Вада рассмеялась:
   - Знаешь, мама, мы так долго боялись своей собственной  тени  и  избегали
любого упоминания о нашей семье, поэтому я не верю, будто имя Эммелин  Хольц
сейчас что-то значит для широкой американской публики.
   - Будет значить,  да  еще  как,  если  газетчики  что-нибудь  прознают  и
примутся за свое, - грустно заметила миссис Хольц. - После этого,  Вада,  ты
уже не сможешь нигде появиться, не собрав вокруг  себя  толпы  любопытных  и
репортеров. Говори все, что угодно, лишь бы это не  появилось  на  следующее
утро в газетах; покупай новую шляпу или туфли, но делай это так, чтобы никто
не строил догадки: что такое из ряда вон  выходящее  ты  собираешься  в  них
совершить!
   Вада вздохнула:
   - Ты права, мама. Я все это ненавижу.
   - Тогда поверь, что тот жизненный путь, который для тебя  определил  твой
отец, - единственно верный. А я лишь исполняю его волю.
   Эти слова как будто тронули Валу. Она опустилась на колени перед сидевшей
на диване матерью и, наклонившись к ней, поцеловала:
   - Я люблю тебя, мама! И сделаю все, как ты скажешь; я поеду  в  Европу  и
встречусь с герцогом.
   - Ты выйдешь за него замуж, Вада! - тихо сказала миссис Хольц.
   - Я подумаю, - пообещала  Вада.  Миссис  Хольц  с  неожиданной  нежностью
прикоснулась рукой к щеке дочери.
   - Ты очень хорошенькая, дитя мое! Представляю, с каким  удовольствием  со
временем я буду вспоминать тебя на официальной  церемонии  в  день  открытия
парламента, когда в Букингемском дворце обычно дают бал: там тебя представят
ко двору и королеве Виктории, и твои волосы украсят три  белых  пера  принца
Уэльского.
   - Все это звучит очень торжественно, - сказала Вада, - но когда, с  тремя
белыми перьями, я буду уезжать в карете из Букингемского дворца и  рядом  со
мной окажется мой муж, сверкающий регалиями, о чем мне с ним беседовать?
   - Ну право же, Вада, - стала выговаривать дочери миссис Хольц,  -  такого
рода вопросами ты все только осложняешь.
   - Но такие вопросы тоже требуют иногда ответа, не так ли?
   - Ты найдешь в Англии столько  для  себя  интересного,  -  с  увлечением,
оживленно произнесла миссис Хольц, - это даст тебе массу тем для разговора.
   - И все они, кроме одной, будут соответствовать обстановке и случаю.
   - Кроме какой? - поинтересовалась миссис Хольц.
   - Любви! - ответила Вада. - Согласись, мама, что на это просто  так  язык
не повернется.
   В возникшей тишине миссис Хольц нежно потрепала щечку дочери.
   - Ты говоришь вздор, дорогая, - произнесла она. - Обещай мне, что поедешь
в Англию. Сейчас я тебя прошу только об этом.  Все  остальное  образуется  и
встанет  на  место,  когда  ты  приедешь   в   Лондон.   Помнишь,   как   на
рисунке-ребусе: соединяя отдельные  фрагменты,  получаешь  единое  целое.  А
теперь иди и отбери вещи, которые хочешь взять с собой.  Только  не  слишком
много! Помни, в Париже  тебя  ждут  приятно  волнующие  покупки  в  шикарных
магазинах!
   - Я не забыла о Париже, - ответила Вала.
   Последнее слово она проговорила еле слышно, поскольку дверь открылась и в
комнату  вошла  Джесси  в  сопровождении  слуги,  толкавшего   перед   собой
кресло-каталку.
   Вместе они осторожно приподняли миссис Хольц с дивана, усадили в коляску,
и слуга повез ее через комнату и дальше по  широкому  коридору,  ведущему  в
спальню, расположенную на том же этаже.
   Дом семьи Хольц, большой, уродливый, возведенный  из  коричневого  камня,
был одним из самых массивных зданий  Нью-Йорка  того  времени.  Вада  всегда
считала, что этот дом стал слишком велик для их с матерью потребностей после
смерти ее отца.
   Он умер два года назад, и после однолетнего траура, проведенного в разных
поместьях, разбросанных по всей Америке, они приехали в  Нью-Йорк  всего  на
два-три месяца, чтобы купить новые туалеты и представить  Ваду  кое-кому  из
друзей ее матери.
