каждый пенс должен быть на счету... Значит, вы
постараетесь? Вы очень любезны, мисс Стенвик. Я безгранично вам  благодарна.
Думаю, организационный комитет  выскажет  вам  свою  признательность,  когда
увидит результаты сегодняшнего сбора. Его имя?  Капитан  Дуглас  Ормонд.  Он
ужасно сожалеет, что заранее не побеспокоился о билете, но, как  я  вам  уже
говорила,  его  не  было  в  Англии...  Вы  перезвоните  мне?  О,   сердечно
благодарна. До свидания. Она положила трубку.
   - Генри это обойдется в пятьдесят фунтов,  -  удовлетворенно  проговорила
она.
   - Анжела! - воскликнула я. - Но они могут проверить и тогда  увидят,  что
Дуглас никогда в жизни ни пенса не дал на благотворительность.
   - Насколько я знаю эти благотворительные организации, - ответила  Анжела,
- они в настоящий момент в такой запарке, что больше ни  о  чем  не  думают,
кроме как о том, сколько им удастся собрать. У нас будет билет, вот увидишь.
   - Но разве Генри даст пятьдесят фунтов? - забеспокоилась я.
   - Я даже просить у него не буду, - ухмыльнулась она. - Я возьму их из тех
денег, которые отложены на  хозяйство,  а  в  конце  квартала  спишу  их  по
какой-нибудь статье.
   - Но ведь это самое настоящее мошенничество,  -  полусерьезно-полушутливо
заметила я.
   - Почему же, если деньги пойдут на доброе дело? - отпарировала Анжела.  -
А что может быть благороднее, чем благотворительность?
   - Действительно, что? - поинтересовалась я.
   - Не имею ни малейшего представления, - весело ответила  она  и,  мурлыча
себе под нос какую-то песенку, вышла из комнаты, оставив меня одну.
   Незачем говорить, что через  полчаса  пришло  сообщение  о  том,  что  из
Чедлей-Хауса уже отправлен посыльный с билетом для Дугласа. Я  не  могла  не
восхищаться изворотливостью Анжелы. Несмотря ни на  какие  препятствия,  она
добилась своего. В то же время меня не покидало ощущение, что мама  вряд  ли
одобрила бы ее поведение. И вообще, многое из того, что творилось в ее доме,
не понравилось бы ни маме, ни  папе.  Однако  у  меня  не  было  возможности
размышлять о родителях и о принципах, которые они в течение девятнадцати лет
вдалбливали мне в голову, так как в настоящий момент мои мысли  были  заняты
более важным вопросом - что надеть.
   Внезапно мне стало противно смотреть на свои белые платья с кучей  оборок
и голубыми шарфами, розовыми бутонами и  белыми  камелиями.  Мне  захотелось
выглядеть взрослой искушенной женщиной, уметь двигаться с  той  же  грацией,
что и сэр Филипп. Как безнадежно желать того, что тебе  недоступно.  В  моем
шкафу не оказалось ни одного платья, которое привлекало бы мое внимание  или
хоть  в  малейшей  степени  соответствовало  облику,  сложившемуся  в   моем
сознании. В конце концов я выбрала платье из бледно-зеленого шифона.
   Перед  самым  отъездом  Генри  преподнес  мне  огромную  розовато-лиловую
орхидею, которую я приколола к плечу.  Увидев  цветок,  Анжела  презрительно
фыркнула.
   - Странный выбор для молодой девушки, - проворчала она. -  Почему  ты  не
купил для нее розу или камелию?
   - Она достойна самого лучшего! - заявил Генри.
   - Под этим  ты  подразумеваешь  "самого  дорогого",  -  холодно  заметила
Анжела. - Даже несмотря на то что это может оказаться полной безвкусицей.
   - Но мне нравится орхидея, - запротестовала я. -  Если  бы  Генри  принес
розу или какой-нибудь другой цветок из тех, что я  вижу  на  дебютантках,  я
пришла бы в бешенство. Одна из них вчера появилась  с  букетом  ландышей  на
макушке. О! Какое платье! Ну почему я не могу  одеваться  так  же,  как  ты,
Анжела!
   Анжела надела черное, усыпанное блестками, платье,  которое  облегало  ее
как перчатка и все сверкало и мерцало, когда она двигалась.
   - Для этого тебе пришлось бы здорово похудеть, детка! - ответила она.
   И вот настал момент, когда мы втроем отправились в Чедлей-Хаус. В отличие
от остальных, которыми владело веселое возбуждение, меня охватывала тревога.
