с.  А  потом  он  узнал  голос  Тура,
своего камердинера.
   - Лучше,  ваша  светлость,  заметно  лучше.  И  впервые  спал  глубоко  и
спокойно. Я обмыл и побрил его, а он даже не пошевелился.
   - Доктор заходил, пока я спала? - с беспокойством спросил женский голос.
   - Да, заходил, ваша светлость, и  остался  доволен  состоянием  раны.  Он
сказал, что за больным имеется прекрасный  уход  и  что  выздоровление  идет
довольно быстро, - бодрым тоном ответил камердинер.
   - Вам бы следовало разбудить меня, Тур. Я хотела переговорить с доктором,
- сказала женщина, вздохнув с облегчением.
   - Вам тоже надо иногда поспать, ваша  Светлость,  -  настойчиво  произнес
Тур. - Вы не можете сутками не ложиться. Не дай Бог еще вы заболеете!
   -  Я  в  полном  порядке,  Тур,  -  заверила  его  женщина,  -  не  стоит
беспокоиться о моем здоровье, у нас и так есть, о чем тревожиться.
   - Вы обязаны думать и о  себе,  ваша  светлость,  -  назидательным  тоном
произнес камердинер. - Вы же знаете, что без вашей помощи мне  не  обойтись,
особенно когда больной в беспокойном состоянии. Вспомните, что было вчера.
   - Да, вы правы, Тур, я позабочусь и о себе. А пока, прошу  вас,  побудьте
еще немного с его светлостью. Сейчас придет мистер Лабушер, и  мне  нужно  с
ним поговорить, - попросила женщина.
   - Да, ваша светлость, разумеется, а потом  вам  бы  не  помешало  немного
прогуляться на свежем воздухе, - в голосе Тура слышалась забота.
   - Я выйду в сад. Вы позовете  меня,  если  его  светлость  проснется  или
начнет вести себя беспокойно, - заявила женщина.
   - Я сделаю все, что вы прикажете, ваша светлость, - пообещал слуга.
   - Спасибо, Тур, - поблагодарила женщина,  и  герцог  услышал  тихий  звук
удаляющихся шагов.
   Он пытался понять, о чем шел разговор,  однако  усталость  снова  одолела
его, и он не стал тратить силы на  бесполезные  догадки..  Вскоре  он  опять
заснул.

***

   Антония ждала Генри Лабушера в гостиной.
   Она знала, что герцог, придя в себя, найдет довольно странным ее дружбу с
журналистом. Но так уж получилось, что Генри Лабушер  стал  ее  единственным
другом в Париже.
   В то время когда происходили описываемые события,  Генри  Лабушер  владел
двадцатью пятью процентами акций лондонской газеты "Дейли ньюс" и  сам  себя
назначил ее представителем в парижском филиале.
   Англичанин, среди предков которого имелись  гугеноты,  Лэбби  -  как  его
называли друзья  -  отличался  сильным  и  неуступчивым  характером.  Многие
относились к нему не очень дружелюбно, а кое-кто даже питал к нему ненависть
за острые и едкие статьи, но он, кроме  журналистики,  занимаясь  множеством
других дел, ни на что не обращал внимания.
   Остряк, циник по натуре,  довольно  удачливый  театральный  импресарио  и
неплохой дипломат - во всех этих ролях он чувствовал себя прекрасно и в 1865
году был даже избран в британский парламент от радикалов и республиканцев.
   Однако, унаследовав двести пятьдесят тысяч фунтов,  он  потерял  место  в
парламенте, поэтому вскоре посвятил себя журналистике и издательскому  делу,
заботясь об увеличении тиража "Дейли ньюс" и получении прибыли.
   Как только до него дошли слухи о состоявшейся в Булонском лесу дуэли,  он
немедленно явился в особняк на Елисейских полях в надежде взять  интервью  у
участника поединка. Но вместо герцога к нему вышла герцогиня с  лицом  белым
как мел, которая, совершенно не таясь, сообщила ему,  что  жизнь  герцога  в
опасности. При этом она умоляла его не предавать гласности данное известие.
   Генри Лабушер, закоренелый холостяк, повеса и развратник, знающий женщин,
как мало кто, нашел  глаза  Антонии  -  молящие  и  тревожные  -  совершенно
неотразимыми.
   Он не только пообещал герцогине сохранить в тайне  обстоятельства  дуэли,
но и за несколько дней ухитрился войти к ней в доверие, сделался ее  другом,
доверенным лицом и советчиком, к  которому  она  постоянно  обращалась,  тем
более что ей больше обратиться было не к кому.
