и, - напомнила она. - Ты сознаешь, что  мы
никогда с тобой не выезжали вдвоем?
   Он улыбнулся ей, и было в его улыбке что-то от былой веселости, с которой
он расстался почти одиннадцать лет назад.
   - Это важное событие, Гизела, - согласился он. - Надеюсь, мы не  подведем
друг друга.
   Она слишком хорошо знала, что он имеет в виду, так как при этом он  почти
церемонно закрыл пробкой хрустальный графин.
   - Я пойду переоденусь, папа, - улыбнулась Гизела. - Ты  закажешь  экипаж?
Обед подадут в семь.
   - Я буду ждать тебя в холле в шесть тридцать, - ответил сквайр.
   Она снова поцеловала его, думая: сколько лет прошло с тех пор, как она  в
последний раз осмелилась на такой жест, - и  выбежала  из  комнаты.  Миновав
холл, она из опасения встретиться с мачехой на ступенях, проскользнула  мимо
столовой и поднялась к себе в спальню по черной лестнице.
   Только когда Гизела добралась до своей комнаты,  она  поняла,  что,  хотя
легко говорить о поездке в гости с отцом, ей нечего надеть. В  ее  гардеробе
висело одно старое, линялое платье, в которое она переодевалась каждый вечер
к обеду, и еще одно, из которого она  давно  выросла,  и  перешить  его  или
починить уже было невозможно. Гизела постояла с минуту, не зная, что делать.
Потом с решительным выражением на лице, что так было непохоже на нее, обычно
пребывающей в состоянии испуга и неуверенности, она поспешно отправилась  на
чердак. По приказу леди Харриет все вещи ее матери были убраны в  сундуки  и
отправлены на чердак. До этого момента Гизела и не помышляла  о  том,  чтобы
взять что-нибудь себе. Она считала  святотатством  дотронуться  до  какой-то
вещи, принадлежавшей умершему, уклонилась даже от того,  чтобы  пользоваться
туалетными принадлежностями или другими, не подверженными порче  предметами,
которые находились у ее матери. Она опасалась, что если  вещи  останутся  на
виду, леди Харриет будет отпускать по их поводу замечания или, что еще хуже,
будет грубо обращаться с ними своими большими, костлявыми пальцами, а  этого
Гизела не перенесет. Но сегодня все  по-другому!  Сегодняшний  вечер  станет
связующим звеном с прошлым, звеном с самой мамой!
   Она ступила на длинный, с  низким  потолком,  отдающий  плесенью  чердак,
забитый доверху ненужными  теперь  вещами  -  детский  стульчик  на  длинных
ножках, лошадка-качалка, манежик, сломанный угольный ящик.  Горы  фарфоровой
посуды, с трещинами и отбитыми краями, были свалены в одном углу  вместе  со
стопками старых картин. Там были и ковры с  прожженными  в  них  дырами  или
побитые молью, ламбрекеновые доски, целая коллекция сломанной мебели и  книг
в поврежденных переплетах. Вдоль стены аккуратно в ряд выстроились  сундуки,
скрепленные толстыми ремнями,  с  полукруглыми  крышками.  Гизеле  не  сразу
удалось расстегнуть один из них. Она откинула крышку и увидела,  что  сундук
заполнен туфлями. Тогда Гизела быстро  перешла  к  следующему  сундуку.  Там
оказалось то, что она искала, - платья,  аккуратно  переложенные  папиросной
бумагой. Гизела  принялась  перебирать  их  и  почувствовала  тонкий  аромат
фиалок.
   Осторожно дотрагиваясь до нарядов,  она  вынула  бледно-голубое  атласное
платье, отделанное кружевными оборками. Гизела помнила это платье. У нее  на
глаза навернулись слезы. Однажды вечером, прежде чем отправиться на бал,  ее
мама зашла к ней в детскую. Бриллианты сверкали у нее на шее и в волосах,  в
руке она держала веер, а на плечи накинула мягкий кружевной шарф.
   - Спокойной ночи, моя родная! Сладких снов, и да хранит тебя  господь!  -
произнесла она своим красивым мелодичным голосом с едва заметным акцентом.
   - Спокойной ночи, мамочка! Как прекрасно ты выглядишь!
   - Я и чувствую себя прекрасно. Я буду танцевать сегодня вечером, пока  не
сношу своих туфелек, и тогда феям придется сшить мне новые.
   - А папе тоже понадобятся новые туфли?
   - Ну, конечно! Ведь я собираюсь танцевать с папой!
   - Ах, мамочка! Как бы я хотела посмотреть на тебя!
   - Так посмотри сейчас.
