ни доверяю графу Калиостро. Он - один  из
посвященных. Однако его мистические возможности,  разумеется,  находятся
вне  пределов  понимания  большинства  обычных  людей,  с  которыми  ему
приходится общаться".
   - И что же вы ему на это ответили? - поинтересовалась леди Изабелла.
   - В тот момент я был не готов возвращаться к этому вопросу, а  потому
просто откланялся, - ответил герцог. -  Но  я  вернулся  из  дворца  его
преосвященства  с  твердым  убеждением  в  том,  что  этот   пресловутый
Калиостро просто загипнотизировал кардинала, подавив все лучшие качества
его натуры. Теперь его преосвященство верит  в  чудотворную  силу  этого
шарлатана, но я уверен, что в  глубине  его  сердца  остается  тревожная
мысль, что если такие люди и являются чудотворцами  на  самом  деле,  то
источник их магической силы отнюдь не божественного происхождения.
   - Ну так, если кардинал непричастен к похищению Аме, тогда кто же?  -
спросил Хьюго.
   - Я думаю,  что  могу  ответить  на  ваш  вопрос,  -  ответил  герцог
Мелинкортский. - Теперь можно точно сказать, что она  была  похищена  по
приказу герцога де Шартре.
   -  Боже  праведный!  Но  зачем  ему  заниматься  такими   делами?   -
воскликнула Изабелла.
   - Пока я бродил всю ночь по парижским трущобам, узнал много  чего  об
этом человеке, - ответил его светлость, - и теперь я столкнулся с  очень
большими трудностями: как мне совместить то новое, что стало известно  о
нем сейчас, и свое собственное мнение, которое я составил о  Филиппе  де
Шартре после наших встреч. Но в одном я уверен совершенно точно:  герцог
де Шартре привел в действие огромные массы людей  столь  ужасных,  столь
сокрушающей силы, которые, без сомнения, похоронят и его самого.
   - Перестаньте говорить загадками, Себастьян, -  с  недовольным  видом
потребовала леди Изабелла, - и лучше расскажите нам,  что  вы  имеете  в
виду.
   - Мне и самому хотелось бы найти подходящие слова, чтобы описать  вам
то новое, что мне удалось узнать, - сказал герцог. - Прежде  всего  хочу
заметить, что идею мне подал его преосвященство, когда, убеждая в  своей
полной непричастности к похищению девушки, спросил: "А у вас лично, ваша
светлость, и у мисс Корт были враги в Париже?"
   - Когда он задал вопрос, - продолжал герцог Мелинкортский, - я понял,
что он подозревает какого-то конкретного человека, я в то  же  мгновение
подумал о герцоге де Шартре. Во Франции  я  могу  считать  своим  врагом
только Филиппа де Шартре. Полагаю, что он не слишком  обрадовался  тому,
что мне удалось сбежать из его замка.
   - Да, но все же похищение молодой девушки слишком жестокая  месть,  -
проговорил Хьюго.
   - Я целиком согласен с вами, - ответил его светлость,  -  но  тем  не
менее это вполне соответствует  тому,  о  чем  нам  доводилось  слышать,
причем дела совершаются не только им лично, но и его  приспешниками.  От
людей, с которыми мне пришлось общаться этой ночью, я узнал, что  герцог
де Шартре является только ширмой для деятельности многочисленной  группы
мужчин и женщин, являющихся гораздо более опасными и жестокими, чем он.
   Герцог де Шартре - поверхностный, самовлюбленный,  полный  самомнения
эгоист, - продолжал герцог Мелинкортский, - но те, кто скрываются в тени
его богатства и общественного положения, имеют то, чего Филипп де Шартре
никогда не будет иметь, проживи он на земле хоть миллион лет,  -  разум.
Изощренные и  хитрые  интриганы,  они  используют  ум  для  того,  чтобы
замышлять  и  претворять  в  жизнь  свои  планы,  неважно,   какими   бы
дьявольскими они ни были по содержанию.  Именно  эти  люди  представляют
настоящую опасность для Франции, так как они свою конечную цель видят не
в окончательной победе  герцога  королевской  крови  или  малопопулярной
королевы, а в полном разрушении и распаде законов и порядка в  масштабах
целой страны.
   - Но что общего со всем этим может иметь Аме?  -  удивленно  спросила
Изабелла.
   -  Она  является  последней  фавориткой  в   Париже,   принятой   при
королевском дворе и обласканной самой королевой, а имя королевы сейчас у
каждого на устах; но прежде всего она - моя подопечная.