   Именно  Генри  Лабушер  постоянно  держал   ее   в   курсе   стремительно
развивавшихся событий, которые в это время происходили в Париже.
   Поначалу, когда в городе царило  общее  ожидание,  что  вот-вот  вспыхнет
война, возбужденные парижане продолжали веселиться, не допуская даже мысли о
том, что их развлечениям вскоре наступит  конец.  Все  грезили  о  торжестве
французского оружия и громких победах доблестных французских армий.
   28 июля император принял на себя  верховное  командование  войсками.  При
этом он ни на мгновение не забывал  напутствия  императрицы:  "Луи,  исполни
свой долг до конца!" Эти слова сопровождали его в походе, придавая  бодрости
и силы духа, но не помогли побороть недуг.
   Проезжая через Мец, император  страдал  от  постоянных  болей,  вызванных
камнями  в  мочевом  пузыре,  и  на  большинство  своих  генералов  произвел
впечатление человека, обессилевшего и изнуренного болезнью.
   По ту сторону Рейна французов ждала четырехсоттысячная прусская  армия  в
полной боевой готовности, поддерживаемая огнем тысячи четырехсот  орудий.  В
то же время Луи Наполеону удалось собрать  под  свои  знамена  всего  двести
пятьдесят тысяч солдат.
   Стратегический план  императора  предполагал  стремительное  передвижение
вперед, в глубь прусских территорий, чтобы таким  образом  вовлечь  в  войну
против Пруссии южные немецкие княжества, а в конце концов - и  нерешительных
австрийцев.
   Нарядные   мундиры   французской   армии,   радостные    звуки    фанфар,
самоуверенность  офицеров-франтов  с  щеголеватыми   бородками-эспаньолками,
которые все они носили в знак расположения к своему императору,  -  все  это
разительно отличалось  от  образа  прусского  солдата,  презирающего  всякую
показуху.
   2 августа французы заняли Саарбрюккен, вытеснив  оттуда  немногочисленные
прусские авангардные части, и весь Париж возликовал по  поводу  этой  первой
победы.
   На  Парижской  фондовой  бирже  была  зачитана  телеграмма,   в   которой
сообщалось  о  взятии  в  плен  немецкого  кронпринца.  При  этом   известии
знаменитый тенор забрался на крышу омнибуса и спел "Марсельезу".
   Генри Лабушер поведал Антонии о диких ликованиях на улицах Парижа.
   Сама она ничего не видела и не слышала, ухаживая  за  мечущимся  в  бреду
супругом, у которого началась жестокая лихорадка после того, как из  раны  в
груди была извлечена пуля.
   Поначалу  Антония  не  слишком-то  интересовалась  новостями,   и,   хотя
благодарила мистера Лабушера за то, что он навещал ее, она  в  то  же  время
деликатно давала ему понять, что может уделить ему лишь несколько минут.
   Все ее мысли были о прикованном к постели муже.
   Однако спустя неделю, когда герцог, несмотря на то что рана заживала, все
еще не приходил в сознание, она поняла, что не должна игнорировать  события,
происходящие в Париже.
   Вскоре она обнаружила, что с нетерпением ждет визитов  мистера  Лабушера,
невзирая даже на то, что почти всегда он приносил плохие новости.
   Рассказы об ужасной неразберихе в военных  действиях  стали  доходить  до
Парижа: повсюду говорили о том, что утомленные  переходом  части,  достигнув
пункта назначения, вдруг оказывались без палаток, которые где-то потерялись,
и без оружия, а на складах отсутствовали боеприпасы.
   После двух поражений -  при  Шпихерне  и  при  Верте  -  началось  долгое
отступление. Из объятого паникой  Парижа  посыпались  приказы,  вдогонку  за
которыми летели другие, отменявшие прежние.
   Число потерь французской армии  в  результате  прусского  наступления  на
Сен-Прива 18 августа достигло двадцати тысяч солдат, и в течение ночи войска
в беспорядке бежали в Мец, откуда начинали свой поход.
   Вести  об  этих  бедствиях  ошеломили  Париж  и  довели  его  жителей  до
состояния, которое мистер Лабушер определил как "граничащее с безумием".
   - Я только что видел на улице, как мутузили нескольких  немцев  почти  до
смерти, рассказывал он Антонии. -  Некоторые  рестораны  и  кафе  закрылись,
потому что кто-то решил, будто их владельцы симпатизируют немцам.
