т
поражения  одно  за  другим  и  теперь  отступила   к   Седану,   маленькому
городу-крепости.
   Помолчав, он прибавил:
   - Но все не так уж и плохо, поскольку, я слышал,  кавалеристы  дают  этой
ночью бал в Дузи.  На  него  приглашены  все  дамы  Седана,  которые  наутро
собираются стать свидетельницами триумфального успеха французской армии.
   Однако триумфа не получилось! Два дня спустя Лэбби вынужден  был  сказать
Антонии, что французские войска окружены в Седане двумя  сильными  прусскими
армиями.
   А продовольствия в Седане могло хватить лишь на несколько дней.
   И вот еще что: хаос  и  неразбериха  в  Седане  приняли  катастрофические
размеры, когда огонь четырехсот прусских орудий разнес вдребезги французские
пушки, брошенные вместе с повозками в самом центре крепости.
   Но об этом мало кому было известно, и Лэбби, даже зная об этом, не посмел
рассказать Антонии, чтобы не беспокоить ее.
   1 сентября начались артобстрелы Седана.
   Луи Наполеон  разъезжал  верхом  среди  приветствовавших  его  войск.  Он
серьезно болел, и, чтобы скрыть бледность и землистый цвет лица, его  сильно
накрасили. Однако, несмотря на  свои  героические  усилия,  ему  не  удалось
поднять дух армии, и в конечном счете  он  приказал  поднять  над  крепостью
белый флаг.
   Прошло целых два дня, прежде чем противоречивые слухи об этих событиях  -
а их было немало - достигли Парижа.
   Лабушер рассказал Антонии, что императрица впала  в  неистовый  испанский
гнев, а затем удалилась в свои покои, чтобы рыдать в одиночестве.
   А на улицах все возрастал  грозный  шум,  и  отовсюду  слышались  громкие
крики:
   - Отречение! От-ре-че-ни-е! От-ре-че-ни-е!!!
   - Что нового сегодня? - взволнованно спрашивала Антония  Генри  Лабушера,
который явился с очередным визитом четвертого сентября.
   Из-за того, что  она  была  так  довольна  улучшением  здоровья  герцога,
Антония с трудом заставляла  себя  прислушиваться  к  новостям  о  всяческих
несчастьях и неприятностях за пределами ее дома.
   Иногда ей казалось, что она живет на острове, со всех  сторон  окруженном
враждебным океаном,  но  этот  остров  и  есть  ее  единственное  безопасное
убежище.
   - Париж только что узнал, что император сдал  противнику  свою  шпагу,  -
возбужденно заявил Лэбби,  -  а  императрица  наконец  согласилась  покинуть
столицу.
   Антония вздрогнула от столь неожиданного известия, побледнела и в  испуге
воззрилась  на  Генри.  До  сих  пор  она  была  уверена,  что   присутствие
императрицы гарантирует безопасность жителям Парижа. Что же произойдет после
ее отъезда?
   -  Ее  Величество  оставалась  во  дворце  Тюильри,  пока  ее  слуги   не
разбежались, бросая ливреи и таща из дворца все, что  попадалось  под  руку.
Она уехала в последний момент, когда толпа уже собралась под стенами дворца,
- рассказывал Лабушер, - а со двора доносился грохот мушкетных  выстрелов  и
крики на парадной лестнице.
   - Но ей удалось выбраться из дворца? - быстро спросила Антония.
   - Она покинула дворец через черный ход в сопровождении одной  лишь  своей
камеристки. Чтобы не быть  узнанной,  императрица  скрыла  лицо  под  густой
вуалью и, как я узнал, направилась к  дому  канцлера  на  бульваре  Оссманн,
однако оказалось, что хозяин уже уехал. То же самое повторилось и в доме  ее
камергера, но в конце концов Ее Величество  все  же  нашла  приют  у  своего
американского дантиста - доктора Эванса.
   - Как все это неожиданно! - воскликнула взволнованная Антония.
   - Вы правы, это несколько неожиданно и необычно,  но  весьма  логично,  -
заключил Лэбби.

***

   На следующий день  Антония  впервые  привела  Генри  Лабушера  в  спальню
герцога. Она уже  рассказала  мужу  о  том,  сколь  любезен  был  английский
журналист, поддерживая се советом я сообщая последние  новости  в  долгие  и
тревожные недели, пока герцог оставался без сознания.
