душа лорда Чарда - или как там еще зовут этого вашего ненаглядного дружка - сгинет в аду!
     Леона не отвечала. Склонившись над Хьюго, она убедилась, что он дышал, но была напугана мертвенной бледностью его лица и видом крови, сочившейся через носовой платок и стекавшей по впалым щекам.
     Лью нагнулся над ним, чтобы рассмотреть его лицо поближе.
     - В любом случае он выживет, - произнес он после небольшой паузы.
     - Он спас вас! - воскликнула девушка. - Он рисковал всем, чтобы выручить вас из беды.
     - Он, конечно, сделал все от него зависящее, чтобы предупредить нас, - неохотно признал Лью.
     - Если бы не он, вы все были бы убиты или захвачены в плен, - заметила Леона. - Отдаете ли вы себе отчет в том, что они стреляли с обеих сторон залива? Они просто сдерживали огонь, пока вы не зашли слишком далеко, чтобы успеть выбраться оттуда.
     - А кто подстроил эту дьявольскую ловушку, позвольте спросить? - возразил Лью. - Можете не говорить, я и так знаю ответ. Но Хьюго утверждал, что, по его мнению, его пронырливая светлость не нашел в Ракли ничего, что его подозрения рассеялись и приняли совсем другое направление.
     В его словах, без сомнения, содержался упрек, и Леона вспыхнула румянцем.
     - Как мог Хьюги думать иначе? - горячо вступилась она за своего лежавшего без сознания брата. - Лорд Чард казался таким любезным и обходительным. Только приехав в Клантонбери, мы поняли, что его приглашение было всего лишь хитрой уловкой, чтобы удалить нас из замка.
     - Должно быть, он узнал, что мы использовали бухту в Клантонбери и раньше, - размышлял Лью вслух, глаза его сузились. - Это дурно обернется для того, кто нас предал.
     - Нет! Не надо больше крови! - вскричала Леона. - Разве вам этого не достаточно? Один человек погиб, а Хьюги едва д-дышит.
     - Двое пострадавших из тридцати двух, - заметил Лью. - В сущности, нам не на что жаловаться.
     - Вы бы не рассуждали так, если бы ранили вас, - резко возразила Леона. - Или если бы вы были женой или матерью того несчастного, которого выбросили за борт. Неужели вы не понимаете, что игра не стоит свеч?
     Что вы можете предложить в обмен на человеческие жизни? Только деньги!
     - Деньги - это то, к чему стремится большинство мужчин и, разумеется, все женщины, - ответил Лью. - И когда мы доберемся по Дьеппа, моя дорогая, вам самой они, безусловно, очень пригодятся.
     Он окинул ее беглым взглядом, пока она стояла на коленях, склонившись над телом Хьюго, и у Леоны вдруг создалось впечатление, что ее раздели, - было нечто до крайности унизительное и отталкивающее в самом выражении его глаз. Она потупила взор, понимая, что в грязном, покрытом пятнами крови жакете, с растрепанными волосами, падавшими на лоб мокрыми прядями, она выглядела слишком дико и неряшливо, чтобы сохранять достоинство и противостоять его натиску.
     - Меня не заботит моя внешность, - произнесла она с вызовом, обращаясь не столько к нему, сколько к себе самой.
     - Но зато вас должно заботить, сможет ли Хьюго получить помощь хорошего врача, - отозвался Лью. - А это тоже стоит немалых денег. Так что вам придется помнить, моя маленькая бунтарка, кто держит в руках завязки от кошелька.
     Леона почувствовала, как на ее глазах выступили слезы унижения, но поспешно отвернула голову, чтобы он не мог их заметить.
     - Оставьте м-меня, - произнесла она, и, несмотря на все ее усилия казаться гордою, голос ее сорвался на этих словах и они прозвучали слабо и жалобно, словно плач обиженного ребенка.
     Он рассмеялся и вышел из каюты. Снаружи донесся его голос, подзадоривавший людей на палубе, приказывавший им грести быстрее, подальше от проклятых берегов Англии.
     Леона поднялась, слегка пошатываясь, на ноги, подобрала солому, оставшуюся от тщательно упакованных ящиков и тюков, в беспорядке разбросанных по полу каюты, и подложила ее под голову Хьюго, чтобы ему было удобнее. Подумав, что он может замерзнуть, она собиралась было снова снять свой жакет и укрыть его им, но не стала этого делать из опасения, что Лью войдет в каюту и застанет ее в одной тонкой батистовой рубашке. Леона знала, что от влаги она прилипла к телу, а ей не хотелось своим видом вводить его в соблазн. Вместо этого она отыскала в углу брошенный там мешок и укрыла им Хьюго, надеясь хоть немного согреть его. Она держала его руку в своей, ласково поглаживая ее и прижимая к груди, чтобы сохранить тепло.