   Герцог замолчал. В комнату вошли два лакея, которые внесли  множество
блюд с горячей пищей. Его светлость налил себе еще бокал вина  и  замер,
ожидая, пока слуги покинут комнату, чтобы продолжить свой рассказ.
   - То, что  я  вам  говорю  сейчас,  в  какой-то  мере  является  моим
предположением. Мне больше нечего сказать, я не могу привести ни единого
факта, который подтвердил бы мои  подозрения,  и  все-таки  я  полностью
уверен в том, что они в основном соответствуют истине. Герцог де  Шартре
был раздосадован тем, что мне удалось выскользнуть  из  его  чрезвычайно
хитро задуманной ловушки. Он открыто выступал против  меня,  рассказывал
окружавшим его людям всякие небылицы, из-за чего привлекал  их  внимание
ко мне лично и к моей пользовавшейся  популярностью  подопечной.  А  это
было как раз то, что и требовалось. Все это не раз можно было  наблюдать
и в прошлом. Филипп де Шартре бросал  первым  камень,  будоража  гладкую
поверхность воды и создавая возмущение, которое кругами расходится потом
от центра во все стороны.
   - Продолжайте! - поторопила герцога Изабелла.
   - А далее я могу только  предположить,  что  среди  множества  людей,
составляющих окружение  герцога  де  Шартре,  нашелся  один,  который  и
предложил идею похищения Аме. Причем сам герцог может знать об  этом,  а
может и оставаться в полном неведении, но она  тайно  похищена,  и  если
наша девочка находится сейчас во власти тех людей, которых я подозреваю,
мне остается только молиться о том, чтобы смерть пришла к ней как  можно
скорее.
   Когда герцог Мелинкортский произносил последние слова, голос  у  него
задрожал. В комнате воцарилась  пугающая  тишина,  а  потом  Изабелла  в
отчаянии закрыла лицо руками. Хьюго внезапно вскочил  со  своего  места,
кулаки его сжались изо всех сил.
   - Боже правый, Себастьян! Что вы такое говорите?
   Как вы можете сидеть здесь и говорить подобные вещи?
   Его светлость оттолкнул от себя тарелку, встал из-за стола и  подошел
к окну. В течение нескольких мгновений  он  простоял  там,  повернувшись
спиной к Изабелле и Хьюго, глядя в окно на залитый солнечным светом сад.
   - После того, как этой ночью я покинул дворец кардинала де Рогана,  -
проговорил он наконец, - мне захотелось побывать в Пале-Рояле. Я пытался
встретиться там с герцогом де Шартре, но его,  как  выяснилось,  уже  не
было в Париже. Он уехал в провинцию. Как мне сообщили его  приближенные,
герцог уехал из города еще позавчера, и поэтому он  наверняка  никак  не
мог увезти Аме с собой.
   - А потом, - продолжал герцог Мелинкортский, - мне  в  голову  пришла
идея разузнать все, что было в моих силах, о том, что творится в  районе
Пале-Рояля и в бедных кварталах Парижа,  из  которых  оппозиция  черпает
такую  громадную  поддержку.  И  вот  остаток  этой  ночи  я  провел   в
исследовании,  на  что  должна  быть  похожа  преисподняя.  Да,   Хьюго,
преисподняя, причем я сейчас имею в виду не теоретическое значение этого
слова.
   Мне  удалось  побывать  в  подсобных  помещениях  книжных  лавок,   -
рассказывал он, - где  продаются  памфлеты.  Я  разговаривал  с  людьми,
которые торгуют клеветой, а также с теми, чей  доход  зависит  от  того,
насколько гнуснее будет их обман. Я сидел рядом с теми, кто макает  свои
перья в грязь, чтобы сделать мерзкий рисунок.
   Разговаривал с головорезами, чьим занятием  было  распространять  все
эти листовки, карикатуры и памфлеты.
   -  В  своих  поисках,  -  продолжал  герцог  Мелинкортский,   -   мне
приходилось заходить в публичные дома, которые герцог де Шартре открыл в
Пале-Рояле. А поговорив с женщинами, я узнал такие вещи, которые даже  у
такого сведущего человека,  каким  можно  было  считать  меня,  вызывали
приступы удушья и тошноты. После  того,  как  я  решил,  что  Пале-Рояль
больше ничего нового  мне  не  сообщит,  я  отправился  на  улицы.  Могу
заверить вас только в одном: Париж погряз в  своем  растлении  до  такой
степени, что ни я, ни, как полагаю, любой другой человек моего положения
даже вообразить себе не сможет.
