а увидела, что все свечи зажжены, но  никого
вокруг нет.
   Фенелла  в  нерешительности  наблюдала,  как  Периквин  снимает  шляпу  и
перчатки и медленно направляется к ней.
   - В столовой нас ждет накрытый стол, - сказал он, и  ей  показалось,  что
его слова прозвучали совершенно равнодушно. - Я велел слугам лечь спать, так
как сегодня мы в них не нуждаемся.
   Он взглянул в тревожные глаза Фенеллы,  и  внезапно  выражение  его  лица
изменилось.
   - Ты моя, Фенелла! - воскликнул он. - Моя, ты моя жена, я всегда  считал,
что только ты будешь моей женой! О, моя дорогая, моя прекрасная малютка, моя
любовь, как ты могла подумать о ком-то другом, как ты могла подумать о  том,
чтобы покинуть меня, когда ты была так нужна мне?
   Он бросился к ней, обхватил руками и крепко  прижал  к  своей  груди.  Не
отдавая себе отчета в своих действиях, она подняла к нему лицо.
   - Моя! Моя! Моя! - Казалось, слова Периквина эхом отдаются от стен.
   Его губы встретились с губами Фенеллы, и она опять познала  бьющее  через
край ликование, испытанный однажды трепет, молнией пронзивший ее  тело.  Она
почувствовала, что Периквин увлекает ее в волшебный мир, где они были одни -
и все на свете перестало существовать для нее.
   Его руки все крепче сжимали ее  в  объятиях,  его  губы  становились  все
неистовее, все требовательнее, пока она не ощутила, что  ее  сердце  уже  не
принадлежит ей, оно покинуло ее тело и навеки отдано Периквину.
   У нее не было сил  двигаться,  не  было  сил  думать!  Она  могла  только
чувствовать удивление и счастье, о существовании  которого  она  никогда  не
подозревала.
   Не отрываясь от нее, Периквин подхватил ее на руки и стал подниматься  по
лестнице.

***

   Слабый свет от свечей, зажженных миссис Бакл  и  теперь  почти  полностью
догоревших, с трудом пробивался через тяжелый вышитый полог,  поддерживаемый
четырьмя колоннами, которые располагались по углам большой кровати.
   В доме всегда было прохладно, даже летом, поэтому сегодня  в  их  спальне
затопили камин, и теперь в нем слабо потрескивали дрова.
   Фенелла прижалась к плечу Периквина и тихо проговорила:
   - Что подумает дядя Родерик, когда обнаружит, что я исчезла?
   - Не имею ни малейшего представления, - ответил  Периквин,  -  и,  честно
говоря, меня это совершенно не интересует. Для меня  гораздо  важнее  знать,
сделал ли я тебя счастливой?
   - Очень.., очень.., счастливой, - прошептала Фенелла.
   - А ты любишь меня?
   - Ты же знаешь, что.., да!
   - Скажи мне - я хочу слышать, как ты это говоришь! - Его слова прозвучали
как приказ.
   - Я.., люблю.., тебя!
   - Моя драгоценная, моя восхитительная маленькая жена!
   Его руки  касались  ее,  дрожь  волной  проходила  по  ее  телу,  дыхание
участилось. Периквин слабо рассмеялся и еще крепче прижал ее к себе.
   - Никогда не мог представить, что женщина может быть такой нежной,  такой
желанной, так околдовывать, - ласково сказал он.
   Фенелла спрятала лицо у него на плече. Когда он так разговаривал  с  нею,
ее  счастье  казалось  ей  столь  ошеломляющим,  что  трудно  было   вынести
бушевавший в ней ураган.
   - Что заставило тебя похитить меня таким странным.., образом? -  спросила
Фенелла.
   - Я испугался, - ответил Периквин, - испугался потерять тебя.  Не  думаю,
что мне когда-либо  в  жизни  пришлось  испытать  такие  сильные  страдания,
которые мучили меня всю дорогу из Йоркшира,  когда  мне  казалось,  что  уже
слишком Поздно.
   Фенелла что-то тихо пробормотала.
   - Теперь ты от меня не убежишь, - продолжал он глухим голосом. - Ты  моя,
любимая, моя, ты всегда была моей, только я был таким глупцом, что не  понял
этого. Ты казалась неотъемлемой частью Прайори, меня самого и моей жизни,  и
только страх потерять тебя дал мне возможность осознать, что я не смогу жить
без тебя.
   - Когда ты впервые" понял, что. - любишь меня? - задала Фенелла тот самый
вопрос, который испокон веку задавали все женщины в мире.