   На  следующий  день  Лабушер,  как  показалось  Антонии,  явился  к   ней
по-настоящему взволнованным. Он сообщил ей, что в  Булонском  лесу  вырубают
деревья.
   Пока никто не знал, для чего это делалось, но сам факт такого  варварства
приводил в смятение.
   - Неужели происходит что-то непредсказуемое и  жители  покинут  Париж?  -
забеспокоилась Антония, когда журналист снова навестил ее.
   - Напротив, - поспешил он  успокоить  ее.  -  Французские  власти  упорно
настаивают на том, что в Париже безопаснее, чем  в  любом  другом  месте,  и
народ теперь потоком хлынул в город.
   - Ну, в таком случае не все так уж и плохо... - улыбнулась Антония.
   - Я очень надеюсь, что вы правы, - ответил Генри. - В то же время я желаю
вам и вашему мужу уехать домой, как только это станет возможным.
   - Пока это совершенно немыслимо, - покачав головой, ответила  Антония.  -
Но мы британские подданные, и, как я полагаю, нам ничего не грозит.
   - Я очень надеюсь, что вы правы, - повторил Лабушер и добавил:
   - И все же я советую вам не выходить из дома, а  если  это  вдруг  станет
необходимым - только  под  надежной  защитой  слуг.  Людей  арестовывают  по
простому подозрению, что они немцы, а на бульварах случались беспорядки.
   - Что за беспорядки? - встревожилась Антония.
   -  Когда  с  фронта  приходят  неблагоприятные   донесения,   на   улицах
моментально собираются толпы, орущие "Долой императора!" и "Отречение!".
   - Отречение? - воскликнула Антония. - Они на самом деле требуют отречения
императора?
   - Французы совершенно нетерпимы к любым провалам -  как  военным,  так  и
политическим, - пояснил журналист.
   Понимая,  что,  возможно,  пройдет  много  времени,  прежде  чем   герцог
поправится настолько, чтобы думать о возвращении в  Англию,  Антония  решила
сократить расходы на содержание дома. В связи с этим она обратилась к Туру с
пожеланием, чтобы он рассчитал большинство прислуги.
   Она оставила лишь  двоих  -  супружескую  пару  средних  лет,  -  которые
работали в этом доме у  прежнего  хозяина,  с  условием,  что  они  согласны
выполнять любые указания, ибо для всех наступали трудные времена.
   Антония уже не раз убеждалась в том, что может всецело положиться на Тура
и поручить ему любое дело. Словом, старый слуга доказал свою  преданность  и
заслуживал полного доверия. Кроме массы дел по дому и  в  городе,  где,  как
никогда раньше, оказалось  полезным  его  беглое  знание  французского,  Тур
заботливо и очень умело ухаживал за  герцогом.  После  очередного  похода  в
город он немедленно появлялся у ложа больного,  сменяя  уставшую  Антонию  и
докладывая последние новости.
   Именно Тур первым поведал ей о том, что в Булонский лес сгоняют  скот  со
всей округи, и Антония догадалась, что приближаются прусские войска и  Париж
готовится к осаде.
   Дела французов обстояли плохо.
   - Неужели городу  потребуется  столько  продовольствия?..  -  с  тревогой
поглядывая на Тура, вслух размышляла она.
   - Как знать, ваша светлость? - ответил он таким тоном, что нетрудно  было
догадаться, что он не хочет лишний раз волновать  ее.  -  Все  говорят,  что
пруссакам не взять Парижа, слишком уж  мощные  здешние  укрепления.  Но  как
знать, ваша светлость, как знать?.. - повторил Тур свой риторический вопрос.
   - Но ведь  это  правда,  Тур,  -  сказала  Антония,  все  еще  верящая  в
несокрушимость крепости, как, впрочем,  и  большинство  парижан.  -  Я  сама
читала в путеводителе, что город окружен мощной крепостной стеной высотой  в
тридцать пять футов с девяносто тремя бастионами. Кроме  того,  еще  есть  и
глубокий ров, и цепь фортов на подступах к Парижу.
   Вспомнив о скоплении скота в Булонском лесу, она добавила:
   - Разумеется,  главная  задача  правительства  -  обеспечить  армию  всем
необходимым, в том числе и продовольствием, однако, как я полагаю, в  Париже
тоже создаются необходимые запасы на случай осады.