   Девушку удивляло, что ей не позволяют посещать балы. Она  была  всего  на
нескольких вечеринках в немногочисленной компании своих друзей.
   Всегда, сколько она помнила, для молодежи устраивали балы  и  вечера,  но
для нее, даже когда ей исполнилось пятнадцать, в  семье  существовали  самые
строгие правила; ей всюду сопутствовала компаньонка, и то,  что  разрешалось
другим девочкам ее возраста, Ваде было запрещено.
   Если она танцевала с молодыми людьми, после танца ее немедленно подводили
к матери или к той, кто ее сопровождал.
   Ей не разрешалось бывать ни на каких пикниках и даже кататься с подругами
на лошадях без сопровождения взрослых. С Вадой почти всегда ездила ее мать.
   К ним домой часто приглашали друзей Вады, но ее редко  оставляли  с  ними
наедине, даже ненадолго. Кажется, к девичьим секретам в их доме относились с
неодобрением.
   Правда, все это ее не очень волновало,  потому  что  существовало  многое
другое, чем можно было себя занять. Она любила читать, ездить  верхом  и  не
проходило дня, чтобы не отправлялась кататься на лошадях, конечно, вместе  с
грумом или взрослым спутником, которого выбирала для нее мать.
   Когда Вада появлялась верхом  на  лошади  чистейшей  породы,  от  девушки
нельзя было отвести глаза. Это было изумительное зрелище!
   Вада  хорошо  играла  на  фортепиано,  и  отец  приглашал  к  ней  лучших
музыкантов, которые развивали ее способности.
   Иногда ее удивляло, что во время занятий, хотя учитель музыки был пожилым
человеком, в комнате всегда кто-нибудь  находился  -  гувернантка  или  чаще
всего старая служанка Чэрити.
   Вада думала, как должно быть им скучно  сидеть  просто  так,  но  тут  же
заставляла себя полностью сосредоточиться  на  том,  что  играла,  и  вскоре
забывала об их присутствии.
   То же самое происходило на уроках французского и немецкого и на  занятиях
итальянской оперой, которую Вада  постигала  под  руководством  итальянского
педагога.
   Среди ее преподавателей были профессора античной и  греческой  филологии,
латыни, а один из них даже  имел  ученую  степень  за  труды  по  английской
литературе.
   Когда они приходили, гувернантка Вады, очаровательная  женщина,  дававшая
ей первые уроки, всегда присутствовала на занятиях.
   Мисс Мирибел Чэнинг обладала незаурядным интеллектом уже в том  возрасте,
когда женщинам вроде бы еще не положено считаться эрудитами. Она учила  Ваду
всему, что знала сама, пока не убедила ее отца дополнить образование  дочери
занятиями с профессорами и опытными педагогами.
   - Тебе бы родиться мальчиком, - как-то сказала она Ваде. - Ты бы могла во
многом помогать своему отцу.
   - А почему я не могу ему помогать? - спросила Вада.
   - Так принято, что женщины - покорные жены и матери - сидят дома и всегда
со всем согласны, - ответила мисс Чэнинг.
   - А если, предположим, у женщины нет мужа, что тогда? -  поинтересовалась
Вада, думая о самой гувернантке.
   - В таком случае  ей  остается  только  сожалеть,  что  она  не  родилась
мужчиной.
   Вада часто думала над этими словами мисс Чэнинг,  однако  говорила  себе,
что не хотела бы быть мужчиной.
   Да, она хотела оставаться женщиной, но  мечтала  вести  более  широкую  и
интересную жизнь, чем было обычно принято.
   Правда, много говорилось и писалось об эмансипации,  и  Вада  знала,  что
молодым американским девушкам теперь разрешалось больше, чем их мамам в  том
же возрасте.
   Тем не менее ей казалось, что ограничений все-таки слишком много  -  даже
круг вопросов, которые представляли для них интерес  и  которые  они  хотели
обсуждать, был невероятно узким.
   Вада  понимала,  что  широкое  и  глубокое  образование  отличало  ее  от
большинства сверстниц.
   Однажды она поделилась этим с мисс Чэнинг:
   - Я знаю, что должна быть благодарна вам за все, что вы мне дали, за все,
чему смогла научиться. Без вас я бы просто  рисовала  акварелью  или  что-то
шила.
   - Знания компенсируют отсутствие многого, - призналась мисс Чэнинг.