   - Когда я поцеловал тебя в склепе, - ответил он. - Как  только  мои  губы
коснулись твоих, я познал волшебное чувство,  которого  не  ведал  ранее.  И
тогда я понял, что ты именно та, которую я искал всю жизнь; в тебе я  увидел
то, к чему я так стремился, - а ведь я даже не знал об этом.
   - Мне., тоже тогда было.., очень хорошо, - прошептала она, - но почему же
ты не сказал мне, что любишь меня?
   - Потому что я понял, что ничего не могу дать тебе, - ответил он.  -  Как
же я мог жениться на тебе, зная, что единственный путь раздобыть денег - это
вовлечь тебя в сумасшедшую  и  опасную  авантюру,  которая  могла  бы  плохо
кончиться. Когда дело касалось других женщин, это не имело значения, с тобой
же все было по-другому.
   Помолчав немного, он продолжил:
   - Вот поэтому я и собирался в Индию, чтобы добыть  денег  для  тебя,  моя
единственная. Работать так, чтобы обеспечить нам жизнь вместе в Прайори.
   Он так крепко обнял ее, что она едва могла дышать.
   - Каким же я был болваном, если забыл, что когда меня здесь не будет,  ты
можешь найти кого-нибудь другого? Я ведь считал, что ты будешь ждать меня. Я
знал, что мы принадлежим друг другу, и думал,  что  ты  тоже,  должно  быть,
понимаешь это.
   - Я действительно принадлежу.., тебе. Так было.., всегда.
   - Теперь ты принадлежишь мне, - сказал он. - Можешь быть уверена в одном:
я никогда не отпущу тебя, драгоценная моя, никогда, никогда.
   - Как будто.., у меня когда-нибудь может.., возникнуть желание.., уйти от
тебя!
   - Я не потерплю, если ты  будешь  кокетничать  с  Уорингэмом  или  еще  с
кем-нибудь, - властно произнес он. - Хочу, чтобы  ты,  Фенелла,  уяснила:  я
очень ревнивый муж.
   Убрав ее волосы со лба, он нежно поцеловал ее.
   - Клянусь, я сделаю тебя такой счастливой, что ни один мужчина не  сможет
заинтересовать тебя. Помолчав, он добавил:
   - Я сделал тут кое-что, что, по моему мнению, доставит тебе  удовольствие
- я сказал Исааку Голдштейну, чтобы он освободил дом. Я не  хочу,  чтобы  он
жил и использовал свои грабительские способы в Прайори.
   - Я так рада.., так рада! - воскликнула Фенелла.
   - И еще я сказал  Джо  Джарвису,  чтобы  он  купил  у  Голдштейна  собак,
независимо от того, какую цену тот запросит.  Они  могут  охранять  Прайори,
когда нас здесь нет, хотя я очень сомневаюсь, что от них будет много  пользы
после того, как ты их так раскормила и избаловала.
   - Какой ты молодец!
   - Более того, неделю назад я анонимно отправил этому  чертову  ростовщику
шесть тысяч фунтов. Он прижался к ней губами.
   - Мы начинаем свою семейную жизнь с чистыми руками, любимая моя.
   - Это так.., замечательно, - сказал ему Фенелла. Он начал целовать ее, но
она остановила его:
   - Боюсь, что мои слова прозвучат.., несколько неромантично, но понимаешь,
Периквин, я ужасно голодна. Весь день я была просто не в состоянии  есть,  а
ты сказал, что внизу накрыт стол.
   Он рассмеялся.
   - Я тоже голоден. Когда я приезжал сюда сегодня  утром,  чтобы  закончить
все  приготовления  к  свадьбе,  миссис  Бакл   не   ждала   меня,   поэтому
единственное, что у нее нашлось для меня - это яичница с  ветчиной!  Но  она
пообещала приготовить нам холодные закуски к вечеру.
   - Это звучит великолепно, - улыбнулась Фенелла.
   - Я с нетерпением жду, когда же ты сможешь попробовать  то,  что  готовит
мой повар Адольфус  в  Йоркшире,  -  сказал  Периквин.  -  Он  действительно
величайший мастер своего дела. Еще я слышал, что мой повар  в  Лондоне  тоже
неплох.
   Он поцеловал ее в щеку, его губы не хотели отрываться от нежной кожи.
   - Дорогая, любимая моя, - прошептал он, - впереди нас  двоих  ждет  очень
много интересного и восхитительного. Ты уверена, что любишь меня?
