емени  это  была
довольно крупная лошадь, пятнадцать ладоней и три дюйма в высоту  <Ладонь  -
мера длины, равная 10,16 см; дюйм - 25,4 мм.>.
   Ноги ее от бедра до колена были очень длинными; грудь - широкая и мощная,
а туловище, - длинное и округлое.
   Благодаря  этим  качествам  резвость  лошади  была  необычайной,  шаг   -
замечательным, что  в  сочетании  с  ее  огненным  напористым  темпераментом
обеспечило ей одно из первых мест в анналах беговой дорожки.
   Проследив за взглядом своего друга, лорд Яксли заметил:
   - Надо признать, Делос сегодня финишировал великолепно. Как  ты  думаешь,
есть у него шансы выиграть дерби?
   - Я еще не решил, будет ли он участвовать в этих скачках, - ответил граф.
   -  Ты  будешь  вынужден  включить  его  в  программу,  тебе  не  позволят
увильнуть, - возразил лорд Яксли.
   - Уверяю тебя, я поступлю так, как сочту нужным, - спокойно ответил граф.
- Никому еще не удавалось заставить меня сделать что-либо против моей воли.
   Его друг, сидевший по другую сторону камина, взглянул на него и  подумал,
что тут он, пожалуй, прав.
   Ему лучше всех было известно, как непреклонен и тверд бывает граф,  когда
примет какое-либо решение.
   Лорд Яксли очень любил своего друга; можно сказать, что они дружили  чуть
ли не с пеленок.
   Они учились в одной школе, служили в  одном  полку  и,  в  довершение  ко
всему, как ни удивительно  это  может  показаться,  в  один  и  тот  же  год
унаследовали свой титул.
   Правда, граф был несравненно богаче своего друга и занимал более  высокую
ступень на общественной лестнице, однако последний тоже имел совсем неплохое
состояние,  и  в  Англии  нашлось  бы  немало  родовитых   аристократических
семейств, которые рады были бы видеть в нем своего зятя.
   - Не думаю, чтобы чья-либо лошадь, кроме твоей, способна выиграть  дерби,
- заметил лорд Яксли. - В то же время  это  не  только  удовольствие,  но  и
большая честь!
   - Согласен, - ответил граф. - Во всяком случае, если  даже  я  не  включу
Делоса, то есть ведь еще Зевс или Перикл...
   - Беда в том, что в твоем пудинге слишком много слив,  -  улыбнулся  лорд
Яксли.
   - Ты так и будешь нападать на меня, Уиллоуби?
   Граф встал и начал ходить взад и вперед по комнате, между  великолепными,
удобными диванами и креслами, которыми была обставлена уютная гостиная.
   - А после дерби, я полагаю, мне придется принять  участие  в  скачках  на
Золотой кубок в Эскоте, а после Эскота - в Сент Лежере?
   - А почему бы и нет? - заметил лорд Яксли.
   - Все тот же старый замкнутый круг, - скривив губы, ответил  граф.  -  Ты
прав, Уиллоуби, все это начинает мне до смерти надоедать.  Думаю,  мне  надо
съездить за границу, проветриться.
   - За границу? - удивленно воскликнул лорд  Яксли,  выпрямившись  в  своем
кресле. - Но, Боже милостивый, зачем? И уж, конечно, ты не поедешь в  разгар
сезона?
   - Думаю, что именно сезон вызывает у  меня  такую  нестерпимую  скуку,  -
заметил граф. - Все эти бесконечные балы и  приемы...  Приглашения  со  всех
сторон! Болтовня, сплетни, злословие! Все это было в моей жизни уже  столько
раз! О, Боже! У меня голова раскалывается от одной мысли, что  придется  все
это повторять сначала!
   - С тобой творится  что-то  неладное,  Озри,  ты  просто  не  в  себе!  -
воскликнул лорд Яксли. - Ради того, чтобы побыть  в  твоей  шкуре,  не  один
человек дал бы на отсечение правую руку - уверяю тебя!
   - Хотелось бы и мне иметь что-нибудь такое, ради  чего  я  был  бы  готов
пожертвовать правой рукой, - задумчиво ответил граф.
   Мгновение лорд Яксли молчал, внимательно вглядываясь в лицо друга,  потом
спросил очень тихо:
   - Есть какая-нибудь особая причина для  твоего  беспросветного  уныния  и
пессимизма?
   Граф, не отвечая, уселся в кресло  перед  камином,  пристально  глядя  на
языки пламени.
