путешествии.
   Благодаря стараниям Генри Лабушера,  который  однажды  привел  к  герцогу
весьма опытного массажиста-китайца,  последствия  длительного  пребывания  в
постели  быстро  отступали,   мышцы   укреплялись,   и   вскоре   Атол   мог
самостоятельно пройтись по своей спальне. Однако ему ни  в  коем  случае  не
следовало переоценивать свои силы, состояние здоровья хоть и улучшалось,  но
очень медленно.
   Кроме здоровья супруга, Антонию беспокоили и другие  проблемы,  связанные
прежде всего с общей ситуацией в Париже, о  чем  она  не  осмеливалась  даже
заикнуться герцогу, который все еще нуждался в полном покое.
   Чтобы понапрасну не волновать мужа, она не говорила  ему  и  о  том,  что
немцы с каждым днем все ближе подходят к Парижу.
   - Мы - англичане, - уверенным тоном; заявлял герцог, когда речь  заходила
о военных действиях, - так что нет причин сомневаться в том, что  мы  сможем
выехать отсюда в любой момент, когда только пожелаем.
   Но Антония все же сомневалась и, правду говоря, с каждым днем все больше.
Сам герцог нечаянно указал ей причину для сомнений, и однажды она  высказала
ее вслух:
   - Англичане как нация чрезвычайно непопулярны.
   - Почему? - удивился герцог.
   - Судя по тому, что  говорит  мистер  Лабушер,  французское  общественное
мнение взбудоражено недружественной позицией, занятой английской прессой.
   Герцог  сердито  хмыкнул,  что,   как   уже   знала   Антония,   означало
пренебрежительное отношение к предмету разговора -  на  этот  раз  он  давал
понять, что полностью игнорирует мнение всякой там прессы,  в  том  числе  и
английской.
   - Широко распространилось мнение, - говорила Антония, не обращая внимания
на замечание супруга, - что Англия зря не встала на сторону  Франции,  чтобы
отстоять Париж - колыбель современной цивилизации.
   Она на миг прервалась, но вскоре взволнованно продолжила:
   - Теперь ненависть парижан к нам настолько сильна, что "Ле  Нувель"  даже
предлагала незамедлительно расстрелять всех британцев, находящихся в Париже.
   - О Боже, да что вы говорите! - в недоумении воскликнул герцог.
   - Когда после падения империи стали менять  названия  парижских  улиц,  -
рассказывала  Антония,  -  французская  пресса  требовала  переименовать   и
Лондонскую улицу на основании того, что слово "Лондон" стало для парижан еще
более ненавистным, чем "Берлин".
   - Я не могу поверить,  что  за  этим  стоит  еще  что-то,  кроме  грязной
журналистской клеветы, - резко сказал герцог. - Завтра же я  лично  обращусь
за разъяснениями в британское посольство!
   Антония ничего не ответила, но спустя пару минут, сменив тему  разговора,
она предложила:
   - Мне кажется, у тебя болит голова. Позволь я помассирую  лоб.  Это  тебе
всегда помогает.
   Она старалась говорить спокойным тоном, надеясь, что Атол не  догадается,
как ей хочется, чтобы он согласился. Антония прилагала немалые усилия, чтобы
скрыть свои истинные  чувства,  опасаясь  обнаружить  свою  любовь  к  нему.
Поэтому прикасаться к нему для нее было настоящим наслаждением.
   - Возможно, это немного поможет, - неохотой согласился он.
   Она поднялась и стала позади его кресла, положив обе руки ему на  лоб,  и
Атол вдруг ощутил, как напряжение спадает, покой разливается по всему  телу,
и он вспомнил, какое .удовольствие испытывал, когда Антония ухаживала за ним
во время болезни.
   - Где ты этому научилась? - мягко спросил он.
   - В свое время Ив обнаружил, что  подобные  массажные  движения  помогают
лошадям при растяжении связок, - тихо ответила Антония,  деликатно  массируя
ему виски.
   Ее ответ рассмешил герцога.
   - Как это я не догадался, что и здесь обязательно  должны  присутствовать
лошади!
   - Мне никогда в голову не приходило, что буду практиковаться на человеке,
- улыбнулась Антония.
   - В любом случае я благодарен судьбе за то, что, оказавшись первым  твоим
пациентом, я испытал облегчение и на собственном примере доказал,  что  все,
что годится для лошади, применимо и к человеку.
   Он говорил насмешливым тоном, и Антония догадалась почему Атол ведет себя
таким образом.