И причина была вовсе не в том,  что  я  ехала  на  прием  в  один  из  самых
знаменитых домов Лондона, а в том, что больше всего на  свете  мне  хотелось
вновь увидеть сэра Филиппа.
   С того дня, когда мы познакомились, я ни на минуту не переставала  думать
о нем, к тому же я многое узнала о  его  семье.  Я  не  решилась  признаться
Анжеле, что все, связанное с ним, меня очень интересует - во  всяком  случае
мне не хотелось рассказывать ей о том, что я купила книги о семье Чедлеев  и
о сокровищах Лонгмор-Парка. Я спрятала их в своей спальне и читала по утрам.
В книге о Лонгмор-Парке было  много  репродукций  семейных  портретов,  и  я
обратила внимание, что  сэр  Филипп  очень  похож  на  своих  предков.  Один
портрет, написанный Ромнеем, я  разглядывала  особенно  долго.  Если  бы  не
одежда тех времен и другой цвет волос, его можно было бы  считать  портретом
сэра Филиппа.
   Уже когда мы подъезжали к Чедлей-Хаусу, мы с Анжелой надели перчатки: она
- черные, до самого локтя, а я - коротенькие, в викторианском стиле, того же
цвета, что и платье. На запястьях мои перчатки  застегивались  бриллиантовой
пуговицей.
   Мы оказались в огромном мраморном холле, где оставили наши меховые манто,
и меня вновь охватили беспокойство и страх. Предводительствуемые Анжелой, мы
стали подниматься по лестнице, на верхней площадке которой нас встретил  сэр
Филипп.
   - Как поживаете, леди Анжела? - спросил он. Протянув мне  руку,  он,  как
мне показалось, очень холодно добавил:
   - А вы как поживаете?
   Я почувствовала себя подавленной. Мне  трудно  объяснить,  почему  я  так
ждала нашей встречи. Теперь же я поняла, что насколько глупо было надеяться,
будто и он, против всякой  логики  и  здравого  смысла,  будет  с  таким  же
нетерпением этого ждать.
   - Здравствуйте, Уотсон, - обратился он к Генри. - Рад вас видеть.
   Мы направились в большую гостиную, где уже собрались  другие  гости.  Они
переговаривались  и  потягивали  коктейли,   которые   разносили   лакеи   в
напудренных париках. Анжела, знакомая с некоторыми  гостями,  направилась  к
ним, чтобы поздороваться, а мы с Генри остались вдвоем.
   - Что ты скажешь насчет этих картин? - спросил он.
   Я вздрогнула,  так  как  была  поглощена  тем,  что  наблюдала  за  сэром
Филиппом, который приветствовал тех, кто прибыл вслед за нами.
   - Очень красивые, - ответила я.
   - Они стоят четверть миллиона, - сообщил Генри.
   Я с усилием заставила себя переключить внимание на своего зятя.
   - А чем еще мне следует восхищаться? - поинтересовалась я.
   - Последней  реликвией  ушедшего  века,  -  сказал  он.  Я  вопросительно
посмотрела на него, и он объяснил:
   - Я имею в  виду  тот  факт,  что  ты  находишься  в  одном  из  немногих
оставшихся частных особняков,  где  можно  увидеть  представление  подобного
рода. Но это вопрос времени и роста  налогов,  когда  Чедлей-Хаус  постигнет
участь остальных. Он превратится в  музей,  или  им  завладеет  какая-нибудь
фирма - и конец приемам.
   - Прекрати! - воскликнула я. - Ты говоришь ужасные вещи!
   - Но это правда, - промолвил Генри, причем в его голосе  слышалось  явное
удовольствие.
   Мне показалось, что его возмущает, как сэр Филипп чтит  традиции.  Деньги
Уотсонов, сделанные на торговле пивом, не могли купить того, что сэр  Филипп
унаследовал от своих предков -  не  только  дом,  картины,  гобелены,  но  и
ощущение преемственности поколений, надежности и  стабильности.  Даже  облик
нашего хозяина свидетельствовал об этом. Исчезни его богатство, он все равно
обладал бы тем, что всегда останется недоступным Генри. Бедный Генри, у него
есть только деньги, которые не смогли принести ему счастья.  Мне  захотелось
утешить его, но внезапно Генри легонько толкнул меня и проговорил:
   - Вон идут герцог и герцогиня.
   Я  повернулась  и  увидела  появившихся  в   дверях   самых   молодых   и
очаровательных представителей королевской семьи.  Сэр  Филипп  провел  их  в
гостиную и по очереди представил гостей. Преисполнившись гордости  собой,  я
присела в реверансе, но тут подошла Анжела и прошептала:
   - Перестань таращиться, Лин! У тебя сейчас глаза выскочат из глазниц!