   И ее мама, напевая мелодию веселого вальса,  легко  протанцевала  посреди
комнаты, ее юбки при этом развевались, украшения позвякивали, а  шарф  летел
позади нее. Она была легкой как перышко,  и  Гизела  даже  затаила  дыхание,
любуясь ею.
   - Вот как мы будем танцевать, -  сказала  мама.  -  А  теперь  засыпай  и
увидишь все это во сне. Завтра я  отдам  тебе  поиграть  свою  программку  с
маленьким карандашиком.
   Как хорошо помнила Гизела это платье! Наверное, ее маме  понравилось  бы,
что она  наденет  его  сегодня,  отправляясь  к  императрице  -  императрице
Австрии.
   Гизела ничего больше  не  искала  в  сундуке.  Она  захлопнула  крышку  и
побежала вниз к себе, унося платье. При свете  она  увидела,  что  оно  было
измято и сморщено от долгого лежания в сундуке, и позвонила  в  колокольчик.
Элси, маленькая горничная леди Харриет, тут же прибежала на зов.
   - Вы поздно сегодня вернулись, мисс, - сказала она, входя в комнату.
   - Меня задержали, - ответила Гизела. - А теперь  я  бы  хотела  попросить
тебя кое о чем. Выглади мне это платье, хорошо?
   - Ого! Откуда оно у вас, мисс? - удивилась Элси. - Очень симпатичное,  не
так ли? Но немного старомодное. Вы могли бы надеть его на маскарад!
   - Я собираюсь надеть его сегодня, - сказала Гизела.
   - По какому случаю, мисс? - поинтересовалась Элси.
   - Мы с отцом приглашены на обед, - ответила Гизела.
   - Приглашены на обед! Ну надо же!  Не  припомню,  чтобы  такое  случалось
раньше, мисс.
   - Да, действительно,  -  согласилась  Гизела.  -  Сегодня  исключительный
случай, и мне нужно что-то надеть. Это платье моей мамы.
   - Очень милое, - сказала Элси. - Может,  никто  и  не  заметит,  что  оно
немного вышло из моды. Сейчас  все  носят  турнюры  -  видели  новое  платье
хозяйки? Оно все собрано назад. Стоит, наверное, кучу  денег,  но  шикарное.
Вам бы такое пошло, мисс.
   - Мне пойдет вот это! - возразила Гизела.  -  Оно  лучше  моего  старого,
голубого.
   - Ах, этого! - пренебрежительно  отозвалась  Элси.  -  Только  недавно  я
говорила кухарке, когда штопала его: "Оно годится разве  что  на  помойку  и
никуда больше".
   И тут же, как бы поняв свою дерзость, Элси взяла атласное платье.
   - Простите, мисс, - сказала она. - Мне не следовало так говорить. Это  не
ваша вина. Я иногда  просто  выхожу  из  себя,  когда  вижу,  сколько  денег
тратится попусту на наряды хозяйки, а у вас так ничего и нет.
   - И этого тебе не следовало бы говорить, - заметила Гизела, стараясь быть
как можно строже.
   - Знаю, что не следует, мисс, - согласилась Элси. - Но я уже сказала!
   Она улыбнулась Гизеле чуть нагловато и вышла из  комнаты,  унося  платье,
Гизела еле сдержалась, чтобы не рассмеяться. Элси  служила  в  Грейндже  уже
семь лет, и ни леди Харриет, ни кто-либо другой не были ей помехой, если она
собиралась высказать свое мнение. Она была неукротимой, и Гизела,  слыша  ее
нахальные замечания, не могла не смеяться - ведь маленькая  служанка  всегда
говорила правду, что очень многим не нравилось.
   Гизела сняла амазонку, вымылась и попыталась уложить волосы в чуть  более
красивую прическу, а не как  придется,  что  обычно  делала.  Нет  сомнения,
подумала она, глядя на себя в зеркало, что ее волосы почти такого же  цвета,
как у императрицы. Темно-рыжие, цвета медного бука, с золотым  отливом,  они
рассыпались мелкими волнами по плечам и заструились ниже пояса.
   Когда она вспомнила блестящие косы императрицы, ей стало стыдно.  Она  не
слишком часто мыла и расчесывала свои волосы. Трудно заботиться о  внешности
и думать о том, как ты выглядишь, когда внизу тебя ждет  пропасть  работы  и
мачеха не забывает постоянно напоминать, что ты противная дурнушка.