   С некоторых пор он, как ей  казалось,  относился  с  негодованием  к  тем
знакам  внимания,  которые  она   ему   оказывала.   Возможно,   определение
"негодование"  здесь  не  вполне  точно  и  уместно,  ибо  герцог   довольно
демонстративно отвергал ее заботу. Причин такого поведения Антония понять не
могла.
   - Нам нужно поскорее уехать, - внезапно заявил он. - Мы должны  вернуться
в Англию, вернуться к нормальной жизни. И я уверен, что тебе  хочется  этого
так же, как и мне.
   Антония с трудом удержалась, чтобы громко не возразить, что именно  этого
она хочет меньше всего, а он тем временем продолжал:
   - Но вполне возможно, что вы предпочтете остаться здесь и принимать знаки
внимания вашего поклонника-журналиста.
   - Мистер Лабушер был всегда очень любезен с нами и весьма нам полезен,  -
ответила Антония, не обращая внимания на язвительные слова Донкастера,  -  и
как только вы поправитесь настолько, что мы сможем  уехать,  я  уверена,  он
поможет нам и в этом.
   - Вряд ли мне понадобится его помощь, - высокомерно отозвался Атол. - Как
я вам уже сказал, завтра  я  намерен  побывать  в  британском  посольстве  и
обсудить с послом, лордом Лайоном, наши планы относительно мер  безопасности
по пути в Гавр, где ждет яхта.
   - Вы должны окрепнуть, прежде чем мы  отправимся  в  это  путешествие,  -
настаивала Антония.
   - Сегодня после обеда я собираюсь погулять в саду, - тоном,  не  терпящим
возражений, заявил герцог. - Массажист заверил меня, что я в полном порядке:
Главное - не допустить, чтобы открылась рана в груди.
   Он ни словом не упомянул о том, что каждый  раз,  поднимаясь  с  постели,
испытывает тошнотворное головокружение. Отвергая любое проявление  слабости,
Атол боролся с собственным недугом решительно и стойко. Это и было одной  из
причин его столь быстрого выздоровления.
   Но Антония, зная, что, вернувшись в Англию, она сразу  же  потеряет  его,
хотела, пусть на немного,  продлить  их  пребывание  в  Париже,  даже  ценой
возможных бед и унижений.
   Герцог отдыхал после сытного обеда, не имея ни малейшего представления  о
том, сколь трудно обеспечить ему необходимое питание, когда  слуга  объявил,
что мистер Лабушер ждет герцогиню в гостиной.
   Антония вышла к гостю. Тот, как всегда, поцеловал ей руку и посмотрел  на
нее так, что от его взгляда она почувствовала себя неловко.
   - Вы кажетесь мне немного утомленной, леди Антония,  -  заметил  Генри  с
беспокойством. - Вы по-прежнему ухаживаете по  ночам  за  вашим  беспокойным
пациентом?
   - Нет, конечно же, нет, - смущенно отведя взгляд, ответила она. - Я сплю,
а у моего мужа имеется колокольчик на тот случай, если ему что-то нужно.  Он
не будил меня уже несколько ночей кряду.
   - Меня вам не обмануть, вы спите плохо, подсознательно прислушиваясь,  не
позовет ли он вас, - с пониманием кивая головой, сказал Лэбби.
   Антония улыбнулась.
   - Вы не должны тревожиться обо мне. Мой муж решил поскорее  вернуться  на
родину.
   - Вчера он говорил мне об этом, - сказал Генри. - Но  сделать  это  будет
непросто.
   - Он хочет завтра пойти в британское посольство, чтобы обсудить с  лордом
Лайоном все проблемы, связанные с нашим отъездом.
   - Этого он сделать не сможет, - ответил Лэбби, - поскольку  посол  вместе
со всеми сотрудниками дипломатического корпуса покинул сегодня Париж.
   - Нет, этого быть не может! - воскликнула ошеломленная новостью Антония.
   - Может, поскольку уже произошло, - взволнованно  заметил  Лэбби.  -  Как
только мне сказали об этом, я, думая о вас, заскочил в  посольство  по  пути
сюда. Слухи подтвердились, посол выехал в Лондон.
   Антония слушала затаив дыхание. Меж тем Лэбби продолжал:
   - Ни одного официального лица не осталось в британском посольстве. Мне об
этом сообщил консьерж, чьи обязанности, как я понял, состоят  в  том,  чтобы
пожимать плечами и на все расспросы отвечать, подобно попугаю:  "Я  не  могу
давать никакой информации".