   - И вам так и не удалось найти Аме? - со слезами  в  голосе  спросила
Изабелла.
   - Нет, отыскать Аме я так и не смог, - проговорил его светлость, - но
все, с кем мне  довелось  встречаться  в  тех  местах,  не  выразили  ни
малейшего удивления тем фактом, что кто-то  мог  бесследно  исчезнуть  в
этом городе. Преступление стало обычным  явлением  в  Париже,  и  вопрос
всегда упирается только в одно - в цену.
   - Себастьян, мы обязательно должны найти Аме. Вы не  можете  оставить
все, как есть!
   - Оставить? - казалось, это предположение удивило герцога. - Клянусь,
Изабелла, у меня нет ни малейшего намерения прекращать поиски Аме.  Даже
в том случае, если на это уйдет вся моя жизнь, я буду продолжать  искать
ее до тех пор, пока сурово не покараю тех, кто хоть в малой степени  был
причастен к ее похищению.
   - Бедная девочка! - прошептала  леди  Изабелла.  -  Могу  представить
себе, как она должна страдать, мучиться, как ей страшно и больно, а ведь
она, Себастьян, так безумно любила вас!
   Губы  у  герцога  сурово  сжались,  словно  Изабелла  своими  словами
дотронулась до самого больного места.
   - Она любила вас до самопожертвования, - продолжала Изабелла. - А вы,
Себастьян, питали к ней какие-нибудь чувства?
   Герцог ничего не ответил, и через некоторое время Изабелла заговорила
вновь:
   - Будь я на ее месте, ни за что не вынесла бы  такого  -  любить  вас
так, как она, и не  иметь  ни  малейшей  надежды  на  взаимность.  Такая
бескорыстная любовь, Себастьян! Прошлой ночью я подумала, что,  если  бы
нам удалось отыскать ее, мы все немедленно могли бы вернуться в  Англию.
Там вы могли бы жениться на ней  и  избавить  от  опасности  со  стороны
кардинала или любого другого врага.
   Так как герцог Мелинкортский продолжал хранить полное молчание,  леди
Изабелла, встав из-за стола, прошла через  всю  комнату  и  остановилась
перед ним.
   - Скажите же мне, Себастьян, - взмолилась она, - пожалуйста,  скажите
мне, что Аме была вам не безразлична.
   И тут же, прежде чем его светлость успел  вымолвить  слово  в  ответ,
даже прежде, чем он успел повернуть  голову,  чтобы  взглянуть  на  леди
Изабеллу, или пошевелить рукой, к которой она просительно  прикоснулась,
открылась дверь.
   Первым увидел Аме Хьюго! Девушка застыла на  пороге:  платье  измято,
испачкано, а кое-где и порвано, волосы в ужасном беспорядке  рассыпались
по  плечам,  но  глаза  буквально  светились  счастьем,  а   губы   были
полуоткрыты от невыразимого восторга.
   В то же мгновение, когда у Хьюго захватило дух и он не мог произнести
ее имени, будто слова застряли у него в горле, герцог обернулся, но не к
леди Изабелле, а к двери. Аме с криком, эхом прокатившимся по комнате  и
вызвавшим  поток  слез  у  Изабеллы,  бросилась  через  всю  комнату   к
Себастьяну и замерла в его объятиях.
   - Ах, монсеньор, монсеньор! - проговорила она  голосом,  дрожащим  от
переполнявшей ее радости. - Я вернулась, я снова здесь,  а  думала,  что
больше уже никогда не увижу вас!
   Она прижалась лицом к его плечу, а его светлость крепко  обнимал  ее,
пытаясь одной рукой пригладить разметавшиеся по плечам локоны девушки.
   - Аме, вы целы и невредимы! Ах, милая моя! - воскликнула Изабелла.  -
Благодарю тебя, боже! Слава богу!
   Аме вдруг сильно побледнела, словно ее внезапно охватила слабость,  а
потом, прежде чем поняла, что ей  необходимо  на  что-нибудь  опереться,
чтобы не упасть, Хьюго подхватил ее на руки и помог сесть в кресло.
   - С вами все в порядке, Аме? - спросил герцог.
   Голос его был тихим и ласковым,  Хьюго  успел  заметить,  как  что-то
вдруг изменилось в выражении его глаз, и был изумлен,  осознав,  что  во
взгляде Себастьяна прочитал нежность.
   - Да, монсеньор.