   Сейчас она засомневалась, так ли это.  Ей  никогда  раньше  не  приходила
мысль  внимательно  рассмотреть  себя  в  зеркале.  Возможно,  думала   она,
вглядываясь в свое отражение, ее лицо не такое  уж  и  некрасивое,  как  она
раньше полагала. Для нее образцом красоты служила ее мать. И потому что сама
Гизела не была блондинкой с  бело-розовым  цветом  лица,  она  считала  себя
уродливой. По ее мнению, другого типа красоты быть не могло.
   Но  императрица  была  самой  красивой  женщиной  из  всех,  кого  Гизела
когда-либо видела. Она вспомнила, как прекрасны ее синие глаза, рыжие волосы
и белая кожа; Гизеле очень захотелось поверить принцу, что они похожи.
   - Нет, не может  быть!  Ему  это  показалось,  -  заявила  Гизела  своему
отражению. И тем не менее она начала улавливать какое-то  сходство  в  овале
лица, форме губ и разрезе глаз, в которых действительно  отражалась,  правда
очень слабо и нерешительно, ослепляющая красота императрицы.
   Она боролась со  своей  прической,  пока  не  вернулась  Элси.  Маленькая
горничная помогла ей заколоть тяжелые косы на затылке и зашнуровать  платье,
выглядевшее совершенно иначе теперь, когда складки и оборки были разглажены.
   - Если мне позволено будет сказать, мисс, - заметила Элси, - вам не стоит
носить бледно-голубой. С вашим цветом волос вы  бы  прекрасно  смотрелись  в
черном или темно-голубом, вроде тех камней, что носит хозяйка.
   - Ты хочешь сказать, сапфиров, - уточнила Гизела.
   - Да, именно. Этот голубой слишком пресен для вас.
   - Мне кажется, я выгляжу прекрасно, - решительно  произнесла  Гизела,  не
отрывая взгляда от зеркала.
   Она и в самом деле чувствовала себя совершенно необычно. Ей  никогда  еще
не доводилось носить платья, столь мягкого на ощупь,  аккуратно  пригнанного
по фигуре, подчеркивающего мягкие, плавные линии груди и тонкую талию.
   - Я бы вас не узнала, мисс, - засмеялась Элси. -  Наверное,  все  дело  в
прическе.
   - Да, я тоже так думаю, - улыбнулась  Гизела.  Она  взяла  старую  черную
накидку, которую помнила с тех пор, как была ребенком,  и  набросила  ее  на
плечи. У нее был веер. Сломанный. Но она решила не открывать его; к счастью,
в ящике нашлась пара перчаток, правда заштопанных, но зато чистых.  Наконец,
она была готова, и Элси проводила ее до дверей.
   - Надеюсь, вас ждет шикарный обед, мисс. Вы вполне  заслуживаете  его.  -
Элси выглянула в коридор. - Все спокойно, - сообщила она, и они  обе  знали,
кого опасаются встретить.
   Она испуганно сбежала вниз по  лестнице.  Отец  ждал  ее  в  холле,  и  в
какой-то момент у Гизелы мелькнула надежда, что они выберутся  из  дома,  не
повидав мачеху. Но она ошиблась в своих  расчетах.  Леди  Харриет  вышла  из
гостиной как раз, когда Гизела ступила на последнюю ступеньку.
   - Одежда красит человека! - с сарказмом произнесла мачеха. - Полагаю,  вы
оба думаете, что у вас шикарный вид. Ну так вот, что я вам скажу.  Компания,
собравшаяся в Истон Нестоне,  наверняка  лопнет  от  смеха  при  виде  такой
парочки. Вы похожи на двух деревенских увальней, впрочем, вы такие и есть на
самом деле. Ты здорово поправился, Джордж, от своей вечной пьянки, с тех пор
как в последний раз надевал эти модные бриджи. И если ты резко опустишься на
стул, бьюсь об заклад, ты услышишь, как они лопнут по швам.  А  Гизела!  Она
выглядит в точности тем, что есть в действительности,  -  грязным  обломком,
прибитым к берегу неизвестно откуда.
   - Довольно, Харриет, - резко оборвал ее сквайр.
   - О, обо мне не беспокойся. Я уже обо всем договорилась и  проведу  вечер
очень приятно, - сообщила леди Харриет. - Мне остается только надеяться, что
и вы прекрасно проведете время. По крайней мере, вы предоставите возможность
другим гостям отлично посмеяться. Думаю, они захлебнутся от хохота при вашем
появлении.
   - Пошли, Гизела, - сказал сквайр. Он повернулся к выходу, и Гизела  пошла
за ним, а вслед ей неслись последние напутствия:
   - И не вздумай поздно вернуться, Гизела, - кричала леди Харриет. - Завтра
тебе нужно встать в шесть тридцать, чтобы выполнить то, чем  ты  пренебрегла
сегодня. Я все приготовлю, и если ты не успеешь справиться со всеми  делами,
скоро пожалеешь, что тратила попусту время, бегая за кавалерами.