   -  Я  не  слышала,  чтобы  когда-либо  случалось  нечто  подобное!  -   в
негодовании воскликнула Антония. - Я всегда  думала,  что  британский  посол
должен оставаться на месте, пока хоть одному англичанину угрожает опасность.
   - Англичан в Париже около четырех  тысяч,  -  сказал  журналист,  приводя
Антонию в полное недоумение.
   - Разве такое возможно, разве возможно?.. -  в  испуге  повторяла  она  и
вдруг решительно заявила:
   - Если уехал посол, то и нам нужно поскорее уезжать  отсюда.  Поезда  еще
ходят? - спросила она, нервно теребя подол платья.
   - Скорее всего вам не удастся воспользоваться поездом, даже если они  еще
ходят, - с грустью глядя на Антонию, ответил Лабушер.
   Он опустил глаза, и Антония поняла, что Генри не все ей сказал.
   - Скажите правду, - потребовала она, - ничего от меня не скрывайте.
   - Я только что узнал, что поезд,  отошедший  от  Северного  вокзала,  был
захвачен прусскими кавалеристами в Сенлисе, а  это,  как  вы  знаете,  всего
двадцать семь миль к северу от Парижа.
   Антония от изумления открыла рот, но не произнесла ни  слова,  а  Лабушер
добавил:
   - Думаю, что именно это событие  заставило  лорда  Лайона  и  английского
консула уехать сегодня утром.
   - Почему французское правительство не  настояло  на  том,  чтобы  сначала
уехали все англичане? - спросила Антония с отчаянием в голосе.
   - Правительство и комитет национальной  обороны  заявили,  что  при  виде
больших групп отъезжающих из города иностранцев  могут  произойти  вол...  В
общем, это может деморализовать армию и горожан...
   - Но все мы здесь - лишние рты, - недоумевала Антония.
   - Вы не первая, кто об этом подумал, многие англичане того же мнения и не
скрывают его, - ответил журналист, - к сожалению, французское  правительство
не внемлет голосу рассудка, а мне кажется, что  этому  правительству  вообще
все безразлично.
   В голосе Лабушера звучала ярость, но он сумел взять себя в руки  и  более
спокойно заявил:
   - Я найду способ, чтобы вывезти вас из города,  обещаю  вам  это.  Но  вы
должны понимать, что я поступаю против собственных желаний - я предпочел  бы
удержать вас здесь.
   Антония вопросительно посмотрела на  Генри,  не  понимая,  что  он  хотел
сказать, но, встретив его взгляд, быстро опустила глаза.
   - Я люблю вас, Антония, - произнес он громко и внятно. - И вы знаете это.
   - Вы не должны... говорить... мне об этом... - запинаясь, ответила она.
   - Разве это имеет значение? -  спросил  он.  -  Ведь  мне  известны  ваши
чувства ко мне. Он глубоко вздохнул и добавил:
   - Я отдаю себе отчет в том, что слишком стар для вас. Если бы я  был  лет
на десять моложе, клянусь, я сделал бы все, чтобы соблазнить вас. Однако при
нынешних обстоятельствах я оставляю вас такой, какой встретил, - безупречной
и незапятнанной. Несмотря на то, что в длинном списке моих  сердечных  побед
вы, возможно, моя единственная любовь.
   И было в голосе Генри что-то такое, отчего на глаза  Антонии  навернулись
слезы.
   Ей не требовалось лишних слов, она все прекрасно  понимала  и  переживала
из-за того, что невольно стала причиной страданий человека,  который  всегда
был добр к ней.
   Словно догадываясь, о чем она думает, Лэбби сказал:
   - Быть может, когда-нибудь, когда станете старше, вы поймете, как  трудно
было мне вести себя сдержанно, оставаясь с вами наедине...
   - Для меня так много... значила... ваша дружба... -  смущенно  произнесла
Антония. - Я буду дорожить воспоминаниями о ней.
   - Это вовсе не была дружба, Антония, - возразил Лэбби, - это была любовь!
Любовь, которая  очень  сильно  отличалась  от  чувств,  которые  я  знал  и
переживал раньше.  Порой  мне  казалось,  что  я  вижу  чудесный  сон  и  вы
существуете только в моем воображении.