   Последние  новости  Антония  узнала  от  Генри  Лабушера,  когда  тот  на
следующий день навестил ее. Отвечая на ее вопросы,  он  показал  ей  статью,
которую сам написал для английского издания "Дейли ньюс".
   Антония с трудом верила, читая странную историю:
   "Куда ни глянь - всюду овцы, овцы, овцы... По всему длинному проспекту до
самых Елисейских полей - море овец...  В  одном  только  Булонском  лесу  их
двести пятьдесят тысяч, а кроме них - сорок тысяч  голов  крупного  рогатого
скота".
   - Неужели все это правда? - не на шутку забеспокоилась Антония.
   - Да, это так,  Париж  готовится  к  осаде,  и  нам  тоже  не  мешало  бы
подготовиться,  -  серьезно  проговорил  Генри  Лабушер.  -   Когда   герцог
поправится, для восстановления сил ему потребуется мясо.
   И вот Тур, решив не слишком полагаться на живые продовольственные запасы,
громко ревущие  и  блеющие  в  Булонском  лесу,  стал  носить  в  дом  любые
непортящиеся  продукты,  уныло  сообщая  Антонии,  что  они  с  каждым  днем
дорожают.
   Герцог  пошевелился,  и  Антония  стремительно  поднялась  со   стула   у
раскрытого окна, где она расположилась, чтобы подышать свежим воздухом.
   Бесшумно подойдя к кровати, она наклонилась  над  мужем  и  спросила  тем
тихим и нежным голосом, который он привык слышать в последнее время:
   - Тебе жарко? Ты хочешь  пить,  дорогой?  Он  подумал,  что  таким  тоном
женщины обычно разговаривают с больными детьми, и вдруг  вспомнил,  что  ему
казалось, будто мать обнимает его и ласково уговаривает побольше отдыхать.
   Он был слаб, как младенец, но сегодня в голове у него прояснилось  -  все
наконец встало на свои места, и он вспомнил, кто он такой и что находится  в
Париже. Пытаясь пошевелиться, он ощутил резкую боль в груди и сразу вспомнил
о дуэли. Боль в груди, усталость и слабость были результатами поединка!
   Антония осторожно приподняла его на подушках и стала кормить супом.
   Суп имел вкус баранины, а может, оленины - он не мог определить точно,  -
но, несомненно, был очень питательным.
   Она подносила к его рту маленькую ложечку и ждала, пока он проглотит  эту
каплю жидкости.
   От женщины исходил аромат цветов, а когда Атол съел почти весь  суп,  она
на мгновение склонилась над ним. И тогда он понял, что мягкое прикосновение,
которое он столько раз ощущал на своей щеке, - это прикосновение ее груди.
   - Тебе лучше, - уверенно сказала она, и в ее голосе прозвучали радость  и
облегчение. - Доктор будет доволен твоим состоянием. Он придет завтра утром.
А теперь, дорогой, ты должен еще поспать. Отдыхай.
   Прохладная ладонь легла ему на лоб, и это было очень приятно.
   - Лихорадка прошла, - сказала она. - Вскоре ты совсем поправишься.
   Она уложила его удобно, поправив под головой подушку,  и  тихо  отошла  к
окну.
   Была ночь, когда он снова открыл глаза.
   Возле кровати горела свеча, занавески были отдернуты,  а  окна  раскрыты.
Атолу вдруг захотелось увидеть небо и звезды.
   Он лежал, не шевелясь, и смотрел на мерцающий огонек свечи, сознавая, что
наконец очнулся.
   Антония бесшумно подошла к его постели. Она посмотрела на него и тихонько
спросила:
   - Атол, ты слышишь меня?
   Он был слаб, настолько слаб, что не мог произнести  ни  слова,  и  только
посмотрел на нее широко раскрытыми глазами.
   Она негромко рассмеялась.
   - Ты проснулся, слава Богу! - прошептала она. - И ты понимаешь, о  чем  я
говорю!
   Она наклонилась, взяла его за руку и нежно заверила:
   - Все хорошо. Ты выздоравливаешь, и тебе нечего опасаться.
   Генри Лабушер пришел с визитом в четыре часа пополудни. Он был одет,  как
показалось Антонии, несколько вульгарно.
   Тур ввел его в гостиную, куда вскоре  вошла  Антония  в  одном  из  своих
элегантных платьев от Уорта, которое подчеркивало все  прелести  ее  изящной
фигуры.
   - У вас все хорошо? - спросил журналист, целуя ее руку.
