оесть, - сказал он, с улыбкой смотря на нее через стол. - Я почти ничего не съел за завтраком сегодня утром из-за придирок моего дядюшки и его несносных сыновей, споривших о том, какого вида галстук приличнее надеть на заупокойную службу.
     - Боюсь, вы не любите своих родных, - сказала Мелинда.
     - Я их ненавижу, - твердо произнес маркиз. - А вы своих любите?
     - Нет. Так же как и вы, и равным образом нахожу их неприятными, - ответила Мелинда, подумав о сэре Гекторе.
     Они оба засмеялись. Им показалось смешным, что хотя бы в этом они имеют нечто общее.
     - Жервез сказал, что я был не добр по отношению к вам, - неожиданно сказал маркиз. - Вы меня простите?
     - Да, конечно, - ответила Мелинда. - Я понимаю, что вы были в трудном положении.
     - Не ищите мне оправданий, - сказал он. - Никто не должен грубить такой хорошенькой девушке, как вы.
     В комплименте было нечто раздражающее.
     - Расскажите мне о ваших лошадях, - быстро сказала Мелинда, - мне не терпится увидеть их.
     Если она хотела отвлечь его от личных намеков, то ей это вполне удалось. Его лицо немедленно просияло.
     - Вы знаете, - тихо сказал он, - я впервые ощущаю, что они мои, все мои, и что я не потеряю их.
     Пока они заканчивали завтрак, маркиз продолжал говорить о Чарде. А когда они снова отправились в путь, Мелинда почувствовала наконец себя спокойнее и поверила в свои силы. Ей все время приходила в голову мысль, как было бы хорошо, если бы он на самом деле женился, а не прятался в течение этих шести месяцев за ложью, которая, если выйдет наружу, может окончательно разрушить его.
     Еще через час они въехали в кованые железные ворота между каменными столбами, увенчанными огромными орлами с распростертыми крыльями. Затем сразу за дубовой рощицей маркиз остановил лошадей.
     Чард лежал перед ними. Как ни великолепен он был на картине, которую Мелинда видела в Лондоне, наяву от его красоты просто захватывало дух. Превосходный красный кирпич, под действием времени и погоды ставший темно-розовым, обрамляла рамка из березовых балок, посеребренных веками; длинные зеленые газоны перед парадным входом спускались к небольшой серебристой речке, берега которой соединял старинный мост. Дом простирался во все стороны в форме буквы "Е" в честь королевы, во времена которой он был построен, а его небольшие окна с переплетами в виде ромбов сверкали на солнце, словно приглашая войти всех, кто подходил к нему. Чард излучал теплоту, гостеприимство и счастье. Он был очень большим и просторным, но казался настоящим семейным домом.
     - Он прекрасен! - воскликнула Мелинда, и маркиз с улыбкой повернулся к ней.
     - Это место я люблю больше всего на свете, - сказал он. - Иногда Чард представляется мне женщиной, которая овладела всем моим сердцем.
     - Самая красивая женщина в мире, - тихо произнесла Мелинда и чуть было не добавила: "Намного красивее леди Элис".
     - Пойдемте, посмотрим его, - сказал маркиз. - Я хочу многое показать вам!
     В Чарде маркиз вел себя как школьник, водя ее по всему дому, от подвала до чердака. Они обошли и весь сад: он показал ей пруд с золотыми рыбками, которых он так любил в детстве, отвел ее в огород и рассказывал, как таскал персики, пока старика садовника не было, и как его побили за то, что он разбил крикетным мячом раму в парнике.
     Они посмотрели лебедей, черных и белых, плавающих в пруду, а потом он отвел ее в конюшни и был удивлен тем восторгом, с каким она относилась к лошадям. Один конь понравился Мелинде больше других.
     - Это Гром, - говорил ей маркиз, пока они любовались большим черным жеребцом, который презрительно вскидывал голову, не принимая предложенную ему морковку. - Я купил его год назад. Я хотел ездить верхом на нем в Лондоне, там нет ему равных. Но он слишком горяч, поэтому я вернул его сюда. Я поеду на нем на прогулку завтра утром, Нед, - сказал он, повернувшись к старому груму.