   - Это связано с Женевьевой, не  так  ли?  -  снова  спросил  лорд  Яксли,
немного помолчав.
   - Частично, - признался граф.
   - Что же она могла такое сделать?
   - Дело в том, если уж тебе непременно нужно знать правду,  -  раздраженно
ответил граф, - что она сообщила мне, что ждет ребенка!
   Лорд Яксли посмотрел на него в крайнем удивлении.
   - Это не правда! - резко сказал  он.  Граф,  до  этой  минуты,  казалось,
погруженный в созерцание пламени в камине, быстро повернулся к нему:
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Я хочу сказать именно то, что говорю, - ответил лорд Яксли. - Это ложь,
поскольку Женевьева давно говорила моей младшей сестре, что  в  детстве,  на
охоте, она как-то упала с лошади и врачи сказали  ей,  что  она  никогда  не
сможет иметь детей. - Он помолчал, потом добавил:
   - Это была одна из причин, почему я  боялся,  что  ты  женишься  на  ней.
Конечно, это не мое дело, и я вовсе не собирался вмешиваться, но  все  же  я
считал своим долгом предупредить тебя, прежде чем ты поведешь ее под венец.
   Граф откинулся в своем кресле.
   - А ты уверен в этом, Уиллоуби?
   - На сто процентов, - твердо ответил лорд Яксли. - Моя сестра  училась  с
Женевьевой в одной школе, и она еще тогда рассказала мне об этом  несчастном
случае. Когда Женевьева вышла замуж за Родни, он спал  и  видел,  чтобы  она
подарила ему сына. Сестра говорила мне, что они обошли с  десяток  различных
докторов, но  все  они  оказались  бессильны  помочь  чем-либо;  случай  был
совершенно безнадежным.
   С минуту они помолчали, затем лорд Яксли заметил:
   - Если хочешь знать мое мнение, Женевьева полна решимости взять тебя,  не
брезгуя никакими средствами, и всю эту историю она состряпала в  надежде  на
то, что ты поведешь себя как джентльмен.
   Граф поднялся. " -  Спасибо,  Уиллоуби!  У  меня  просто  камень  с  души
свалился! А теперь, я думаю, нам пора отдохнуть.  Если  мы  хотим  успеть  к
выездке, нам нужно выйти из дома не позднее шести часов утра.
   - Ну что ж, могу сказать только одно -  слава  Богу,  что  я  не  напился
сегодня! - заметил лорд Яксли, направляясь к дверям.
   Он понял, что у графа нет желания продолжать обсуждение темы,  касающейся
леди Женевьевы.
   В то же время лорд Яксли был очень доволен, что граф  первым  поднял  эту
тему и он мог беспрепятственно высказать ему все, что давно уже вертелось  у
него на языке.
   Несмотря на их близкую дружбу, лорд Яксли знал, что  граф  бывает  крайне
сдержан, когда дело касается его любовных связей, и  сейчас,  поднимаясь  по
лестнице в свою спальню, он размышлял о том,  что  только  в  исключительных
обстоятельствах тот мог признаться, - как это произошло сегодня вечером, - в
том, что тревожило и волновало его.
   "Чертовка Женевьева!" - выругался про себя  лорд  Яксли,  уже  подходя  к
дверям спальни.
   Он был совершенно уверен,  что  именно  мысль  о  том,  что  против  воли
придется обвенчаться с прелестной вдовушкой, затмила графу  всю  радость  от
победы на сегодняшних скачках и была причиной того, что весь день он казался
еще более замкнутым, чем обычно, совсем уйдя в себя.
   Однако неприятности с Женевьевой все же не были главным; лорд  Яксли  уже
давно стал замечать, что его другу наскучили светское общество и вошедшее  в
поговорку  везение,  которое  обращало  в  золото  все,  к  чему  бы  он  ни
прикоснулся.
   "Озри прав! - думал он, уже ложась в постель. - Что ему нужно -  так  это
война или какое-нибудь подобное испытание, которое могло бы встряхнуть его".
Все это оттого, что у него слишком много денег, решил лорд Яксли.
   Граф был невероятно, сказочно богат; пожалуй, не  было  на  свете  ничего
такого, чего он не мог бы купить.
   Лошади, женщины, земли и особняки - все это само шло к нему в руки.
   Возможно, именно эта чрезмерная удачливость, это излишество во всем  были
виной  тому,  что  в   характере   графа   появилось   этакое   высокомерное
пренебрежение; снобизм, жестокость и безжалостность проявлялись теперь  даже
по отношению к лучшим друзьям, и им все труднее становилось с ним общаться.