   Я  смутилась.  Но  Анжела  была  способна  обескуражить  кого  угодно.  Я
чувствовала, что для нас с Генри она была той самой  ложкой  дегтя  в  бочке
меда. И все же мы оба любили ее.
   Ужин превратился для меня в кошмар. Меня усадили между двумя  напыщенными
старцами, у которых совсем не была желания беседовать  со  мной.  Впервые  в
жизни я ела с золотой тарелки, и мне стоило огромного труда  не  стучать  по
ней ножом и вилкой. Я частот поглядывала на сэра Филиппа, хотя и  сидела  на
другом конце стола. В черном фраке, со сверкающими орденами  и  медалями  он
являл собой впечатляющее зрелище.
   У меня появилась возможность разглядеть его лицо. "У него усталый вид,  -
подумала я, - а временами, когда он молчит,  даже  грустный".  Я  спрашивала
себя, о чем он думает, счастлив ли он, имеет ли возможность получать то, что
пожелает. Мне показалось забавным, что в доме холостяка  устраиваются  такие
пышные приемы.
   За те дни, что отделяли  наше  знакомство  от  сегодняшнего  приема,  мне
удалось кое-что узнать о нем самом.  Оказалось,  что  очень  просто  вызвать
людей на разговор. Стоило только Анжеле сказать:
   - Во вторник мы ужинаем в Чедлей-Хаусе.  А  вас  пригласили?  И  в  ответ
слышалось:
   - С Филиппом? О, моя дорогая, тебе там очень понравится.  У  него  всегда
такие интересные вечера. Я  им  восхищаюсь.  Иногда  он  кажется  мне  самым
красивым мужчиной в Лондоне.
   Но все их слова звучали неискренне,  как  будто  они,  не  будучи  близко
знакомыми с Филиппом Чедлеем, пытались заставить всех окружающих поверить  в
обратное.
   Когда ужин подошел к концу, дамы собрались в гостиной. Я  заметила  среди
них девушку примерно моего возраста. Она тоже была блондинкой, но ее  волосы
имели пепельный оттенок. Приглядевшись,  я  заметила,  что  ее  платье  было
старомодным и сшито из дешевой ткани.
   Она увидела, что я смотрю на нее, подошла ко мне и села рядом  на  обитый
гобеленом диван.
   - Меня зовут Элизабет Батли, - представилась она. - А  вы  сестра  Анжелы
Уотсон, только я не знаю, как ваше имя.
   - Лин Шербрук, - ответила я. - Расскажите мне,  кто  эти  люди,  если  вы
кого-то знаете.
   - О, я тут всех знаю, - сказала она. - Филипп - мамин кузен,  поэтому  он
всегда приглашает нас на свои вечера.
   Я вспомнила, что Анжела рассказывала  мне  о  леди  Батли,  которая  была
фрейлиной какой-то герцогини из королевской семьи.
   - А вам весело на его вечерах? - поинтересовалась я.
   - Иногда, - ответила Элизабет. - Дело в том, что я впала  в  своего  рода
немилость - мне не удалось быстро выйти замуж, поэтому за пять  сезонов  все
уже устали вывозить меня в свет.
   - Какой ужас, - сочувственно заметила я.
   - Да, вы правы, - согласилась она. - У меня две сестры - одну  вывезли  в
свет в прошлом  году,  а  другую  -  в  этом.  И  их,  естественно,  страшно
раздражает, что я, старая карга, пытаюсь получить приглашение и для себя.
   - Они и сегодня здесь? - спросила я.
   - Конечно, нет! Они с ума сошли бы от скуки, - ответила Элизабет.  -  Это
скорее прием для  людей  среднего  возраста.  Но  ведь  Филиппу  уже  поздно
устраивать молодежные вечера. Ему интересно с людьми постарше - и поумнее, -
ведь он сам очень умен.
   Нечто в том, как она говорила о сэре Филиппе, навело меня на  мысль,  что
Элизабет влюблена в него. У меня не  было  никаких  оснований  для  подобных
выводов, однако я "нутром", как выразилась бы моя няня, чувствовала, что  не
ошиблась.
   Подали кофе.
   - Давайте сходим попудрить носик, - предложила Элизабет, когда наши чашки
опустели. - Я знаю как пройти в дамскую комнату.
   Дамы постарше оживленно обсуждали какие-то вопросы, Анжела  беседовала  с
герцогиней. Мы тихо выскользнули из гостиной и направились к лифту.