     - Очень хорошо, милорд, но вам будет нелегко с ним справиться, вот увидите. Он плохо объезжен, в этом все дело. Мальчишки боятся садиться на него.
     На прошлой неделе он лягнул молодого Джима, и тот с тех пор отказывается выезжать на нем.
     - Мне кажется, он хочет покрасоваться перед кем-нибудь, - сказала Мелинда. - Кони они такие.
     Возьмите его на охоту, пусть он посоревнуется с другими лошадьми, не уступающими ему в достоинствах.
     - Ты этого хочешь. Гром? - спросил маркиз, похлопывая жеребца по шее. - Ну ладно, посмотрим, что можно будет сделать. Возможно, я приму участие в скачках...
     - Было бы здорово посмотреть, как вы снова соревнуетесь, милорд, - проговорил старый грум. - Мы соскучились по вашим скачкам за последние два года.
     - К сожалению, я не смог приехать в Чард этой весной, - сказал маркиз, и Мелинда услышала в его голосе сдержанный гнев: вероятно, его не пустила мачеха.
     Они вернулись в дом и поняли, что уже пришло время обеда. Стоя в большой гостиной, окна которой выходили на розарий, Мелинда подумала, что вряд ли было местечко на свете более подходящее для двоих, если они только что поженились и любят друг друга.
     В комнате стояла большая ваза с разноцветными лепестками, разливающими вокруг свой аромат, из зимнего сада доносился запах гвоздики, вокруг стояла чудесная старинная мебель из ореха, принадлежавшая многим поколениям владельцев этого дома. Девушка видела свое отражение во множестве таких же старых, как мебель, зеркал: маленькая светловолосая фигурка в голубом рядом с высоким темноволосым маркизом.
     У нее возникло неожиданное чувство, что ему в голову пришла та же мысль, что и ей. Она повернулась и увидела, что он вопрошающе смотрит на нее, и вдруг та непринужденная веселость, с какой она все утро говорила с ним, сменилась смущением. По каким-то неведомым для нее причинам она задрожала и опустила перед ним глаза.
     - Мы должны идти переодеваться к обеду, - сказал он, но как-то очень рассеянно, будто думал о другом.
     - Да, конечно.
     Она была рада предлогу ускользнуть от него, пошла в свою комнату, где ее одежду уже распаковали, а пожилая горничная с морщинистым лицом ждала, чтобы помочь ей переодеться.
     - Какое платье вы наденете сегодня вечером, мисс? - спросила она, и Мелинду поразила нота явного неодобрения в ее голосе.
     - Я не знаю, - ответила она и оглянулась. - Какая милая комната!
     Потолок был низкий, но комната все равно казалась просторной, несмотря на большую кровать с четырьмя стойками, державшими полог. Она была застелена великолепным покрывалом с вышитыми на нем купидонами, птицами и цветами, привольно расположившимися на белом атласе. Полог украшала золотая бахрома и увенчивали два пухлых золотых ангелочка, державшие в руках сердце.
     - Это комната со свадебным гарнитуром, мисс, - сказала горничная, и в ее неодобрительном отношении уже не было никаких сомнений.
     Мелинда поняла, что слуги в Чарде не были оповещены о "тайной свадьбе" и что горничная была совершенно права, думая, что она осмелилась посягать на положение, которое может занять лишь законная жена владельца дома.
     - Кто выбрал для меня эту комнату? - спросила Мелинда.
     - Приказ его светлости, - ответила горничная, недовольно прошелестев своим накрахмаленным фартуком.
     - Наверное, у его светлости были на то веские причины, - сказала Мелинда, думая, не лучше ли было объяснить все слугам в Чарде.
     - Да, мисс, очевидно, - произнесла горничная с таким ожесточением в голосе, что Мелинда почувствовала себя задетой.
     - Я позвоню вам, - быстро сказала она, - когда вы мне понадобитесь. А пока мне бы хотелось побыть одной.
     - Очень хорошо, мисс. Если вы так желаете.
     Горничная ушла, оставив после себя столько недовольства и подозрений, что у Мелинды мурашки пробежали по спине.
     "Наверное, - подумала она, - с точки зрения прислуги, мое пребывание здесь без компаньонки не очень удобно".