   Даже выражение лица  его  изменилось,  и  губы  почти  постоянно  кривила
саркастическая усмешка.
   Трудно было представить себе человека, более красивого, чем граф,  и  все
же, даже в минуты радости, когда он смеялся или глаза его начинали  блестеть
от удовольствия, те, кто хорошо знал  его,  редко  могли  заметить  что-либо
похожее на доброту в выражении его лица.
   От тех, кто служил  ему,  он  ожидал  безукоризненного  выполнения  своих
обязанностей и никогда не бывал разочарован.
   Хозяйство в его бесчисленных особняках и имениях было налажено так четко,
все содержалось в таком порядке, что можно было только позавидовать, а  если
и встречались какие-либо  незначительные  трудности  или  проблемы,  то  они
обычно не доводились до его сведения.
   Он нанимал  на  службу  лучших  управляющих,  секретарей,  посредников  и
поверенных в делах. Он был  точно  главнокомандующий,  разрабатывающий  план
генерального сражения и уверенный, что войска не подведут его  и  все  будет
именно так, как он распланировал.
   "У него слишком много всего!" -  подумал  лорд  Яксли,  уже  засыпая;  он
заснул, так и не придумав, какой же тут можно найти выход.
   На следующий день после окончания скачек оба друга отправились обратно  в
Лондон; превосходные лошади, впряженные в фаэтон графа, вмиг домчали  их  до
столицы.
   Уже на Пикадилли, когда экипаж остановился у дома  Хелстона,  лорд  Яксли
уточнил:
   - Встретимся сегодня на обеде? По-моему, мы Оба приглашены к Девонширам.
   - Неужели? -  равнодушно  спросил  граф.  -  Список  моих  приглашений  у
секретаря.
   - Да, кстати, о приглашениях, - вспомнил вдруг лорд  Яксли.  -  На  время
дерби ты опять собираешься остановиться у леди Чевингтон? Мне  кажется,  она
приглашала тебя.
   - Да, я вроде бы получил от нее приглашение, - ответил граф.
   - Ты примешь его?
   Граф ответил не сразу. Затем, уже направив лошадей к парадному  подъезду,
сказал:
   - Почему бы и нет? Это  самый  приятный  и  удобный  дом  в  окрестностях
Эпсома, а на ее приемах, по крайней мере, не так скучаешь, как на других.
   - В таком случае, мы могли бы поехать вместе, - предложил лорд  Яксли.  -
Тебе не трудно будет подвезти меня, Озри, если, конечно, у тебя  нет  других
планов?
   - С удовольствием захвачу тебя, - ответил граф.
   На этом они расстались. Грум графа довез лорда Яксли до его дома, который
находился всего лишь через две улицы.
   Войдя в дом, граф сразу прошел через холл в библиотеку.
   Он не пробыл там и минуты, как его секретарь, мистер Гротхэм, с  поклоном
вошел в комнату.
   - Что-нибудь важное, Гротхэм? - спросил граф.
   - Множество приглашений, милорд, но сейчас я не буду вас ими  беспокоить;
кроме того, несколько частных писем. Я положил их на ваш письменный стол.
   Граф подошел к столу и увидел на нем  четыре  конверта,  надписанных,  по
всей видимости, женской рукой.
   Мистер Гротхэм всегда был  слишком  тактичен,  чтобы  вскрыть  какое-либо
письмо или сделать замечания по поводу его характера, хотя после многолетней
службы у графа он научился отлично разбираться в  почерках  и  сразу  видел,
когда письмо было написано женщиной.
   Взяв первые три письма,  граф  обнаружил,  что  они  от  леди  Женевьевы.
Ошибиться было невозможно - это  был  ее  легкий,  стремительный  и  изящный
почерк, ее вычурные завитушки и росчерки. При взгляде  на  них  граф  только
плотнее сжал губы.
   Этим утром ни он, ни лорд Яксли больше не возвращались  к  теме,  которую
обсуждали накануне, однако гнев,  охвативший  графа  при  известии,  которое
сообщил ему друг, нисколько не утих. При виде писем, лежавших на столике, он
вспыхнул в нем с новой силой.
   Как смела она применить эту старую как мир уловку,  попытавшись  заманить
его в свои сети, и как мог он быть так недальновиден, так глуп,  чтобы  хоть
на миг поверить в то, что она говорит правду?
   Начав ухаживать за леди Женевьевой, граф вовсе  не  собирался  превращать
этот  роман  во  что-либо  серьезное.  Он  ожидал,  что  это  будет  легкая,
необременительная связь двух достаточно опытных,  умудренных  жизнью  людей,
которые хорошо знают правила игры и не станут их нарушать.