   Она вернулась в гостиную и громко хлопнула дверью,  но  Гизеле  казалось,
что она где-то рядом, когда они спускались с крыльца и садились в карету.
   "От леди Харриет никуда не скрыться", - грустно подумала она,  когда  они
отъезжали от дома. Воздух был наполнен ее злобой, отравлявшей весь вечер.  И
Гизелу одолел страх и тревога, она уже заранее стыдилась своего вида.

Глава 4

   Они ехали молча какое-то  время,  когда  Гизела,  поддавшись  внутреннему
толчку, повернулась к сквайру и взяла его за руку. По  мягкому  пожатию  его
пальцев она знала, что он понял - она не может  говорить,  ее  душат  слезы.
Минуту спустя он спросил чуть хрипловато:
   - С тобой все в порядке?
   - Да.., спасибо, папа-Голос ее дрожал,  но  она  сознавала,  что  говорит
правду. С ней действительно все было в порядке. Преодолеть гнев леди Харриет
и уехать без нее оказалось еще страшнее, чем она предполагала.  Даже  сейчас
Гизела  не  совсем  понимала,  как  им  это  удалось.  Она  не  осмеливалась
признаться даже самой себе, но была убеждена, что в  последний  момент  леди
Харриет помешает им уехать тем  или  иным  образом.  И  все  же  они  сумели
убежать!
   Правда, мачеха уничтожила в них уверенность в себе, усилила нервозность и
заронила убеждение, что вечер провалится, хотя он еще  и  не  начинался.  Но
факт остается фактом - они находятся на пути в Истон Нестон, а леди  Харриет
осталась дома!
   Гизела даже не могла вспомнить, когда в последний раз они  с  отцом  были
вместе. С того момента, как он женился,  Гизела  поняла,  что  леди  Харриет
бешено, почти до безумия ревнива. Она хотела все и всех только для себя и не
собиралась делить со своей падчерицей даже малую долю привязанности мужа.
   Уйдя в бесконечную, неутешную скорбь  после  кончины  матери,  Гизела  не
представляла собой особо привлекательного зрелища для отца. Она была слишком
несчастна, слишком надломлена, чтобы понять своим детским умом: ее отец тоже
страдает. А его второй брак показался ей предательством,  деянием  намеренно
совершенным, чтобы принизить память о ее матери.
   Она не могла показать ему, что ей все еще нужна его любовь, что вся  душа
ее изболелась и стремилась к добрым ласковым отношениям, царившим в их семье
до смерти матери. И поэтому все лживые обвинения  мачехи  нашли  благодатную
почву; если он и не верил всему, то, по крайней  мере,  стал  равнодушным  к
страданиям Гизелы.
   Иногда, после особенно невыносимых побоев, оставлявших  синяки  по  всему
телу, после подзатыльников и щипков, когда Гизела начинала кричать от  боли,
она задумывалась: как ее отец может позволять  такое  жестокое  обращение  с
родной плотью и кровью. Теперь, ей казалось, она поняла многое из того,  что
было необъяснимо раньше. Она также увидела, что его несчастье,  связанное  с
потерей жены, иссушило и ожесточило его, и поэтому для него теперь ничего не
имело значения,  кроме  выпивки,  которая  давала  ему  пусть  короткое,  но
забвение.
   Она попыталась выразить все это и  еще  многое  другое  крепким  пожатием
пальцев, а потом тихим голосом, чуть слышным из-за шума колес, произнесла:
   - Зачем.., ты сказал ей.., папа? Объяснять, что она имела в виду и о  ком
говорила, не было необходимости. Сквайр вздохнул.
   - Я дурно поступил, Гизела, - сказал он. - Но женщины умеют выведать все,
что им нужно, когда мужчины менее всего ожидают расспросов. Я просто  как-то
выразил надежду иметь собственного ребенка, и  она  тут  же  обнаружила  тот
факт, что у меня никогда не было его - не считая того, который умер с  твоей
матерью.
   У Гизелы отлегло от сердца. Значит, он все-таки не нарочно  выдал  мамину
тайну.
   - Прости меня Гизела, - робко попросил он.
   - Не беспокойся, папа. Теперь уже ничего не вернешь, - сказала Гизела.  -
Но ты не скажешь императрице?
   - Конечно, нет, -  заверил  ее  сквайр.  -  Хотя  маловероятно,  что  мне
придется произнести больше, чем формальное приветствие. Как ты думаешь,  там
будет большое общество?