   - Мы пойдем не туда, где  сидят  в  ожидании  свои  хозяек  горничные,  -
сообщила Элизабет. - Через пару минут там соберется целая  толпа,  и  мы  не
сможем даже приблизиться к зеркалу. А вот наверху  есть  маленькая  комнатка
для гостей, я часто в ней останавливаюсь. Вот туда мы и направимся.
   Мы вышли на четвертом этаже, и она провела меня в очаровательную комнату,
отделанную бледно-голубым дамасским шелком. В примыкавшей к  комнате  ванной
висели полотенца и лежало мыло.
   - Такое впечатление, будто комната приготовлена для  какого-то  гостя,  -
заметила я. - Не страшно, если мы воспользуемся ею без разрешения?
   Элизабет засмеялась.
   -  Не  беспокойтесь,  -  сказала  она.  -  В  этом  заключается  одна  из
особенностей Филиппа: когда он живет в доме, он требует, чтобы  все  комнаты
были открыты. Он терпеть не может запылившихся простыней и задернутых  штор.
Он говорит, что это угнетает его. Вы хорошо его знаете?
   - Я встречалась с ним только один раз, - ответила я. - В Палате  Общин  в
прошлый четверг. Тогда-то он и пригласил нас на сегодняшний прием.
   - Я никогда раньше не видела вашу сестру на приемах Филиппа,  -  заметила
Элизабет. - Значит, ваш зять - депутат Парламента? Мне очень  нравится  ваше
платье, - добавила она, запросто перескочив с одной темы на другую, что,  по
всей видимости, было особенностью ее поведения. - Как бы мне хотелось  иметь
хотя бы одно приличное платье! Но  каждый  пенс  тратится  на  моих  сестер,
поэтому я счастлива, когда мне перепадает новая шляпка.
   - А почему вы не пойдете работать? - спросила я.
   - Мама пришла бы в ужас  от  одной  только  мысли  об  этом,  -  ответила
Элизабет. - Она слишком долго  вращалась  среди  особ  королевского  дома  и
поэтому твердо убеждена, что у женщины нет другого пути  добиться  успеха  в
жизни, кроме удачного замужества.
   - Тогда почему же вы не выйдете замуж? - Я  не  могла  преодолеть  своего
любопытства, мне страшно хотелось услышать ее ответ.
   В ее глазах появилось новое выражение. Ее взгляд  отразил  охватившие  ее
тоску и страстное желание. Мне стало стыдно от того, что мой  вопрос  вызвал
такие эмоции.
   - Я отдала бы все на свете, чтобы выйти замуж, - призналась она.
   - Но что вам мешает? - продолжала настаивать я, понимая,  что  веду  себя
отвратительно, но не в силах совладать с собой.
   - То, против чего трудно бороться, - ответила Элизабет. - Призрак.
   - Призрак? - удивленно переспросила я. - Что вы имеете в виду?
   - Давайте поговорим о чем-нибудь другом, -  поспешно  промолвила  она.  -
Какой губной помадой вы пользуетесь?
   Она достала свою помаду и подкрасила губы.
   - Прошу вас, расскажите мне, - взмолилась я.
   - Хотя мы с вами едва знакомы, но почему-то мне очень хочется,  чтобы  вы
были счастливы. Может, мои слова звучат глупо,  сентиментально,  но  я  всем
сердцем желаю вам счастья.
   Ее лицо озарила  улыбка,  которая  на  мгновение  превратила  Элизабет  в
красавицу.
   - Вы нравитесь мне, Лин, - проговорила она.
   - У меня давно не было друзей, которых в той или иной  степени  волновала
бы моя жизнь.
   - Но почему призрак? - настаивала я. - Значит, кто-то умер? Она кивнула.
   - Как странно, - проговорила я. -  Разве  вы  не  в  состоянии  заставить
мужчину, которого любите, забыть все? Разве здравствующая жена  не  является
гораздо более серьезным  препятствием?  Вы  здесь,  а  та,  другая,  исчезла
навсегда. Заставьте его позабыть ее. Ведь это должно быть так просто.
   - Я знаю, что он никогда ее не забудет, - ответила Элизабет.
   И внезапно я со всей ясностью осознала, что она говорит о Филиппе Чедлее.
Глава 8

   Одолевавшее меня любопытство было подобно лихорадке. Я  должна  была  все
выяснить. Мне  с  большим  трудом  удавалось  следить  за  словами,  которые
срывались с моих губ и грозили превратиться в поток вопросов, что  могло  бы
разозлить Элизабет. Тогда я ничего не  узнала  бы.  Я  стала  действовать  с
несвойственной мне ловкостью. Я знала единственный доступный для себя способ
вызвать ее на откровенность.