   Но герцог, будучи человеком подозрительным, довольно скептически  отнесся
к бескорыстной дружбе Лабушера  с  Антонией,  особенно  не  понравилась  ему
теплота в голосе жены, с которой она отзывалась о своем друге.
   И все же, когда она ввела журналиста в спальню, герцог протянул ему  руку
и сказал самым доброжелательным тоном:
   - Мистер Лабушер, я вам весьма признателен за все,  что  вы  сделали  для
моей жены.
   - Ваша светлость, у вас нет никакого повода  быть  признательным  мне,  -
учтиво заговорил Лабушер. - Я всегда рад услужить герцогине.
   Говоря это, он улыбался Антонии,  а  на  его  лице  с  явными  признаками
распутства появилось выражение,  которое  заставило  герцога  повнимательнее
присмотреться к нему.
   По мере разговора  герцог  все  больше  убеждался  в  правильности  своих
подозрений.
   Даже человек менее опытный и искушенный, чем герцог,  несомненно  заметил
бы особую мягкость в голосе Генри Лабушера, когда тот обращался к Антонии, и
жадный взгляд  сияющих  вожделением  глаз,  которыми  он  буквально  пожирал
молодую женщину.
   - Мы покинем Париж сразу же,  как  только  я  достаточно  окрепну,  чтобы
перенести дорогу, - резко и довольно неожиданно заявил герцог.
   - Боюсь, что это произойдет не скоро, - возразил  Лэбби.  -  Как  теперь,
думаю, вашей светлости известно, вы были серьезно больны.
   И он добавил, вновь улыбнувшись Антонии:
   - Надеюсь, что теперь, когда опасность миновала,  я  не  открою  секрета,
если скажу, что ваш доктор почти не давал вам шансов  на  выздоровление.  Вы
были при смерти, герцог, и если бы не ваша жена...
   От неожиданности этого заявления у Антонии перехватило дыхание.
   - Я... Я даже не  подозревала...  что  все...  было...  так  серьезно,  -
запинаясь, проговорила она.
   - Вы выжили, - рассказывал Лэбби  герцогу,  -  благодаря  исключительному
уходу и самоотверженности леди Антонии, ибо  пуля  прошла  в  миллиметре  от
сердца.
   - Я рада, что вы не говорили мне об  этом,  -  Антония  с  благодарностью
посмотрела на журналиста.
   - Вы считаете, что я мог бы огорчить вас и обеспокоить  сильнее,  чем  вы
уже беспокоились? - спросил он мягко.
   Герцог прислушивался к их разговору, поглядывая то на Генри Лабушера,  то
на Антонию.
   - Я буду вам весьма признателен, - повторил он, вмешиваясь в их беседу, -
если будете так любезны и расскажете мне подробно, каково  сейчас  положение
дел. Как вы понимаете, из-за болезни от меня ускользнуло много такого, о чем
женщины не способны здраво судить, поскольку не  разбираются  в  политике  и
ничего не понимают в военных действиях. Ужасы войны вселяют в них страх.
   - Ее светлость, должно быть, рассказывала вам,  что  во  Франции  имеется
новое правительство, - ответил Генри Лабушер. - Вторая  империя  закончилась
бесславно, и страна испытала унижение. Король Вильгельм дошел до Реймса.
   - В это трудно поверить! - воскликнул герцог.
   - Но у Франции все еще  осталась  довольно  сильная  армия,  -  продолжал
Лабушер. - И генерал Трошу, главнокомандующий, стягивает войска в Париж.
   - Но это же безумие! - возразил герцог, - У него нет  выбора,  -  покачал
головой Лабушер. - И даже призыв в Национальную гвардию  трехсот  пятидесяти
тысяч новобранцев всех возрастов вряд ли спасет положение.
   - И все же укрепления довольно надежно защищают Париж, - заметил  герцог.
- Возможно, столица выдержит осаду...
   -  Посещение  укреплений  стало  едва  ли  не  самым  модным   воскресным
развлечением в нынешнем сезоне,  -  язвительно  сообщил  Лабушер,  -  и  оно
вот-вот заменит послеобеденные прогулки в Булонском лесу.
   - Бог мой! - Герцог не  удержался  от  возгласа  негодования.  -  Неужели
французы  так  никогда  и  не  поумнеют?!  Спесь,  несерьезное  отношение  к
действительности и невероятная самоуверенность...
   - Вы совершенно правы, ваша светлость, - продолжал Лабушер. - Кроме того,
не принимаются никакие меры, дабы вывести из города  совершенно  лишнее  при
осаде население, - наоборот, сюда стремятся  все,  спасаясь  от  неприятеля.