   - Я совершенно в этом.., уверена.
   - Тогда давай спустимся вниз и поедим. Фенелла не смогла сдержать смех.
   - Тебе придется найти мне что-нибудь из одежды. Ты  так  спешил  похитить
меня, что не дал захватить.., халат.
   - Я принесу тебе кое-что.
   Периквин встал  с  кровати  и  направился  в  свою  гардеробную.  Фенелла
откинулась на подушки.
   Она никогда не могла представить, что  будет  лежать  в  этой  кровати  с
Периквином, что она будет его женой. Как часто она прибирала эту комнату для
него, как часто она раскладывала его  одежду.  Теперь  Фенелла  принадлежала
ему, именно этого она и хотела больше всего на свете. Все походило на сон!
   Он вернулся в спальню, на нем был надет длинный халат, а через  руку  был
перекинут еще один, из мягкой зеленой шерсти, и Фенелла  узнала  в  нем  тот
самый халат, который Периквин брал с собой в Итон. В отличие от тех халатов,
которые Периквин носил в последнее время, только  этот  был  ей  более-менее
впору, да и то ей приходилось несколько раз оборачивать его вокруг себя.
   Сев в кровати, Фенелла прикрыла грудь простыней.
   - Он мне очень подходит, - сказала она, - давай его сюда и отвернись.
   Он направился к ней. Подойдя к кровати, он посмотрел на нее сверху  вниз,
но внезапно развернулся и отошел на другой  край  комнаты,  встав  спиной  к
камину. Он швырнул предназначенный ей халат на спинку стула.
   - Иди сюда, - сказал он.
   Фенелла удивленно подняла на него глаза.
   - Но послушай, Периквин, - запротестовала она, - я.., ра..., раздета.
   - Мне нравится, когда ты раздета, - ответил  он.  -  Делай,  как  я  тебе
велел.
   Секунду она колебалась, потом, наклонившись, задула обе свечи на  столике
около кровати, выскользнула из-под простыни и побежала к  нему.  Ее  освещал
только огонь в камине, бросавший мягкие отблески на ее белое, нежное тело.
   - Я люблю тебя, я восхищаюсь тобой, я боготворю тебя, - услышала она  его
голос, в котором звучала непреклонность, и почувствовала, как щеки  начинают
гореть, - но я никогда, Фенелла, и это крайне важно,  я  никогда  больше  не
подчинюсь женщине.
   Властность, с которой он произносил эти слова, заставила ее  затрепетать.
Именно  таким  она  всегда  хотела  видеть  его:  властным,   непоколебимым,
уверенным в себе - настоящим мужчиной.
   Он притянул ее к себе и завладел  ее  губами.  Под  бешенным  натиском  и
страстностью   его   поцелуев   она,   почувствовав   свою    беспомощность,
беспрекословно сдалась ему в плен. Когда  неистовая  страсть  и  ослепляющее
сияние желания увлекло их снова  в  тот  таинственный  и  волшебный  мир,  в
котором ничего, кроме них не существовало, Периквин взял Фенеллу на  руки  и
понес под полог кровати.



    Барбара КАРТЛЕНД
    ЧЕРНАЯ ПАНТЕРА


    ONLINE БИБЛИОТЕКА  http://www.bestlibrary.ru


Глава 1

   Мне трудно решить, с чего начать свой рассказ.  Обычно  повествование  об
истории чьей-либо жизни начинается с рождения человека,  а  заканчивается  в
большинстве случаев  его  смертью.  Да  и  разве  я  смогла  бы  поведать  о
драматических событиях последних месяцев, не упомянув о предшествовавших  им
годах взросления и медленного пробуждения, приведшего к пониманию истины?
   Это  были  скучные  годы,  однако  сейчас  мне  кажется,  что  они  имели
определенное предназначение, так как четко вписываются в канву всех событий.
В их серой гамме я различаю золотую нить, проблески  яркого  цвета,  которые
явились связующим звеном между на первый взгляд разрозненными  эпизодами.  Я
никогда не забуду эти, годы, они навечно останутся со  мной.  Подобно  моему
телу, они будут изменяться, развиваться, взрослеть вместе со мной.  Поэтому,
если я задалась целью поведать правдивую  историю  своей  жизни,  то  должна
рассказать о них.
   Всю свою жизнь я старалась не задумываться над тем, что представляю собой
как личность. Возможно, я  испытывала  инстинктивный  страх  узнать  слишком
много, а, может, это была обдуманная попытка спрятаться от всех эмоций.