     Ее так испугало отношение этой женщины, что она сама справилась с застежкой своего платья и даже сделала сама себе прическу, чтобы только не звонить в колокольчик. А когда она оделась, она поняла, что совершенно не задумываясь выбрала белое платье, в котором выглядела как невеста.
     Оно, конечно, уступало по изысканности ее свадебному платью, но все равно было очень милым: из белого шифона, украшенного лентами и букетиками крошечных розочек. Декольте было немного ниже, чем любила Мелинда, но среди вещей она нашла кружевной носовой платок и сделала вырез более скромным.
     Волосы, растрепавшиеся за время прогулки, обрамляли ее лицо венчиком кудряшек, отказывавшихся послушно ложиться по бокам прямого пробора.
     Туфли она нашла в гардеробе и, последний раз взглянув на себя в зеркало, выскользнула из комнаты, не встретив больше неодобрительно настроенную по отношению к себе горничную.
     Она спустилась по широкой дубовой лестнице со старинными изогнутыми перилами вниз в холл. В доме было очень тихо, но, казалось, со всех сторон льется какая-то теплота, обнимавшая ее своими любящими руками. Она открыла дверь гостиной, там стоял маркиз и смотрел в окно. Его лицо освещал закат, и она заметила, что счастливое выражение лица совершенно изменило его. Он повернул голову и протянул ей навстречу руку.
     - Идите сюда, - сказал он.
     Он подвел Мелинду к окну, и, взглянув через розарий, она увидела, как солнце заходит за высокие деревья в лесу. Над деревьями кружили грачи, голуби, летевшие на ночлег.
     - Как я завидовал им, когда был маленьким, - тихо сказал маркиз, - потому что они могли вернуться домой когда угодно. Лес был их домом, и с наступлением ночи они инстинктивно возвращались туда, зная, что найдут там убежище и отдых до утра.
     Эти слова открыли Мелинде, как он страдал ребенком оттого, что его не хотели принимать как своего, что его дом не был по-настоящему его домом, потому что его не любили там; и она начала понимать, что же значило для него возвращение в Чард хозяином.
     - Вы были очень несчастны? - так же тихо спросила она.
     - Я думаю, что, если бы не Чард, - ответил он, - я бы убил себя, и не один, а десять раз. Ребенок может смириться с суровостью, даже с жестокостью, но не с ненавистью. Она пожирала мою душу, она все разрушала, даже желание жить.
     В его голосе было столько боли, что она с удивлением посмотрела на него, но вскоре темнота горечи исчезла из его глаз.
     - Но сейчас мы можем забыть об этом, - виновато сказал он. - Я выиграл! Он теперь мой! До самого последнего момента я не понимал, как много он значит для меня. Но теперь он мой, вы помогли мне получить его. Я всегда будут благодарен вам за это.
     Он положил руки ей на плечи, так же как тогда, когда показывал ей лес вдалеке, но теперь его пальцы несколько напряглись. Она инстинктивно отодвинулась от него. Он улыбнулся и собрался что-то сказать, но тут дворецкий объявил об обеде.
     Они сели за стол, накрытый серебром с фамильным гербом; длинную с дубовыми панелями комнату освещала огромная золотая люстра. Еда была превосходной: овощи и фрукты из собственного сада, мясо и дичь из поместья, а форель выловили в ручье, где маркиз рыбачил еще мальчиком.
     Он говорил о новшествах, которые он собирается ввести в поместье, о том, как он восстановит сады по планам, сохранившимся после постройки самой старинной части дома.
     - У нас они есть все, - сказал он. - Жаль, что садику с лекарственными травами позволили засохнуть, фонтан переставили на другое место, а тисовую изгородь выкорчевали. Я посажу все это заново, а мои фермеры станут лучшими в округе. Моя мачеха экономила каждое пенни на них. Я встречусь с фермерами на этой неделе и скажу им, что будет устроено больше водохранилищ и восстановлены сломанные изгороди, а если они захотят обновить свои стада, то я с радостью помогу им.
     Мелинда тоже заразилась его энтузиазмом, и после обеда они пошли в канцелярию поместья. Маркиз показал ей большой план угодий. Она обнаружила, что он знает всех местных фермеров по именам. Он показал ей на карте, где есть пустующие земли, потому что его мачеха и ее агенты сдирали с фермеров такую ренту, что им стало невыгодно вести дела, и рассказал, где он начнет распахивать новые поля, сажать новые леса и заниматься другими улучшениями своего хозяйства.