   То, что Женевьева, если верить ее словам, влюбилась в  него,  не  трогало
его ни в малейшей степени, за исключением  того  факта,  что  она,  по  всей
видимости, решила сделать их отношения достоянием публики, слишком открыто и
назойливо афишируя свою страсть к нему.
   Граф находил, что она восхитительна, полна обаяния и к тому  же  одна  из
самых страстных женщин, каких он встречал в своей жизни.
   Она давала ему наслаждение, и  он  платил  за  ее  ласки  бриллиантами  и
рубинами, оплачивал поток непомерных счетов  от  портных  с  Бонд-стрит.  Он
дарил ей также лошадей и экипажи - предмет зависти всех ее друзей.
   Но ни разу, ни на одну секунду не приходила графу в голову мысль жениться
на Женевьеве Родни.
   Она была из того типа женщин, которые  -  он  знал  это  по  собственному
жизненному опыт - не способны хранить верность ни мужу, ни любовнику.
   Граф был совершенно уверен, что если только подвернется  случай,  она  не
задумываясь обманет его с первым  попавшимся  мужчиной,  возбудившим  в  ней
желание.
   Однако он не понимал, что Женевьеву  столь  непреодолимо  влечет  к  нему
исключительно потому, что он, как о нем часто говорили  в  светских  кругах,
был неуловим.
   Было в графе что-то  такое,  чем  никогда  не  могла  завладеть  ни  одна
женщина.
   Даже в минуты наивысшей близости женщина всегда чувствовала,  что  он  не
принадлежит ей, не отдает ей всю свою  душу  и  сердце.  Граф  ускользал  от
Женевьевы,  и  она,  первый  раз  в  жизни  оказавшись  в  несвойственной  и
непривычной ей роли, когда не ее ответной любви домогались, а, напротив, она
сама домогалась кого-то, естественно, влюбилась!
   Натура ее была неглубокая, все чувства - довольно  поверхностны,  но  она
легко воспламенялась и  неудержимо  стремилась  завладеть  понравившимся  ей
человеком.
   С графом, каким бы опытным и  умелым  любовником  он  ни  был,  Женевьева
постоянно ощущала сердечную неудовлетворенность.
   Она хотела видеть его у своих ног. Хотела, чтобы он,  подобно  другим  ее
поклонникам, служил ей, как раб, выполняя малейшие ее прихоти.  Она  жаждала
завладеть им безраздельно,  и  так  как  он  продолжал  ускользать  от  нее,
загорелась идеей во что бы то ни стало выйти за него замуж.
   Помимо этих обуревавших ее чувств Женевьева прекрасно сознавала, что граф
- это такая партия, о которой, без  сомнения,  мечтает  каждая  девушка  или
женщина в любом уголке Соединенного Королевства.
   Не говоря уж о его огромном состоянии,  его  землях  и  имениях,  женщине
достаточно было взглянуть на него -  высокого,  широкоплечего,  красивого  и
статного, невероятно уверенного в себе, чтобы мгновенно потерять голову.
   Чего только  не  изобретала  Женевьева,  на  какие  только  ухищрения  не
пускалась, чтобы приковать графа к себе!
   Ей нетрудно было возбудить в нем желание, и он был безгранично  щедр.  Но
он никогда не , признавался ей в  любви;  губы  его  всегда  кривила  легкая
усмешка, а в голосе слышались дразнящие насмешливые нотки всякий раз, как он
обращался к ней.
   Женевьева прекрасно понимала, что  мир  для  него  не  ограничивается  ее
спальней и ее любовь отнюдь не составляет для него  смысл  жизни.  Когда  он
уходил от нее, то навряд ли знала, увидит ли его снова.  Она  не  была  даже
уверена, что он тоскует, когда ее нет рядом.
   Он и в самом деле просто сводил ее с ума!
   - Когда же ты женишься на мне, Озри? - отважилась как-то  ночью  спросить
Женевьева, лежа в его объятиях, когда  только  языки  пламени,  горевшего  в
камине, освещали ее благоухающую экзотическими цветами спальню.
   - А ты жадная, Женевьева, - отозвался граф.
   - Жадная? - удивилась она. - Почему?
   - Конечно, - ответил он. - Вчера я подарил тебе бриллиантовое  колье.  На
прошлой неделе это были рубины, а за неделю до этого, если не ошибаюсь, тебе
не давала покоя брошь с изумрудами... И всего этого  тебе  мало,  ты  хочешь
еще!