   Большинство людей намеренно избегают естественных эмоций в период  своего
взросления  -  они  чувствуют  их  силу  и  тщетно  пытаются  сопротивляться
нарастающему потоку. Почти все мальчики просто не выносят девочек,  а  те  в
свою очередь проходят через ненависть к мальчикам.
   Я же ненавидела саму себя. Я помню тот момент, когда  впервые  разглядела
свое лицо. Не помню, как была обставлена комната, почему я оказалась  в  той
комнате и что представляло собой зеркало, в которое я смотрелась; но до  сих
пор у меня перед глазами стоит мое  собственное  отражение.  Пухлое  румяное
лицо с толстыми щеками, белесые волосы цвета спелых колосьев и синие  глаза,
в которых одновременно читается и гнев, и удивление.
   Я возненавидела то, что увидела. Возможно, я была еще слишком мала,  если
судить по моему платью, на которое был нашит синий  атласный  бант  и  белый
воротничок из плиссированного муслина.
   Другое событие моего детства произвело  на  меня  гораздо  более  сильное
впечатление. У нас дома, в  саду  устраивался  прием  я  забыла,  по  какому
поводу. Помню только, что на  лужайке  играл  оркестр.  Его  игра  буквально
потрясла меня - иногда музыка вызывала в моей душе странные ощущения, - и  я
начала танцевать. Впервые в жизни мне захотелось танцевать  перед  публикой.
Мне хотелось, чтобы они аплодировали мне.  Я  была  уверена,  что  грациозно
скольжу по траве. Я Представляла себя летящей  ласточкой,  я  знала,  каковы
возможности моего тела и как я выгляжу со стороны. Внезапно - до сих пор эти
переживания не утратили своей силы - я заметила свою коленку, голую  толстую
коленку, которая так некрасиво выглядывала из складок накрахмаленной юбки. Я
замерла, а потом убежала. Я не  помню,  в  каком  направлении  и  как  долго
продолжался мой бег, но отчаяние, охватившее меня  в  тот  момент,  навсегда
осталось в моей душе.
   Ненавидя себя, я в то же  время  всегда  восхищалась  своей  матерью,  на
которую была похожа. Думаю, в шестьдесят она все так же  красива.  Она  выше
меня, в ее облике гораздо больше достоинства. Возможно, красивой  ее  делает
безмятежность. Ничто не может взволновать  ее.  Она  плывет  по  жизни,  как
корабль на всех парусах, принимая все как должное.  Я  никогда  в  жизни  не
слышала, чтобы она жаловалась. Насколько я  помню,  она  никогда  ничего  не
хотела, ее потребности ограничиваются самым необходимым.
   В детстве я считала, что своим характером должна походить на нее,  однако
у  нас  не  было  ничего  общего,  за  исключением  плотного   телосложения,
отличавшего всех ее  предков,  классических  черт  и  золотых  волос,  из-за
которых ее в юности сравнивали с "английской розой".
   Во времена короля Эдуарда, особенно когда его  внимание  привлекла  Лилия
Джерси, было модно  сравнивать  женщин  с  цветами.  Не  сомневаюсь,  что  в
газетных статьях и в  модных  салонах  маму  называли  "розой".  У  меня  же
вызывало отвращение, когда меня сравнивали с "нераспустившейся  розой".  Мне
страшно хотелось выглядеть как Анжела. Да я и не могла не восхищаться  своей
единственной  сестрой,  которая  была  гораздо  старше  меня  -   на   целых
одиннадцать лет. Мой брат Дэвид был всего на три года ее младше.
   Я родилась слишком поздно. Отец часто называл меня "поздним ребенком",  а
мама рассказывала, с какой неохотой она опять  вернулась  к  пеленкам  после
того, как решила, что навсегда покончила  с  этим  делом  и  с  сложностями,
которые приходят в дом с появлением младенца.
   - Считается, что немолодые родители будут баловать своего малыша. Но в то
же время, как мне кажется, им очень  трудно  понять,  о  чем  думают  и  что
переживают их дети, - ведь их юность и молодость уже в далеком прошлом.
   Естественно, когда я была маленькой, я чувствовала себя ужасно  одинокой.
Анжела занималась в классной под надзором очень строгой гувернантки;  Дэвида
я почти не видела, так как вскоре  после  моего  рождения  его  отправили  в
приготовительную школу, а когда я подросла и могла бы уже играть  с  ним  на
каникулах, он оказался в том возрасте, когда девочки вызывают отвращение.