   По ее интонации девушка почувствовала  в  этих  словах  какой-то  скрытый
смысл, будто они должны были ей сообщить что-то очень важное.

***

   Сейчас, когда ее мать ушла, она села на пол перед камином, и  слова  мисс
Чэнинг  совершенно  неожиданно  всплыли  в  ее   сознании:   "Знания   могут
компенсировать отсутствие многого..."
   "А могут ли знания компенсировать любовь?" - спросила себя Вала.
   Могут ли знания смягчить ее зависть  к  женщинам,  которых  любят  только
потому, что они любимы, а не оттого, что у них много денег?
   Раньше она никогда не относилась серьезно к своему богатству. Но  сейчас,
думая о миллионах, которые отец ей завещал после своей смерти,  о  миллионах
долларов,  приращенных  с  годами,  по  мере  того,  как  все  больше  нефти
выкачивалось из нефтяных скважин, Вада понимала, что  ее  мать  была  права,
говоря о том, что ее дочь не похожа на других девушек.
   Могут ли мужчины смотреть на нее и не замечать того золотого  пьедестала,
на который она возведена, возвышаясь над обычными смертными?
   Вся Америка была одержима жаждой богатства. Ради него американцы работали
до изнеможения, мечтали о нем, золото мерещилось им везде! Они искали его  и
находили.
   Деньги, деньги! Все больше и больше денег! Американцы свято  верили,  что
за золото можно купить все, что пожелаешь.
   "Кроме одного, - сказала себе Вада, - кроме любви!"
   Уголек выпал из камина; Вада встала, вспомнив, что ее мать  хочет  видеть
ее за чаем в другом платье.
   Вада подумала, что переодевание,  эта  бесконечная  смена  костюмов,  для
богатых - один из способов хоть чем-то занять свое свободное время.
   К завтраку они появлялись в утренних платьях, катались верхом в амазонках
- костюмах для  конных  прогулок.  Были  специальные  платья  для  ленча,  а
послеобеденные туалеты надевались для вечеров с гостями и для приемов.
   К  чаю  американка   надевала   платье   мягких   линий,   подчеркивающее
женственность. Казалось, это гармонично сочетается с серебряным чайником  на
серебряном подносе и было раболепски скопировано с чаепитий в Англии - у тех
же сословных кругов, к которым принадлежали Хольцы.
   Но, конечно, к обеду, даже в  кругу  семьи,  дамы  предпочитали  вечерние
наряды с глубоким вырезом. Спускаясь в них по лестнице, они ослепляли  своим
блеском глаза одного, самое большее - двух безразличных слуг.
   "Переодевания, переодевания!..  -  повторяла  Вада  самой  себе,  идя  по
коридору.  -  Уверена,  что  этот  заведенный  порядок  -  часть   какого-то
гигантского  ритуала,  возможно  даже   игры,   предложенной   кем-то,   кто
манипулирует нами, беднягами, словно пешками".
   Представив все это, она рассмеялась,  но  когда  вошла  в  свою  комнату,
задержалась  в  дверях  и  стала  ее  осматривать   с   внезапно   возникшим
неудовольствием.
   Комната  изобиловала  разными   художественными   безделушками   и   была
обставлена в соответствии с распространенными представлениями  об  идеальной
спальне молодой девушки. Медную кровать с изысканно украшенным изголовьем  и
основанием по краям обрамляли оборки.  На  туалетном  столике  с  прекрасным
зеркалом лежала белая муслиновая салфетка; сквозь  плетения  ее  ткани  были
протянуты тонкие розовые ленточки, которые  завязывались  бантиками.  Шторы,
тоже розовые, обшитые бахромой и украшенные кисточками,  были  присборены  и
подвязаны кружевными и  бархатными  шнурами.  Все  это  выглядело  игриво  и
беспечно; казалось, что здесь обитают шаловливые дети.
   Мебель была вручную расписана птичками и цветами. Небольшие скульптурки и
другие предметы искусства аккуратно разместились по полочкам и шкафам.
   Вада не могла припомнить ни одного своего  дня  рождения  или  Рождества,
чтобы ее мать не преподнесла ей, среди множества прочих подарков, фарфоровые
статуэтки,  чаще  всего  в  виде  дрезденских  пастушек.   Здесь   же   были
художественные изделия из  серебра,  золота,  из  полудрагоценных  камней  и
фарфора, изображающие людей и  животных.  Комнату  переполняли  всевозможные
маленькие  коробочки,  шкатулки,  многие  из  них  не  представляли  никакой
ценности, но выглядели привлекательно и забавно. Все они имели  определенное
назначение и считались во вкусе юных особ.