Герцогиня, наверное, рассказала вам об огромном скоплении скота в  Булонском
лесу. Однако я склонен думать,  что  удалить  людей  из  города  проще,  чем
собирать скот на окраинах.
   - Абсолютно с вами согласен, - кивнул герцог. - И все же, полагаю, они не
послушают совета здравомыслящего человека, тем более англичанина.
   - Вы правы, ваша светлость, - в свою очередь согласился с герцогом  Генри
Лабушер, - но сейчас также очень  важно,  чтобы  герцогиня  не  выходила  на
улицу, слугам тоже лишний раз не стоит там показываться. Шпиономания рождает
ситуации далеко не безопасные.
   - Я уже предупредила Тура, - заявила Антония, - и он  меня  заверил,  что
всякий раз, когда выходит из дома, надевает тот старый костюм, в котором  он
больше всего похож на обедневшего француза.
   - Тебе не стоит беспокоиться о Туре, -  сказал  герцог,  -  но  ты  сама,
Антония, будешь оставаться здесь, со мной.
   Он сделал ударение на последнем слове, и Антония заметила это.
   Проводив Генри Лабушера, она немедленно вернулась в спальню  герцога.  Он
взглянул на нее и сказал:
   - Догадываюсь, что у тебя появился верный обожатель.
   - Точнее будет сказать - единственный...  обожатель,  -  ответила  она  с
улыбкой.
   Герцог задержал на ней внимательный взгляд, и она  слегка  покраснела  от
смущения.
   Атол заметил, что она  похудела  и  побледнела,  пока  он  болел,  а  она
ухаживала за ним, однако это нисколько не сказалось на ее прелестной фигуре,
и теперь он, как раньше, с удовольствием смотрел на жену.
   Глядя на мягкую линию ее груди, на тоненькую  талию  и  длинную  шею,  он
подумал было  о  том,  что  вряд  ли  нашлась  бы  другая  женщина,  которая
согласилась бы запереться в  четырех  стенах  и  самозабвенно  ухаживать  за
умирающим, ни разу даже не намекнув, насколько это обременительно для нее.
   Он поднял взор на Антонию и встретил ее понимающий взгляд.
   Ее глаза, оттененные ярко-зеленым цветом платья, показались герцогу более
выразительными, чем когда-либо,  -  и  на  этот  раз  они  сверкали,  словно
драгоценные изумруды.
   "Нужен был Уорт, - думал герцог, - чтобы понять, что  только  насыщенные,
яркие и чистые  цвета  идут  Антонии,  подчеркивая  изумительную  чистоту  и
белизну ее кожи".
   Эти же цвета придавали  также  ее  глазам  и  волосам  дивный  оттенок  -
необыкновенный и завораживающий.
   Ему уже было известно, что Антония рассчитала свою французскую горничную,
однако ее волосы были уложены так же элегантно и модно,  как  в  тот  первый
раз, когда она вошла в "Английское кафе", а он не узнал ее.
   - Очень скучный получился у тебя  медовый  месяц,  Антония,  -  с  ноткой
сожаления произнес герцог.
   Она, словно ожидая, что он скажет нечто совсем иное, опять смутилась,  но
румянец, вдруг раскрасивший ее  щеки  нежным  розовым  цветом,  придал  лицу
Антонии необычное выражение. Герцогу показалось,  что  лицо  жены  озарилось
счастьем.
   - По крайней мере он... необычен. А если  мы...  окажемся  осажденными  в
Париже... то этот  месяц...  сможет  длиться  еще  долго-долго!  -  тихонько
промолвила Антония.
   - Мы должны сделать все,  чтобы  этого  не  случилось,  -  сказал  герцог
серьезно.
   - А что мы можем сделать? - удивилась Антония.
   - Нам следует поскорее вернуться в Англию, - ответил Донкастер.
   Антония посмотрела на него и тихо возразила:
   - Но пока это невозможно. Вы должны оставаться в  постели  еще  несколько
недель. Вам и думать нельзя о том, чтобы сесть в карету. Доктор  рекомендует
полный покой. Вы были на грани смерти, потеряли много крови, рана была очень
серьезной, и силы лишь  постепенно  восстанавливаются.  А  для  этого  нужно
время.
   - Я ни за что не позволю, чтобы ты подверглась опасности, - упрямо заявил
герцог.