   У Анжелы были темные волосы и утонченное лицо, она  отличалась  стройной,
как тростинка, фигурой, которую унаследовала  от  отца.  Я  страстно  желала
походить на нее. Когда мне было восемь лет, меня жестоко наказали за то, что
я угольной пылью покрасила волосы, чтобы посмотреть, как  буду  выглядеть  с
таким же, как у Анжелы, цветом волос. После  того,  как  Анжеле  исполнилось
шестнадцать, ее отдали в пансион, и с тех пор я видела ее очень редко. Когда
мать с отцом впервые вывезли ее в Лондон, я была еще мала для балов,  однако
достаточно взрослой, чтобы учиться, и  каждое  утро,  пока  няня  чистила  и
гладила мои платья, я обучалась чтению и письму.
   Забавно, что в детстве человек не осознает истинного значения и  важности
денег. По мере того как я взрослела, все  больше  и  больше  комнат  в  доме
закрывалось, становилось все меньше слуг, а мы с мамой все  реже  радовались
новым туалетам. Я часто слышала, как отец,  обсуждая  вопросы,  связанные  с
содержанием поместья, или строя какие-то планы,  говорил,  что  у  него  нет
возможности  удовлетворять  все  просьбы,  с  которыми  к  нему   обращались
домочадцы. Я не придавала значения его словам, так как мое  представление  о
бедности было связано с деревенскими детьми, которые или играли в пыли,  или
наравне со взрослыми работали на уборке урожая. Теперь  же  я  понимаю,  как
трудны были те годы: Дэвид учился в дорогой школе, а  Анжела,  подобно  всем
девочкам ее возраста и положения, стремилась  как  можно  веселее  проводить
время.
   Как ни странно, но обладание тем, что является мечтой каждого  ребенка  -
огромным садом для игр, маленьким пони для  верховой  езды  и  почти  полным
отсутствием контроля со стороны взрослых, - не  делало  меня  счастливее.  Я
помню, что часто сидела и смотрела в окно детской, испытывая при этом  некое
подобие отчаяния, -  теперь  я  назвала  бы  это  чувство  ностальгией.  Мне
кажется, что это чувство было единственным, которое довольно  часто  владело
мною в детстве. К тому же по ночам  меня  мучили  кошмары,  я  нередко,  без
видимой причины, начинала горько рыдать, что ставило в тупик мою спокойную и
уравновешенную мать, считавшую, будто у дочери, похожей на нее как две капли
воды, должен быть такой же, как у нее, характер.
   Позже у меня появилась гувернантка -  я  делила  ее  с  двумя  соседскими
девочками. За моим гардеробом продолжала следить няня.
   Я была слишком медлительной для своих лет и ненавидела занятия. Все, чему
меня пытались научить, казалось мне скучным и неинтересным.  Возможно,  меня
просто плохо учили.  Наша  гувернантка  оказалась  нервной  жеманной  дамой,
которая, обнаружив, что ей не справиться с обучением  трех  девочек  разного
возраста, решила не тратить понапрасну свои силы  и  ограничилась  тем,  что
заставляла нас в течение долгих часов,  которые  мы  проводили  в  классной,
зубрить исторические даты и факты.
   Как это ни странно, именно благодаря  ей  в  моей  жизни  появилось  одно
увлечение.
   У нас дома был граммофон  -  старый,  скрипучий  ящик,  который  подарили
Дэвиду в честь его поступления в школу. Пластинки тоже были очень старыми  -
главным образом шутливые куплеты, джазовые пьески - и  заезженными.  На  мой
день рождения, который праздновался летом, мисс Дженкинс  подарила  мне  две
новые пластинки. Подарок меня разочаровал, однако я вежливо поблагодарила ее
и забыла о них. Но недели через две, в дождливый день я решила послушать их.
И как только заиграла музыка, мне открылся совершенно новый мир: мир  звука.
Я в жизни не могла представить ничего подобного, я никогда  не  думала,  что
музыка может вызвать во мне такую бурю чувств. Я вновь и вновь  ставила  эти
пластинки, пока они совсем не стерлись, но я до сих пор храню их.
   Когда мне исполнилось шестнадцать, родители начали  поговаривать  о  том,
чтобы отправить меня в школу. Но дело на том и закончилось, так как  у  отца
не хватало денег, чтобы платить еще и за  мое  обучение.  Мне  кажется,  мои
родители, рассудив, что я уже достаточно красива,  а  в  будущем  ста