     Они так долго пробыли в канцелярии, что уже стемнело, когда они, наконец, вернулись в гостиную. Шторы были задернуты, в камине горел небольшой огонь, так как опасались, что вечер может быть холодным.
     Казалось, дым от камина только усилил аромат цветов и запах воска и сухих лепестков, наполнявших дом.
     Мелинда, качнув юбками, наклонилась над камином, и у нее невольно вырвались слова:
     - Совсем как дома! И запах тот же.
     Маркиз сел на диван. Она чувствовала на себе его взгляд; немного помолчав, он сказал почти с удивлением:
     - Я рад, что вы здесь. Мне нужно выговориться, я так долго держал все в себе, а вы, кажется, сможете меня понять.
     - Да, смогу, - сказала Мелинда.
     Он наклонился к ней, взял ее за руку и потянул к себе.
     - Идите и сядьте здесь, Мелинда.
     Она хотела возразить, что ей хорошо и тут, но почему-то подчинилась ему и села рядом с ним на диван.
     Несколько секунд он молчал и просто смотрел на нее, а потом, словно самому себе, проговорил:
     - Прелестна! Так прелестна, что жаль...
     Он не закончил фразы и обнял Мелинду, притянув к себе. Она была так поражена, что несколько мгновений не могла сопротивляться, а потом, раньше, чем она поняла, что происходит, его губы впились в ее.
     Она никогда раньше не целовалась, а его натиск застал ее врасплох, и ей показалось, что она задыхается.
     Его губы действовали грубо, а руки держали так крепко, что она не могла пошевелиться. Она почувствовала ярость и страсть в его поцелуе, который напугал ее, затем его губы стали мягче, и она смогла освободиться.
     - Нет, - только и смогла выговорить она, - нет...
     Он взял ее за подбородок и взглянул в лицо.
     - Не боритесь со мной, Мелинда, - взмолился он. - Вы нужны мне! Мне нужна ваша мягкость и теплота, мне нужно понимание. Мы здесь одни. Разве вы не понимаете, как вы нужны мне?
     Она ничего не отвечала, потому что он снова поцеловал ее, прижимая к себе все сильнее и сильнее. Она почему-то не могла сопротивляться, чувствуя, что какая-то волна несет ее все ближе и ближе к нему, пока они почти не слились в единое целое... Теперь он целовал ее щеки, глаза, шею, потом снова губы, она снова почувствовала, что в ней пробуждаются какие-то неведомые силы, ее охватила дрожь, а по телу пробежало пламя, которое она еще никогда в жизни не ощущала...
     Он внезапно отпустил ее и стал рассматривать ее голову, лежавшую на его плече. Ресницы Мелинды трепетали, губы были полуоткрыты, на шее, там, где он целовал ее, пульсировала маленькая жилка.
     - Я потерял от вас голову, Мелинда, - сказал он, его голос ласкал ее. Он нежно поставил ее на ноги и отвел к двери, обняв за плечи. - Поторопитесь! Я не хочу долго ждать. Сколько вам дать - пятнадцать минут? Не дольше, пожалуйста, потому что я сгораю от нетерпения, радость моя!
     Его губы снова коснулись ее щеки, потом он открыл дверь, и она оказалась в холле. Она почти машинально поднялась по лестнице. И только дойдя до своей комнаты, попыталась понять, что же произошло, и почти в панике догадалась, чего же он хотел от нее.
     "Этого не может быть!" - думала она.
     Что она такое напридумывала! Она даже себе боялась признаться в этом, ужас заставлял отбрасывать эти мысли. И даже после того, как она очнулась от грез, она знала, что ее, как кинжалом, в самое сердце, ранило что-то другое.
     Она любит его! Она задрожала, и пламя, которое он зажег в ее теле, вспыхнуло снова и поглотило ее целиком, обогатившись теплом и страстью ее собственной любви.