   - О какой опасности вы говорите? Мы же англичане, - напомнила Антония.  -
Я ведь вам говорила, что мистер  Лабушер  рассказывал,  сколько  англичан  и
американцев прибыло  в  Париж,  чтобы  увидеть  собственными  глазами  осаду
города. Они, словно зрители в  театре,  желают  наблюдать  за  событиями  из
первого ряда партера.
   - А он сказал, что приезжают исключительно мужчины? - спросил герцог.
   - Но какая опасность может угрожать мне? -  не  сдавалась  Антония.  -  И
потом... разве вы забыли, что во мне нет ни  капли  женственности...  Вы  же
сами назвали меня сорванцом...
   - Сейчас меньше всего вы походите на сорванца, герцогиня, -  тихо  сказал
герцог.
   Антония посмотрела на свое элегантное платье.
   - Если мы пробудем здесь долго, то я пожалею, что попросила  месье  Уорта
доставить в Англию все мои новые наряды, - вздохнула она.
   - А мне кажется, что  это  было  весьма  мудрое  распоряжение,  -  сказал
герцог. - Вряд ли мы попадем на модные балы или торжества по  случаю  побед.
Ситуация изменилась...
   - Но я хочу хорошо выглядеть, чтобы нравиться вам, - прошептала Антония.
   - Мне или вашему обожателю? - спросил герцог, и в его голосе  послышалась
резкая нотка.
   Воцарилось  молчание,  но  пауза  длилась  недолго,  ибо  Антония   мягко
возразила:
   - Вам...
   И герцог сразу увидел, как краска смущения опять проступила на щеках  его
юной жены.

***

   В последующие дни у Антонии часто  создавалось  впечатление,  что  герцог
наблюдает за ней.
   Она не понимала, почему порой, когда она была уверена, что  он  спит,  ей
вдруг чудился его внимательный взгляд, из-под прикрытых век следящий за ней.
   В его комнате она часто садилась у окна или на балконе  рядом  с  дверью,
чтобы немедленно подойти к нему, как только он проснется, и раскрывала  одну
из книг, которых в доме, к  счастью,  имелось  довольно  много.  Лэбби  тоже
приносил ей интересные книжные новинки. Она познакомилась  с  произведениями
Гюстава Флобера, Виктора Гюго, Жорж Санд, Александра Дюма  и  многих  других
писателей, которых не читала в Англии.
   Склоненная над книгой, она  внезапно  чувствовала  на  себе  внимательный
взгляд и тогда, оставляя чтение, спешила к постели больного, чтобы, к своему
удивлению, обнаружить, что он погружен в сон. И все же...
   Все же он внимательно наблюдал за ней, и Антония  спрашивала  себя,  чего
больше было в его взгляде: одобрения или безразличия?
   Ей  очень  хотелось  спросить,  скучает  ли  он  по  маркизе,  однако  та
откровенность, с которой она разговаривала с ним сразу после свадьбы,  после
дуэли  куда-то  улетучилась,  и  ее  место  заняло  смущение,  которое   она
испытывала каждый раз, когда ловила на себе его пристальный взгляд.
   Но теперь Антония уже знала, что с ней происходит, и молила  Бога,  чтобы
герцог ни о чем не догадался.
   Дело в том, что в тот самый момент, когда она  увидела  его  на  земле  и
решила, что он мертв, Антония вдруг поняла, что любит его.
   А когда его голова покоилась у нее  на  коленях,  когда  она  с  Туром  и
секундантами везла его в карете в особняк на Елисейских полях, она осознала,
что любит его мучительно и сильно.
   Позднее, размышляя о своем к нему отношении, она думала о том, существует
ли на свете женщина,  способная  устоять  перед  его  насмешливым  взором  и
несколько циничной улыбкой его чувственных губ.
   Теперь она могла себе представить, какие чувства питали к  нему  маркиза,
графиня и многие другие женщины, с которыми он  встречался,  И  не  находила
ничего удивительного в том, что,  имея  возможность  общаться  с  множеством
красивых женщин, он не желал связывать себя навсегда ни с одной  из  них,  в
том числе и с ней, Антонией,  -  глупой  и  непривлекательной  девчонкой  из
деревенской глубинки, единственным увлечением которой были лошади.
   - Я люблю тебя! Я люблю тебя!  -  шептала  она  в  долгие  ночи,  которые
проводила у его постели.
   А он кричал от боли и метался в бреду. Порой он что-то невнятно  говорил,
порой рассказывал о своей жизни.
   Постепенно она узнавала многое, что с ним когда-то  произошло,  о  многом
поведал ей Тур, которого она расспрашивала о прошлом герцога.