   - Вы не должны говорить со мной... подобным образом... - сказала Антония,
но, произнося эти слова, она вдруг подумала, что, возможно, зря отказывается
от  любви  Генри  Лабушера.  Герцог  вряд  ли  станет  препятствовать  этому
увлечению - в конце концов, он сам давно влюблен в маркизу, -  и  когда  они
вернутся в Англию, Антония в его жизни не будет значить  ничего.  Донкастеру
станет все равно, любит она кого-нибудь или в нее влюбился кто-то.
   Думая о своей дальнейшей  судьбе,  Антония  отвернулась,  чтобы  лицо  не
выдало ее смятения, но Лэбби, продолжая говорить, положил руки ей на плечи и
заглянул в глаза.
   - Что же есть в вас такого, что отличает от других женщин? - спросил он в
недоумении. - Вы вовсе не красавица, и все же я не в силах  освободиться  от
ваших чар.
   В его глазах она увидела боль и отчаяние.
   - Ваш голос постоянно звучит  у  меня  в  ушах,  -  с  грустью  продолжал
Лабушер, - по сравнению с вами другие  женщины  кажутся  мне  нескладными  и
неловкими. Я могу думать только о вас, о вас одной, Антония.
   В его голосе чувствовалась такая страсть, что Антония внезапно смутилась,
горячий румянец вспыхнул на ее  щеках,  ей  стало  неловко  и  даже  немного
страшно.
   Лэбби убрал руки с ее плеч и, пройдя через всю  гостиную,  остановился  у
окна.
   - Когда вы уедете, - сказал он,  -  у  меня  останутся  лишь  несбывшиеся
мечты, и уже сейчас я. предвижу, что преследовать они будут  меня  до  конца
моих дней.
   Антония  сделала  еле  заметный  жест,  в  котором  выразилась   вся   ее
беспомощность.
   - Что я могу... сказать? - спросила она  тихо.  -  Вы  же  знаете,  я  не
хотела... причинить вам боль.
   - Говорят, что лучше любить и потерять любовь, чем не любить вовсе, -  но
это так банально, - ответил Лэбби тоном человека,  который  насмехается  над
самим собой. - Так мне казалось прежде, однако  в  данном  случае  оказалось
абсолютной правдой. Вы заставили меня пережить  нечто  совершенно  чудесное,
моя милая герцогиня.
   - Что же именно? - недоуменно спросила Антония.
   - Вы вернули мне веру в женщин. Я наблюдал, как они позорили и  продавали
Вторую империю. Я видел их  жадность,  лицемерие,  коварство.  Но  вы  вдруг
открыли мне, что женщина может  оставаться  чистой  и  верной,  искренней  и
неиспорченной.
   Он одарил ее одной  из  своих  циничных  улыбочек,  которая  на  сей  раз
показалась Антонии просто грустной, и произнес:
   - Я всегда считал, что каждая женщина,  которую  ты  любил,  оставляет  в
твоей душе неизгладимый след, будто надпись на могильной плите. Вы начертали
в моей душе: "Я возвращаю вам веру..."
   - Благодарю вас, Лэбби, - мягко сказала Антония.
   И, не дожидаясь, когда он попрощается с ней, вышла из  гостиной,  оставив
его одного.

***

   - Я вам не верю! - гневно воскликнул герцог.
   - К сожалению, это правда,  -  спокойно  ответил  Генри  Лабушер,  смотря
Донкастеру в глаза. - Вчера, двадцатого сентября,  уланы  из  двух  прусских
армий обменялись рукопожатиями возле Версаля, который был сдан  без  единого
выстрела.
   Оба собеседника замолчали. Первым заговорил герцог:
   - Значит, Париж отрезан от остальной части Франции. Я с трудом могу в это
поверить!
   - А что происходит на улицах? Что об этом думают парижане? - взволнованно
спросила Антония.
   - Люди  устали  и  отчаялись  ждать.  Они  говорят:  "Ну  пусть  пруссаки
подойдут, пусть наконец заговорят пушки!  Слишком  все  это  затянулось!"  -
ответил  Лабушер  и  добавил:  Законом  предусмотрены   жестокие   кары   за
дезертирство.
   - Это правильно, за дезертирство надо наказывать самым суровым образом, -
заметил герцог жестко.
   - Я не могу не испытывать жалости к солдатам,  -  сказал  Лабушер.  -  Им
больше всего досталось в этой войне, которая, кстати, им-то меньше  всего  и
была нужна. Это их оставили без оружия, армиями  командовали  безобразно,  и
это не могло не сказаться на моральном и  боевом  состоянии  войск.  Молодые
зуавы* <Зуавы - части легкой пехоты  во  французских  колониальных  войсках,
комплектовавшиеся командованием главным образом из жителей Северной Африки и
добровольцев-французов.> в панике бежали, когда  впервые  попали  под  огонь
прусской полевой артиллерии.