   Все вместе эти предметы загромождали комнату, и у Вады  часто  появлялось
желание выбросить ненужный хлам. Ее мать пришла бы в ужас от подобной мысли.
Миссис Хольц к тому же вряд ли сумела  бы  понять,  что  Вада  устала  и  от
картин, украшавших стены ее комнаты.
   Это были полотна с изображением детей, играющих с животными,  репродукция
с картины сэра Джошуа Рейнолдса "Век невинности",  идиллии  других  именитых
художников, в которых присутствовали, животные.
   В  комнате  находились  также  предметы  священных  религиозных  культов,
слишком яркие и необычные, чтобы вписаться в окружающую действительность.
   "Это даже не комната ребенка, это жилище  слабоумного",  -  сказала  себе
Вада, и ей сразу же стало стыдно за свою беспощадную критичность.
   Ее мать как-то назвала ее неблагодарной, и Вада попыталась внушить  себе,
как ей повезло, что она может жить одна в такой большой и красивой комнате.
   Девушка хорошо знала о существовании бездомных людей,  бродяжничавших  на
улицах Нью-Йорка, о том, что целые семьи порой не имеют  крыши  над  головой
или ютятся все вместе на чердаках или в подвалах и там едва  хватает  места,
чтобы повернуться.
   Но иногда Вада чувствовала, что ее спальня, так же как и  ее  собственная
гостиная, оскорбляют ее интеллект и достоинство.
   То же самое она ощущала в каждом их доме.
   Комнаты везде были похожи и отличались только цветом стен.  Когда  Хольцы
путешествовали, личные вещи Валы разъезжали вместе с ними. Фарфор,  предметы
искусства, маленькие шкатулочки - все вывозилось и составляло часть багажа.
   Точно так же, когда Вада была маленькой, ее куклы, плюшевый мишка, книжки
со  сказками  путешествовали  с  места  на  место,  чтобы  девочка   повсюду
чувствовала себя как дома.
   От всего этого Вада ощущала себя  как  бы  скованной  невидимыми  цепями;
казалось, они опутывают ее запястья и лодыжки.  И  некуда  бежать  от  этого
дома, от его обстановки, от его духа.  То  же  самое,  иногда  думала  Вада,
происходит и с ее мозгами.
   Ей не давали возможности  самостоятельно  мыслить  и  принимать  решения.
Порой она даже пыталась представить, сможет ли что-то изменить в  заведенном
порядке.
   - Завтра мне хотелось бы поехать кататься верхом  не  утром,  а  днем,  -
сказала она как-то.
   - Но профессор Хабер придет к тебе после ленча, Вада, разве ты забыла?  -
отвечали ей.
   - Почему он не может прийти после завтрака? - настаивала девушка.
   - А какой в этом смысл? - говорили ее мать или мисс Чэнинг.
   Ответа на такой вопрос у нее не было, и занятия шли по расписанию,  своим
чередом, как прежде, и временами Ваде казалось, что уже  никогда  ничего  не
изменится.
   Они даже посещали свои дома и поместья в определенное  время  года:  одни
весной, другие осенью, какие-то в летнюю жару,  иные  -  в  холодные  зимние
месяцы.
   "Это похоже на движение фигур на шахматной доске, - думала  Вада,  -  где
все клетки одинаковы и  отличаются  только  цветом".  Она  представила,  как
передвигается из желтой клетки, которую обозначила для  себя  как  Весну,  в
розовую - Лето, далее в коричневую - Осень и, наконец, в белый квадрат,  он,
естественно, означал Зиму.
   Затем все повторялось сначала, в той же последовательности, - из клетки в
клетку одного и того же размера, но вместе они вели в никуда.
   "С моей стороны эгоистично жаловаться. Я не имею права быть  недовольной.
Мне так повезло! Я  такая  счастливая!  Я  так  богата!"  -  снова  и  снова
повторяла себе Вада.
   Вокруг все было как в  гигантском  карточном  доме,  и  больше  всего  ей
хотелось его разрушить.
   И вот теперь, впервые в жизни, Ваде  предстояло  совершить  что-то  иное,
отличное от прежнего, и вырваться из привычной рутины.
   Она почувствовала, как меняется к лучшему ее настроение.
   По крайней мере, она увидит Париж, хотя и пробудет там всего одну неделю.