     Она закрыла дверь спальни и повернула ключ в замке. Потом ее охватил страх, потому что она знала, что он придет и велит ей открыть дверь, а она не сможет отказать ему! Она так хотела снова ощущать на губах его поцелуи, чувствовать его руки, обнимающие ее. И она знала, что, как только он войдет, она не сможет противостоять ему и сделает все, что он велит ей.
     В ужасе она подбежала к окну и отдернула шторы.
     За окном по небу плыла луна, светили звезды. Она открыла решетчатое окно и посмотрела вниз. Там росла старая смоковница, ее ветки были сильными и крепкими - давно она жила на этом свете.
     Мелинда оглянулась. Дверь заперта, но ей уже чудился его голос, приказывающий ей открыть дверь.
     - Мелинда!
     Она закрыла глаза. Она все еще ощущала его губы на своих губах, глазах, щеках, шее. Она в отчаянии вскрикнула и вылезла в окно.
     Дома она часто лазала по деревьям, за что ей всегда попадало от матери, называвшей ее сорванцом, но еще ни разу ей не приходилось взбираться на дерево в пышном вечернем платье с полдюжиной нижних юбок. Она услышала, что тонкий шифон на ее платье затрещал, а на ветке смоковницы повис один из розовых букетиков, украшавших подол. Но каким-то образом ей все же удалось спуститься на землю. А потом она, как маленькое испуганное животное, страшащееся света, побежала через газоны в спасительную тень лесных деревьев.

Глава 9

     Мелинда проснулась и не поняла, где она находится. Перед ней к высокой изогнутой крыше поднималась серая каменная колонна. Потом она все вспомнила и села на мягкой бархатной подушке, на которой проспала всю ночь.
     Когда она входила в эту часовню с рядами скамеек, то решила, что это собственность семьи маркиза. Она ощупала резную дверь, увидела, что сиденья на скамьях мягки и роскошны, так же как и подушка для коленопреклоненной молитвы. Она опустилась на колени помолиться. Церковь (запах плесени и древности смешался в ней с запахом цветов на алтаре) представилась ей убежищем, и в слабом свете луны, светившей сквозь витражи, она почти ощупью нашла проход и опустилась на колени у первого ряда, моля Бога защитить ее не только от маркиза, но и от себя самой.
     Через некоторое время сердце перестало бешено колотиться в ее груди, а дыхание восстановилось. Это страх заставил ее бежать во весь дух через газоны, но она хорошо понимала, что побег был во многое напрасным, потому что в груди все еще горело то пламя глубокого чувства, которое побуждало ее вернуться.
     - Помоги мне! О, помоги мне! - молилась она, недоумевая, как она могла так быстро превратиться из девушки, совершенно не интересовавшейся мужчинами, в это новое для нее существо, которое дрожало и трепетало от прикосновений губ мужчины.
     Она знала, что привязалась к маркизу с того мгновения, когда впервые увидела его. Она ненавидела его циничное выражение лица, презрительную манеру говорить с ней, тот гнев, который он вызывал в ней.
     И все же в нем всегда было нечто притягательное для нее, вызывающее желание быть рядом с ним.
     Теперь она поняла, почему ей было так одиноко и пусто тем бесконечно тянувшимся днем, который она провела в спальне одна. Время шло медленно оттого, что она не могла быть с ним. Она тихо застонала и уронила голову на руки. Что с ней стало? Как она может испытывать такие чувства, прекрасно зная, что все это безнадежно, что так не должно быть и что это идет наперекор ее гордости и всему тому, что представлялось ей святым?
     В темноте церкви она снова и снова возвращалась к тому, что произошло, и к тому, что он сказал ей до того, как она поднялась по лестнице. Даже теперь по своей наивности она не совсем понимала его слова. Но была уверена, что его просьба была дурна.
     Она ругала себя за то, что позволила поцеловать себя. Она должна была сопротивляться, порядочные девушки так себя не ведут. И снова она ощутила то странное, неожиданное возбуждение, появившееся, когда его губы коснулись ее рта, почувствовала то пламя, которое вспыхнуло внутри и теперь уже никогда не погаснет.
     Как долго она стояла на коленях и молилась, все время в мыслях возвращаясь к маркизу, она не помнила. Только знала, что луна на небе поднялась выше, ярче осветив церковь. Теперь она смогла рассмотрет