   Я встала и подошла к разглядывавшей себя в зеркале Элизабет, обняла ее за
плечи и поцеловала в щеку.
   - Это  тебе  на  счастье,  -  сказала  я.  -  И  если  тебе  когда-нибудь
понадобится моя помощь, позови меня.
   Она повернулась ко мне. Ее лицо сияло.
   - Ты такая милая, Лин, - проговорила она. - Но я просто дура. Ты  знаешь,
сколько мне лет?
   - Не имею представления, - ответила я.
   - Мне двадцать семь, - сообщила она. - Двадцать семь - и ни  образования,
ни денег. Я без всякой надежды на взаимность влюблена  в  человека,  который
меня даже не замечает. И с каждым годом я становлюсь все  более  несчастной,
надежда тает с каждым днем.
   - Я уверена, что ты слишком мрачно смотришь на вещи, - сделала я  попытку
разубедить ее. Она невесело рассмеялась.
   - Возможно. Будь осторожна, никогда не влюбляйся в человека, который тебя
не любит. Твоя жизнь превратится в кошмар.
   - Но почему он не любит тебя?  -  спросила  я.  -  Почему  ты  не  можешь
заставить его полюбить тебя?
   - Я же сказала тебе, - ответила она. - Он никогда не взглянет  на  другую
женщину.
   - Не верю, - упрямо  продолжала  я.  -  Такие  мужчины  бывают  только  в
романах. Страстная любовь, которую они проносят через всю жизнь - это просто
плод фантазии.
   Про себя я смеялась над тем, с какой уверенностью я говорила о том, о чем
не имела ни малейшего представления - что я могла знать о мужчинах? И все же
мне казалось, что Элизабет  переигрывает  в  своем  отчаянии  и  ведет  себя
страшно глупо.
   - Если бы только моя семья дала мне шанс! - воскликнула  Элизабет.  -  Ну
разве я могу хоть кому-то показаться понравиться, когда у  меня  такой  вид?
Мне надо проконсультироваться у косметолога, сходить  к  портному.  Но  мама
упадет в обморок, если я заговорю с ней об этом. А сестры скажут, что с моей
стороны эгоистично продолжать что-либо требовать для себя, что  у  меня  был
шанс, но я упустила его.
   -  Если  человек  что-нибудь  страстно  пожелает,  он  обязательно  этого
добьется, - сказала я, вспоминая Анжелу.
   - Я не могу, - простонала Элизабет. - У меня не хватает, если  можно  так
выразиться, силы воли. Я пасую перед трудностями. Я уверена, что ты сильная,
Лин. Как мне хотелось бы быть такой же, как ты.
   - Ну, а почему бы тебе не обратить свое внимание на  кого-то  другого?  -
предложила я. - Может, это вызовет у него ревность.
   - Дорогая моя, он даже не заметит! Если бы я  решила  выйти  за  водителя
автобуса, он послал бы мне к свадьбе дорогой подарок и навсегда забыл бы обо
мне.
   - Действительно, надежды мало, - согласилась я.
   - Очень мало, -  проговорила  Элизабет.  -  Но  так  обстоят  дела,  и  я
постепенно погружаюсь в пучину безысходности.
   Я  не  смогла  сдержать  улыбки.  Преисполненные  трагизма   высказывания
Элизабет совершенно не вязались с ее внешностью.
   - Как я смогу помочь тебе, - сказала я, - если  ты  так  легко  сдаешься.
Послушай, мы  будем  действовать  вместе,  и  тогда  обязательно  что-нибудь
получится. Я уверена в этом.
   Она покачала головой.
   - Ты не понимаешь.
   - А как я могу понять, - раздраженно проговорила я, -  если  ты  говоришь
одними загадками. Она взяла меня за руку.
   - Пошли, - сказала она, - я покажу тебе кое-что.
   Мы вышли на лестницу, но, вопреки моим ожиданиям, не спустились  вниз,  а
направились к массивной двери. За ней находилась анфилада  комнат.  Элизабет
открыла последнюю дверь в этой череде и  зажгла  свет.  Я  увидела,  что  мы
оказались в огромной комнате. Вдоль всех стен от пола  до  потолка  тянулись
книжные полки. В углу стоял большой письменный  стол,  заваленный  бумагами.
Несмотря на теплый летний вечер, в камине горел огонь,  что  делало  комнату
очень уютной. Перед камином стояло несколько больших кресел, которые  так  и
манили к себе.
   - Как красиво! - воскликнула я,  но  Элизабет  не  дала  мне  возможности
внимательно все рассмотреть.
   Она пересе