. Лорд молча осмотрел ее.
   - Подойдет.
   Он повернулся и, не говоря больше ни слова, двинулся  к  выходу.  Он  был
таким высоким, что голова, казалось, вот-вот коснется потолка.  Он  заполнил
всю лавку - своей статью, величием, своим важным видом. Когда  он  дошел  до
двери, Гизела подумала,  что  теперь  ему,  несомненно,  придется  наклонить
голову, чтобы переступить через порог, - он слишком высок. И либо он забудет
на секунду о своей высокомерной осанке, которая бросала  вызов  всему  миру,
либо ударится о дубовую перекладину над входом.
   Она ждала. Он прошел через дверь, которую Фред Тайлер услужливо распахнул
перед ним, не достав до притолоки одной десятой дюйма. Сама не зная  почему,
Гизела  облегченно  вздохнула.  Он  ушел,  а  его  дерзкий  слуга   тут   же
распорядился:
   - Отнеси в карету. Да  пошевеливайся,  шорник!  Она  смотрела,  как  Фред
Тайлер заворачивает уздечку, чертыхаясь себе под нос из-за того, что у  него
получился такой неуклюжий сверток, как спешит к  двери  и  почти  падает  на
ходу. И тогда Гизела поняла, что не может больше ждать. То, что она увидела,
вызвало  у  нее  внутренний  протест.  Она   взбунтовалась   и   разозлилась
одновременно, но даже  самой  себе  не  могла  объяснить  своих  чувств.  Ей
довольно часто приходилось сталкиваться с властолюбивой знатью и на охоте, и
в городе. И все же что-то в этом человеке,  который  только  что  побывал  в
лавке, вызвало в ней смятение чувств, до сих пор  ей  неведомых.  Впервые  в
жизни она спросила у самой себя, по какому праву ей отказывают  во  внимании
при одном появлении "важной птицы?" Ведь она не  только  женщина,  она  тоже
принадлежит к дворянству, "правящему классу", как любил говорить ее отец.
   "Правящий класс!"