   Аме подняла на него глаза:
   - Я боялась до отчаяния, думала, что никогда не убегу и  когда  умру,
вы могли бы поверить той лжи, которую они вам могли бы поведать обо мне.
   - Что с вами сделали? Где вы были все это время? - спросила Изабелла,
сидя в кресле.
   Но казалось, что ни герцог, ни Аме ничего не слышала. Они  продолжали
смотреть в глаза друг другу, и сияние глаз девушки, вызванное обретенным
счастьем, отражалось в глазах Себастьяна.
   - Я все время думала о вас, монсеньор, - говорила  Аме.  -  И  хотела
быть такой же смелой, как вы. Я знала, что вам было бы стыдно  за  меня,
если бы я начала рыдать и молить  о  пощаде,  поэтому  я  молчала,  хотя
внутри меня жил страх,  переполнял  ужас,  который  мог  заставить  меня
закричать и делать такие вещи, которые  я  никогда  бы  не  сделала  при
обычных обстоятельствах. И только воспоминания о  вас,  монсеньор,  и  о
вашей храбрости позволили мне уберечь себя от бесчестья.
   - Вы не ранены? - поспешно спросил герцог.
   - Теперь, когда я вернулась к вам, со мной уже ничего не случится,  -
ответила Аме.
   Казалось, последние слова замерли на устах девушки.
   На самом деле ей можно было бы и не отвечать. Глаза Аме и  Себастьяна
и так говорили все, что им нужно было знать друг о друге.  Удары  сердца
девушки отзывались ударами сердца  в  груди  его  светлости,  руки  были
сплетены.
   Теперь во всем мире они были одни и ничто вокруг не существовало. Обо
всем остальном они забыли: и о страхах девушки, и об  опасностях,  через
которые ей пришлось пройти, о ее внезапном появлении в этом особняке, об
Изабелле и Хьюго, молча взирающих на них. В этом мире для  них  остались
только солнечный свет, теперь более ослепительный, более золотистый, чем
когда-либо прежде, и упоение блаженством, охватившим девушку и герцога.
   Долго стояли Аме и Себастьян словно зачарованные,  им  казалось,  что
они одни во  всей  Вселенной  и  время  вдруг  остановилось;  мужчина  и
женщина, соединенные величайшей силой на небесах  и  на  земле  -  силой
любви.
   И лишь голос Изабеллы вернул их к реальности.
   - Ваше платье, Аме! - воскликнула она, будто  только  сейчас  заметив
состояние наряда девушки. - Что вы с ним сделали? Вы что  же,  лежали  в
нем на земле? Оно такое грязное, советую вам подняться  вместе  со  мной
наверх и сменить ваш наряд на что-нибудь более подходящее.
   - Нет, нет, сначала давайте послушаем рассказ  Аме  о  том,  где  она
была, - возразил Хьюго, но  Изабелла  решительно  покачала  головой,  не
соглашаясь с ним:
   - Наша  девочка  устала  до  изнеможения.  Позвольте  же  ей  сначала
переодеться и чего-нибудь поесть, а потом уже она все нам расскажет.
   Медленно, с трудом Аме оторвалась от Себастьяна.
   - Мне так много надо рассказать вам, мадам и месье Хьюго,  -  сказала
она, повернувшись к Изабелле, - но я была бы очень признательна, если бы
вы позволили мне перед этим что-нибудь поесть. За весь прошедший день  у
меня во рту не было ничего, кроме куска черствого хлеба.
   Честно говоря, я очень хочу есть.
   - Боже правый, ничего не ела!  -  повторила  Изабелла  слова  Аме.  -
Бедная моя! Тогда, конечно, прежде всего вам обязательно надо поесть.  А
платье может подождать, хотя  боюсь,  что  оно  настолько  грязное,  что
обязательно запачкает кресло.
   Девушка уселась за стол, и хотя, по ее же  собственным  словам,  была
ужасно голодна, ела она с трудом,  ограничившись  несколькими  кусочками
омлета и глотком кофе. Она поискала глазами герцога, тот подсел к столу,
молча глядя на девушку, погрузившись в собственные мысли.
   Хьюго внимательно смотрел на девушку и герцога, понимая, что  на  тот
вопрос, который леди Изабелла задала его светлости непосредственно перед
появлением Аме в этой комнате, можно дать однозначный ответ уже  сейчас,
не дожидаясь, пока Себастьян произнесет хоть слово.
   Когда девушка закончила свой  завтрак  и  поставила  чашку  на  стол.
Изабелла обратилась к ней:
   - Ну все, меня снедает любопытство, очень долго длится ваше молчание.