Наконец-то повседневная монотонность ее жизни в Америке останется позади.
   Девушка боялась даже представить, что может случиться, когда она  приедет
в Англию, но сейчас ей не хотелось занимать этим свои мысли.
   Лучше она будет думать, что скоро увидит многое из  того,  о  чем  читала
раньше и мечтала для себя открыть, соприкоснется с чем-то новым.
   Дохнуло весной!
   Впервые Вада ощутила, как в той золотой клетке, где она томилась  со  дня
своего рождения, вдруг отворилось окно.
   Совсем маленькое окошко, но оно было открыто!

Глава 2

   - Завтра мы прибываем во Францию, - объявила мисс Нэнси Спарлинг.
   - Да, я знаю, - ответила Вада, - но так волнуюсь, никак не могу поверить,
что скоро буду в Париже.
   Мисс Спарлинг улыбнулась.
   Это была большая плотная  женщина,  внешне  чем-то  напоминавшая  хорошую
породистую лошадь.
   Ее родство по материнской линии восходило к самым знатным семьям Америки.
Сестра епископа из Нью-Йорка, она вращалась в  аристократических  кругах  не
только Америки, но и многих европейских стран.
   Вада знала, что мисс Спарлинг сделала ей огромное одолжение, согласившись
на роль сопровождающей.
   Нэнси Спарлинг с детских лет слыла натурой независимой. Она рано  поняла,
что не очень привлекает противоположный пол, и отчасти из-за этого развила в
себе независимое  отношение  к  окружающим.  Ее  самостоятельность,  как  ни
странно, поощряли родители.
   К тридцати годам она объездила почти  весь  свет,  а  в  пятьдесят  стала
личностью, популярной среди широких слоев американской общественности.
   Она всегда одевалась модно и со  вкусом,  где  бы  ни  появлялась,  -  на
премьере новой пьесы, на открытии оперного сезона или на обеде в Белом доме.
Ни одна газета не упускала случая описать, как она выглядела; иногда там  же
печатались ее материалы из светской хроники, - читатели всегда  ждали  их  с
нетерпением.
   Когда  путешественницы  сели  на  английский  корабль,  направлявшийся  в
Европу, интервью прессе давала  Нэнси  Спарлинг.  Она  шутила  и  болтала  с
репортерами, многих из которых  знала,  затем  проплыла  по  палубе,  словно
примадонна.
   Вада прокралась  на  корабль  по  другому  трапу,  сопровождаемая  только
Чэрити; она сразу же укрылась в каюте и не выходила из нее, пока корабль  не
отошел от причала.
   - Твоя мать осталась  бы  мной  довольна,  -  самоуверенно  сказала  мисс
Спарлинг, зайдя к Ваде. - Ни  один  репортер  не  усомнился  в  том,  что  я
путешествую одна.
   Она слегка посмеивалась.
   - Вот бы они все разозлились, если б узнали, какую сенсацию упустили!
   - Не говорите так, прошу вас! - умоляла Вада. - Я  не  хочу,  чтобы  хоть
кто-то догадался, зачем я еду в Англию.
   - Я не виню тебя. Ничто  так  не  снижает  остроту  и  страсть  любовного
романа, как предание его огласке еще до того, как он состоялся,  -  съязвила
мисс Спарлинг.
   - Может быть, он действительно не состоится, - тихо произнесла Вада.
   - Лучше не произноси это вслух в присутствии мамы. Она уже настроилась на
то, что ты будешь герцогиней.
   - Да, я знаю, - ответила Вада, - и все же... Мисс Спарлинг  взглянула  на
нее и тут же заметила:
   - Давай  не  будем  расстраиваться  и  заглядывать  вперед.  Наша  первая
остановка - Париж; этот город доставит тебе  много  незабываемых,  волнующих
мгновений.
   - Да, конечно, - согласилась Вада. Они говорили в основном о Париже. Ваду
очаровали рассказы Нэнси о людях, которых она там встречала во  время  своих
предыдущих поездок.
   - Они действительно такие веселые и  греховные,  как  о  них  говорят?  -
спросила Вада. Нэнси Спарлинг рассмеялась.
   - В последний раз, когда я была в  Париже,  меня  сопровождал  мой  отец,
который очень хотел увидеть Нотр-Дам до своей кончины. Он потом говорил, что
эта поездка была великолепной и очень обогатила его духовно.
   - Я понимаю, что вы имеете в виду, -  произ