   - Одно только маленькое золотое колечко! - прошептала она.
   - Это единственное, чего я не в состоянии тебе дать.
   - Но почему? Мы были бы счастливы вместе - ты и сам это знаешь.
   - А что, интересно, ты называешь счастьем? - уклончиво спросил граф.
   - Всегда быть с тобой, - ответила Женевьева.
   - Ты ведь знаешь, что я могу сделать тебя счастливым.
   Она придвинулась к нему ближе и откинула  голову;  ее  полуоткрытые  губы
манили, обещая наслаждение.
   Граф взглянул на нее так, что Женевьева не могла понять,  что  таилось  в
этом взгляде.
   - Я люблю тебя! -  воскликнула  она.  -  Прошу  тебя,  пожалуйста,  давай
поженимся!
   В ответ он поцеловал ее страстно, неистово, и пламя, никогда до конца  не
угасавшее в них, вспыхнуло с новой силой.
   Сжигаемые этим яростным огнем, они забыли обо всем  на  свете,  и  только
позже, оставшись одна, Женевьева вспомнила, что граф так и не ответил на  ее
вопрос.
   Сейчас граф был в бешенстве; взгляд его, устремленный на три письма,  где
имя его было  выведено  одним  и  тем  же  властным,  размашистым  почерком,
украшенным многочисленными завитушками, был холодным и жестким.
   Даже не потрудившись вскрыть  их,  он  потянулся  за  четвертым  письмом.
Почерк был ему незнаком.
   - Если я  вам  не  нужен,  милорд,  и  у  вас  нет  для  меня  каких-либо
распоряжений, - почтительно промолвил мистер Гротхэм,  -  вы  разрешите  мне
пока удалиться?
   - Кажется, я сегодня обедаю у Девонширов?
   - спросил граф.
   - Вы правы, милорд. Я уже приказал подать ваш экипаж.
   - А что ты ответил на приглашение леди Чевингтон?
   - Вы сказали, что подумаете об этом, когда вернетесь, милорд.
   - Принимаю! - коротко сказал граф.
   - Хорошо, милорд. Могу я поздравить вашу светлость с победой?
   - Вероятно, ты узнал об этом от  грумов?  Делос  показал  себя  блестяще.
Думаю, со временем он станет великолепной скаковой лошадью.
   - Так оно и будет, милорд. Я нисколько не сомневаюсь в этом.
   - Ты поставил на него хоть несколько шиллингов? - поинтересовался граф.
   - Конечно, милорд. Все слуги поставили. Мы все вам очень верим.
   - Спасибо! Я очень тронут.
   Мистер Гротхэм вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой  дверь,  Граф
обнаружил, что письмо все еще у него в руках, и быстро вскрыл его. Прочитав,
он застыл, удивленно глядя на исписанный тонким  и  изящным  почерком  лист,
содержание которого озадачивало:

   "Если вашей светлости угодно будет услышать нечто очень важное и полезное
для вас, ждите в Гайд-Парке, на южной стороне моста через  озеро  Серпентин,
завтра, в пятницу, в девять часов утра. Это крайне серьезно!"

   "Что за чертовщина? Что бы это значило?" - спросил сам себя граф.
   Подписи не было, и он подумал, уж не розыгрыш ли это?
   Ему уже не раз приходилось получать письма от незнакомых женщин,  но  они
всегда  бывали  подписаны;  прекрасные  незнакомки   никогда   не   забывали
проставить свой адрес на почтовой бумаге, заботясь о том,  чтобы  он  мог  с
ними встретиться.
   Но в этой записке не было ничего, кроме весьма лаконичного сообщения.
   Его можно было бы принять за своеобразный  способ  рекламы  какого-нибудь
ночного клуба, но поскольку адреса не, было, такое  предположение  отпадало.
Точно так же он отбросил и мысль о том, что писала  одна  из  очаровательных
куртизанок в надежде найти нового клиента.
   Несколько раз уже бывало так, что  графа  приглашали  к  себе  незнакомые
женщины. Обычно эти встречи превращались или в  разгульные  оргии,  или  это
оказывалось тайное любовное свидание,  когда  какая-нибудь  прелестница,  не
отличающаяся строгостью  нравов,  ожидала  щедрого  вознаграждения  за  свои
ласки.
   Однако это письмо не было похоже  на  что-либо  подобное;  возможно,  оно
действительно было тем, чем казалось, - посланием, назначающим ему  встречу,
во время которо