   - Не знаю, - ответила Гизела.  -  Папа,  у  меня  очень  смешной  вид?  Я
надела.., мамино платье.
   - Когда ты спускалась вниз, я подумал,  что  ты  прекрасно  выглядишь,  -
решительно заявил сквайр, но Гизела поняла, что он даже не заметил, как  она
одета. Он так привык к ее виду, что ничего бы не сказал, если бы она поехала
в своем обычном потертом платье или даже - добавила она в сердцах - в нижней
юбке.
   Чем ближе они подъезжали к  Истон  Нестону,  тем  сильнее  росла  тревога
Гизелы. Конечно, Элси была  права.  Ее  платье  безнадежно  устарело.  Никто
теперь не носит пышные юбки и рукавчики с буфами ниже  плеч.  Но  ничего  не
поделаешь: либо это платье - либо ее старые лохмотья.
   Все платья леди Харриет из Лондона были с турнюрами -  каскадами  рюш  из
кружев и тафты, закрепленных на китовом усе.  А  юбки  были  уже  не  такими
пышными. Гизела часто задумывалась, а как  бы  она  выглядела  в  прекрасных
бальных платьях, которые на ее мачехе казались гротеском, с бриллиантами  на
шее, которые на леди Харриет только подчеркивали  желтовато-бледный  оттенок
ее кожи. Но какой толк в мечтах? Вряд ли  ей  придется  носить  когда-нибудь
новые вещи, разве что без которых не обойтись, но и в этом случае они  будут
из самого дешевого и грубого материала.
   Когда их экипаж повернул к большим воротам, Гизела ощутила дрожь.  А  что
если друзья императрицы поднимут ее на  смех?  А  что  если  они  осмеют  ее
старомодное платье, неумелую прическу  и  провинциальные  манеры?  Возможно,
императрица и пригласила их специально для того, чтобы посмеяться. Но  потом
Гизела вспомнила приятную улыбку женщины и то, как они запросто, по-дружески
болтали, пока не пришел принц. Нет! В императрице  не  было  жестокости  или
злобы. Красивым было не  только  ее  лицо,  красоту  излучали  и  ее  глаза,
отражавшие сердечную  теплоту.  Гизела  была  уверена  в  этом  и  несколько
успокоилась,  пока  лошади  бежали   по   длинной   аллее,   приближаясь   к
великолепному дому в архитектурном стиле  эпохи  королевы  Анны  ,  очень  пропорциональному,  с  каменным  фасадом   и
окруженному пейзажным парком. Большие окна гостеприимно  светились,  как  бы
приглашая в дом.
   - Я боюсь, папа, - призналась Гизела тем  же  голосом,  каким  в  детстве
говорила, что боится темноты.
   - А я только что подумал, что мы чертовски сглупили, что приехали сюда, -
ответил сквайр. - Для чего мы могли им понадобиться?
   - Давай вернемся, - предложила Гизела. -  Давай  поедем  домой  и  пошлем
записку, что мы больны.
   - Слишком поздно, - тяжело вздохнул сквайр.
   А экипаж тем временем остановился  у  освещенных  дверей,  и  напудренные
лакеи в малиновых ливреях уже спешили по ступеням, чтобы расстелить ковер  и
открыть дверцу.
   Шагнув из кареты, Гизела задрожала мелкой дрожью, и вовсе не от холодного
ветра, обдувавшего дом со всех сторон, а от собственных мыслей и страхов, от
охватившей ее паники, так что ей захотелось  убежать  куда-нибудь.  Но,  как
заметил сквайр, уже было поздно. Она вошла в дом. Лакеи  выстроились  в  два
ряда, гостей приветствовал мажордом, он подвел Гизелу к экономке в  шуршащем
черном атласе, которая ждала, чтобы проводить ее наверх снять накидку.
   В камине  огромной  спальни  пылал  огонь.  Большие  канделябры  освещали
зеркало, украшенное золотыми купидонами, а  в  серебряный  таз  была  налита
ароматная  вода,  чтобы  Гизела  могла  вымыть  руки.  Комната  была   такой
прелестной, что Гизеле захотелось остановиться и рассмотреть ее как следует.
Вместо этого она сбросила накидку, вымыла руки и бросила торопливый взгляд в
зеркало с  купидонами.  Гизела  слишком  боялась  того,  что  увидит  там  -
собственную ничтожность! Она быстро отвернулась и с  удивлением  обнаружила,
что экономка, довольно сурового вида, улыбается, глядя на нее.
   - Вы выглядите очень хорошо, мисс, если будет позволено мне  заметить,  -
сказала ж