   - Да, и очень, я счастлива, - ответила  она  с  улыбкой.  -  Сегодня  мой
больной впервые съел кусочек  мяса.  Он  уже  сидит  в  постели  и  выражает
негодование по любому поводу, а это, как  сказал  мне  Тур,  верный  признак
выздоровления. Лэбби рассмеялся.
   - Ну что  ж,  он  действительно  поправляется,  и  вы  можете  о  нем  не
беспокоиться. Наконец-то у вас появится больше времени для меня.
   Антония изумленно уставилась на него, но Лабушер, ничуточки не  смущаясь,
продолжал;
   - Вынужден заметить, что никогда еще я не  был  столь  увлечен  женщиной,
которая совершенно не обращает  на  меня  внимания,  требуя  лишь  совета  и
информации, дабы обеспечить мужу покой и наилучшим образом ухаживать за ним.
Такое со мной случается впервые.
   Лэбби говорил  все  это  почтительным  тоном,  и  Антония,  поняв  шутку,
рассмеялась. Потом она сказала серьезно:
   - Вы знаете, как я благодарна вам. Вы помогли  мне  побороть  отчаяние  и
страх, в самые трудные минуты моей жизни вы были мне лучшим другом. Дружба с
вами...
   - Дружба?! - воскликнул Лэбби. - Но это совсем не то, что я  испытываю  к
вам,  и  вы  это  прекрасно  знаете!  Эта  "дружба"  погубит  мою  репутацию
покорителя женских сердец!
   - Я как  раз  очень  дорожу  вашей...  дружбой,  -  подчеркнуто  серьезно
повторила Антония.
   Она уже успела привыкнуть к заверениям Лэбби в его  искренней  любви,  не
придавая им ни малейшего значения, и он вынужден был признать, что  все  его
усилия были напрасны.
   Он никогда не встречал женщины, которая была бы так предана мужу, который
в данный момент не мог, правда, ответить на ее  заботу  и  ласку,  однако  и
прежде, как говорили, не замечал ее женского очарования.
   Генри Лабушер знал о связи герцога с маркизой Норто и, разумеется, о  его
репутации повесы и сердцееда.  Ему  также  не  составило  труда  догадаться,
почему герцог Донкастер женился на Антонии,  но  герцогине  и  в  голову  не
приходило обсуждать с новым другом столь интимные вопросы.
   С самого начала Лэбби был пленен молодостью и неопытностью Антонии.
   Со временем, навещая ее все чаще, едва ли не ежедневно,  и  внушая  себе,
что делает это исключительно из-за того, что она  деревенская  жительница  и
нуждается в его помощи, он незаметно для себя влюбился.
   Он с трудом верил в то, что такое могло с ним приключиться в его тридцать
девять лет, с ним, мужчиной столь опытным в сердечных делах. Но он влюбился,
влюбился по уши, словно безусый юнец в прелестную незнакомку.
   Но в Антонии было нечто такое, что отличало ее от женщин, которых ему без
особого   труда   удавалось   завоевывать   в   жизни,   богатой   любовными
приключениями. Эта особая черта, присущая только ей одной, удерживала его на
расстоянии, не позволяя вольным словом нарушить рамки приличия.
   Однажды королева Виктория назвала Генри "эта гадюка Лабушер", но,  увидев
его теперь, она была  бы  поражена  его  сдержанным,  мягким,  деликатным  и
обходительным поведением с Антонией.
   Лэбби не только сообщал Антонии новости, но  и  заставлял  ее  улыбаться,
пусть ненадолго, но все же отвлекая от грустных мыслей и забот.
   Поскольку взоры всего мира были обращены на Францию, любопытные англичане
и  американцы  прямо-таки  хлынули  в  Париж.  Лэбби  не  без   удовольствия
рассказывал Антонии о том, как предприимчивые агенты по продаже недвижимости
рассылают объявления следующего содержания:
   "Английским джентльменам, изъявившим  желание  присутствовать  при  осаде
Парижа,  предлагаются  комфортабельные  апартаменты  с  полной  защитой   от
обстрелов, а также комнаты в подвалах для более впечатлительных особ".
   - Осада Парижа!  -  с  изумлением  повторила  Антония,  полная  нехороших
предчувствий. - Неужели до этого дойдет?
   - Нет, конечно, нет, - поспешил успокоить ее  Лэбби.  -  Прусские  войска
будут  отброшены  задолго  до  того,  как  они  подойдут  к  Парижу.  Однако
несомненно то,  что  французская  армия  несколько  дезорганизована,  терпи