Вы обязательно должны сейчас же рассказать нам, что  с  вами  случилось,
или заявляю, что у меня начнется приступ меланхолии, потому что силы мои
на исходе.
   Аме рассмеялась:
   - Не хотите, чтобы я сначала переоделась, а потом  уже  приступила  к
своему рассказу? -  Видя,  что  Изабелла  уже  готова  что-то  ответить,
поспешно добавила:
   - Нет, нет, мадам, я пошутила. Конечно, вам хочется поскорее узнать о
моих приключениях, вам будет интересно.
   - Интересно! - воскликнула Изабелла. -  Ну  и  слова  вы  нашли,  моя
милая. Всю ночь  меня  терзали  ужасные  предчувствия.  А  в  это  время
Себастьян ходил по самым злачным местам Парижа,  пытаясь  отыскать  ваши
следы.
   Да что там говорить, ведь он вернулся буквально за минуту  до  вашего
появления здесь.
   - Неужели это так? - спросила Аме.
   - Да, все правильно, - ответил герцог.
   - Тогда вы  наверняка  в  конце  концов  нашли  бы  меня  и  сами!  -
воскликнула девушка. - Как было бы чудесно, если бы вы  освободили  меня
оттуда!
   - Какая разница, - проговорил герцог, -  главное,  что  вы  вернулись
домой. Ну а теперь расскажите нам, что с вами приключилось в ту ночь.
   Все так же сидя за столом, девушка  приступила  к  рассказу  о  своих
злоключениях. Она поведала им, как была обманута тем господином в  садах
Трианона, посажена в карету Франсуа  и  еще  каким-то  человеком.  Потом
девушка рассказала о маленьком Жане и его матери, Рене, и  как  в  самый
последний момент в лачугу явился Франсуа и сообщил о  том,  что  девушку
должны будут убить в эту ночь,  а  ее  тело  потом  выловят  из  Сены  с
отвратительным памфлетом, зажатым в кулаке.
   Когда Аме начала рассказывать свою историю, Изабелла  вскрикивала  от
ужаса, но потом, когда девушка рассказывала о новых бедах, постигших ее,
ни один из трех слушателей уже не издавал ни звука. Они молча, неотрывно
следили за каждым словом ее рассказа, а когда  она  закончила  описывать
последнее появление в лачуге Франсуа и  его  решение  убить  девушку,  в
комнате воцарилась тяжелая, гнетущая тишина.
   - Когда я увидела памфлет и  то,  что  было  на  нем  изображено,  то
испытала такое потрясение, что решила покончить с собой, -  рассказывала
Аме. - Но потом я поняла, что на самом деле просто  испугалась  грозящей
опасности!
   - Как все это отвратительно, жестоко и низко! - еле слышно  прошептал
Хьюго.
   - Когда я окончательно поняла,  что  должна  буду  скоро  умереть,  -
продолжала свой рассказ девушка, - меня охватил неописуемый  страх.  Все
казалось еще более ужасным, потому что эти  люди  -  Франсуа  и  Рене  -
говорили о предстоящем убийстве, как о совершенно обычном,  повседневном
деле. Они могли бы точно так же решать, куда бы им деть дохлую кошку.  Я
для них абсолютно ничего не значила. Франсуа  отдали  четкий  приказ,  и
этот приказ заставлял его действовать соответствующим образом.
   У меня появилось желание, - говорила Аме, - кричать и плакать, упасть
на колени и молить этого человека оставить мне жизнь. Но  потом  поняла,
что,  даже  поступив  таким  образом,  я  ничего  не   добьюсь   -   мое
существование не имело для этого  человека  никакого  значения.  Я  была
ненужной и нежелательной вещью, от которой  ему  требовалось  как  можно
быстрее избавиться, мусором, который надо было выбросить из дома.
   Усилием воли  я  заставила  себя  сидеть  и  молчать;  затем  Франсуа
потянулся и зевнул, - продолжала Аме. - Он сказал: "Пора  спать".  После
этих слов Рене кивнула в мою сторону и спросила:  "А  с  ней  что  будем
делать?"
   Франсуа встал и, проговорив:  "Закончим  на  рассвете",  поднялся  по
приставной лестнице наверх, в мансарду.
   Я слышала, как он устраивался там на полу, - рассказывала девушка,  -
а потом, подождав немного, Рене задула свечу и последовала за  мужем.  У
меня появилось непреодолимое желание позвать эту женщину и упросить  ее,
чтобы она освободила меня. Но я