   Так она узнала, что в детстве Атол упал с дерева, да  так,  что  едва  не
свернул себе шею. Он терпел адские боли, лежа месяцами без  движения,  чтобы
не остаться калекой.
   Видимо, теперь ему в бреду вспоминались те давние страдания,  потому  что
он звал на помощь свою мать и только в объятиях Антонии находил утешение.  И
она успокаивала его, как мать ребенка, полная  тревоги  за  состояние  раны,
которая, едва затянувшись, могла снова открыться.
   - Все будет хорошо, дорогой мой, - шептала она. - Я люблю тебя, я  удержу
тебя, и с тобой ничего не случится.
   Смысл сказанного постепенно доходил до его сознания, и  Атол  засыпал,  а
Антония долго еще прижимала его голову к своей груди и держала за руку.
   В одну из таких беспокойных ночей он кричал в горячке, что хочет удержать
лошадь, но она его не слушается, и Тур рассказал Антонии,  как  Атол  сломал
ключицу во время соревнований. Эта травма  была  весьма  болезненной  многие
месяцы, но Антония узнала еще кое-что. Тогда в жизни герцога  была  женщина,
которую он явно любил, но ни разу не назвал ее имени. Видимо, он ждал от нее
утешений, но она так и не явилась к нему.
   "Для меня нет места в его сердце, он даже не  вспоминает  обо  мне,  -  с
грустью думала Антония, сидя у постели больного. - Но я счастлива, что  могу
помочь ему, что я нужна ему, как никогда никому не была нужна".
   С каждым днем ее любовь разгоралась все  сильнее,  и  Антония  радовалась
чувству, которого ждала давно: она всем сердцем  хотела  полюбить  человека,
для которого могла бы тоже стать кем-то важным в  жизни,  а  не  бесполезной
обузой,  вызывающей  раздражение.  Именно  так  она   чувствовала   себя   в
родительском доме.
   - Даже если он не полюбит меня, - утешала себя Антония, - я все же  смогу
любить его. Но он никогда не должен узнать об этом!
   Бесшумно приближаясь к постели больного,  она  склонялась  над  герцогом,
чтобы смотреть на него и шептать ему  слова  любви.  В  эти.  мгновения  она
ощущала странное томление в груди и жалела о том, что когда  он  поправится,
то никогда больше не станет искать утешения в ее объятиях.
   И она решила, что попросит его подарить ей ребенка.  Этот  ребенок  будет
его частичкой, и она сможет любить его. Антония  уже  не  боялась  думать  о
ребенке и лишь укоряла  себя  за  то,  что  после  свадьбы  просила  герцога
позволить ей сначала узнать его поближе  и  только  потом  решить  вопрос  о
наследнике.
   - Когда мы вернемся в Англию, - сказала себе  Антония,  -  он  возобновит
свою связь с маркизой, но никто никогда не сможет отнять у меня  сегодняшний
день. А сегодня - Атол мой! Он мой!..
   Говоря это, она опять ощутила томление и сладкую боль в груди,  все  тело
ее вдруг затрепетало, и Антония прошептала:
   - Сегодня я смогу держать его в объятиях  и  целовать  его  щеки,  лоб  и
губы...
   Днем Антония  научилась  не  проявлять  своих  чувств,  чтобы  герцог  не
заподозрил, каким огнем пылает  ее  грудь,  когда  она  касается  его  руки,
помогает приподняться на подушках, когда смотрит на  него  из-под  опущенных
век.
   Как-то она заметила, что ревнует Тура, к которому герцог чаще обращался с
просьбой помочь ему, чем к ней,  Антонии.  Она  устыдилась  этого  странного
чувства, но ей так хотелось самой обслуживать мужа и во всем угождать ему.
   Но Антония ни на минуту не забывала о маркизе, которую он любил и которая
ждала его в Англии.
   Эта мучительная мысль пронзала ее сердце, подобно острому кинжалу.

Глава 6

   Как вы себя чувствуете? - спросила Антония. -  Достаточно  хорошо,  чтобы
поехать домой, - ответил герцог.
   Он сидел в кресле у окна, и, взглянув на него, Антония подумала, что он и
в самом деле выглядит гораздо лучше, чем еще несколько дней назад.
   В то же время и она, и Тур вовсе не заблуждались насчет его  самочувствия
- Атол был еще слишком слаб, и о полном выздоровлении пока не могло  быть  и
речи. Тем более нечего было думать о долгом и изнурительном