   - И что с ними стало? - Антония тоже пожалела солдат.
   - Их согнали на Монмартр,  где  разъяренная  толпа  плевала  им  в  лица,
угрожая немедленной расправой. Оттуда под конвоем  национальных  гвардейцев,
подгоняемые ударами прикладов в спины, они были доставлены в центр города.
   - А что еще происходит? - поинтересовался герцог.
   - До Парижа с трудом доходят любые новости,  мы  фактически  отрезаны  от
внешнего мира, - ответил журналист. - Из Парижа тоже все  труднее  переслать
весточку за пределы города.  Возможно,  для  этой  цели  будут  использованы
воздушные шары.
   - Шары?! - воскликнул герцог изумленно.
   - Уже удалось собрать немалое их  количество,  -  сообщил  Лабушер.  -  К
сожалению, многие сильно повреждены. Однако,  надо  признать,  это  неплохая
идея, хотя речь не идет о том, чтобы вывозить из города людей.
   - Никогда бы не подумал, что из Парижа буду улетать на воздушном шаре,  -
иронично заметил герцог. - Я думал о том, что, возможно, следует  обратиться
к французским властям  с  просьбой  провести  переговоры  с  неприятелем  по
вопросу об открытии безопасного прохода для  иностранных  граждан,  желающих
покинуть осажденную столицу.
   - И я думал об этом, - кивнул Лабушер. - Герцогиня уже обращалась ко  мне
с просьбой найти способ покинуть город.
   - А это возможно? - удивился герцог. - Сегодня утром, - спокойно  сообщил
журналист, - я провожал в дорогу четверых британцев, моих  давних  знакомых.
Они весело садились в карету,  нагруженную  корзинами  с  продовольствием  и
личным багажом, с английским флагом, реющим на ветру.
   - И что произошло? - взволнованно спросил герцог.
   - Они добрались лишь до моста в Нейи, где их схватили и привезли обратно.
Один из генералов вежливо приветствовал их: "Не понимаю вас, англичан.  Если
вы хотите, чтобы вас расстреляли,  мы  сделаем  это  сами,  избавив  вас  от
ненужных хлопот!" Лабушер на миг прервался, а затем продолжил:
   - Мои друзья клянутся, что завтра попытаются снова уехать из  Парижа,  но
мне кажется маловероятным, что им удастся осуществить эту затею.
   - Что же тогда делать нам? - Донкастер с тревогой взглянул на журналиста.
   - Дайте мне немного времени, - попросил Лабушер. -  Пруссаки  еще  только
устанавливают свои тяжелые орудия. Обстрелы пока еще не начались.
   Антония не на шутку испугалась.
   - Вы думаете, они будут обстреливать город? - Она бессильно опустилась  в
кресло у окна.
   - Разумеется, - ровным голосом подтвердил Лэбби ее опасения. - Только так
должны поступить прусские генералы, если хотят добиться быстрой  капитуляции
Парижа.

***

   Этой ночью Антония не могла заснуть. Она прислушивалась к звукам  ночного
города, в любую минуту ожидая артиллерийского залпа прусских пушек и грохота
взрывающихся снарядов на улицах Парижа. Однако  все  было  спокойно,  и  она
подумала, что, возможно, Лабушер преувеличил опасность.
   И все же она вынуждена была признать,  что  герцог  отнесся  к  сообщению
журналиста крайне серьезно. Об этом свидетельствовало его беспокойство,  все
возрастающее по мере того, как проходили дни.
   Антонии с трудом удавалось удержать его дома  -  он  порывался  выйти  на
улицу, дабы самому проверить, что же происходит в городе.
   Чтобы помешать ему, Антонии пришлось прибегнуть к чисто  женской  уловке:
она разрыдалась, умоляя не оставлять ее одну в огромном доме.
   - Но я не  могу  все  время  сидеть  взаперти,  как  зверь  в  клетке!  -
раздраженно возражал герцог.
   - А я боюсь оставаться здесь одна. Представьте только, что  будет...  что
будет, если вас убьют... или арестуют... - плакала  Антония,  вытирая  глаза
огромным платком. - Что тогда будет со мной?!
   Это был железный аргумент в пользу Антонии. Кроме  того,  герцог  все  же
решил прислушаться к совету Лабушера,