     И все это время она ясно отдавала себе отчет в том, что они удалялись все дальше и дальше от Англии, все дальше и дальше от единственной надежной опоры, которую она когда-либо знала в жизни, - все дальше и дальше от лорда Чарда!
     Сейчас, сидя здесь на полу, она не могла удержаться от мыслей о том, что он должен был подумать, когда, вернувшись на то место, где оставил ее, вдруг обнаружил, что она исчезла, и Хьюго вместе с нею. Был ли он обескуражен или просто раздосадован тем, что его пленникам удалось скрыться?
     Хьюго сам себя выдал, на этот счет вопросов не возникало. И хотя девушка упорно не желала этого признавать, она понимала, что должна была быть благодарна Лью Куэйлу за то, что ее брат не был в эту минуту закован в цепи и отправлен в ближайшую тюрьму. Что ему грозило, спрашивала она себя. Пришлось бы ему поплатиться жизнью, если бы его поймали, или его просто сослали бы на каторгу?
     От одной этой мысли она вздрогнула, невольно вспомнив корабль, который видела однажды в порту Саутгемптона. Заключенных, скованных одной цепью, доставили на борт и хлыстом загоняли в трюм с такой беспощадной жестокостью, что даже теперь ей было больно об этом думать. И это могло случиться с Хьюго!
     Леона понимала, что, как бы она ни относилась к Лью, ей следовало быть признательной ему только за то, что он избавил Хьюго от подобной участи. Даже если бы она отдалась на милость лорда Чарда, он тоже, может быть, оказался бы не в состоянии спасти Хьюго. Ей было трудно судить об этом. Она только снова и снова слышала его тихий голос, говоривший: "Я пойду за помощью", и вспоминала, как он скрылся в темноте ночи.
     Помнил ли он ее вспышку гнева? Не звучал ли до сих пор в его ушах ее отчаянный вопль?
     "Я ненавижу вас! Ненавижу!" - крикнула она ему тогда.
     Леона внезапно закрыла лицо руками.
     - Это не правда! - шепотом призналась она себе. - Я люблю его, как бы он ни поступил с нами. Даже если бы он убил Хьюги, я все равно продолжала бы любить его.
     Она считала это предательством, неистовство ее собственных чувств отталкивало ее, и все же она должна была быть честной хотя бы сама с собой. Только потому, что она слишком глубоко любила лорда Чарда, с ее губ срывались слова ненависти.
     "Как я могу любить его, - упрекала она себя, - когда он так обошелся с Хьюги?!" Но девушка знала, что даже вид ее брата, лежавшего безмолвно и неподвижно с раной в голове, не в силах был заглушить трепетное биение ее сердца, острую тоску по человеку, который первым вызвал к жизни странное пламя в ее душе.
     - Должно быть, я сошла с ума, - прошептала Леона.
     Но она понимала, что дело было вовсе не в безумии, а в охватившем ее чувстве любви, любви, совершенно отличавшейся от образа, существовавшего в ее воображении.
     Прежде она представляла себе любовь как нечто таинственное, прекрасное и волшебное, что однажды входит в жизнь женщины. Вместо этого она оказалась пыткой и постоянной болью, источником внутреннего раздора, разрушившего весь ее душевный покой и надежду на счастье. Любовь была подобна пламени, урагану, бушующему морю, тогда как она считала ее мягким светом камелька и тихой гаванью, куда можно было укрыться от житейских невзгод.
     Леона была настолько смущена и растерянна и в то же время испытывала такую беспредельную тревогу за Хьюго, что, не удержавшись, заплакала - сначала тихо, прижимая к щекам слабую холодную руку, по которой стекали слезы, и затем в приступе горя зарыдала отчаянно и безнадежно, так что все ее маленькое хрупкое тело сотрясалось и слезы лились, словно капли крови, из глубины сердца.
     Она оплакивала Хьюго, и свою собственную судьбу, и убитого человека, который без погребения и исповеди был выброшен в море. Она рыдала при мысли навсегда покинуть Англию и свой родной дом. Но над всем этим преобладало, омрачая ее душу, сознание того, что корабль уносил ее все дальше и дальше от человека, которого она любила, и что ей никогда больше не суждено было его увидеть.
     Он мог презирать ее. Он мог быть рад удобному случаю отделаться от нее. Но она все еще любила его страстно и безнадежно, с той пылкостью, на которую раньше не считала себя способной.
     Девушка не имела понятия, сколько времени она просидела так на полу каюты. Слезы изнуряли ее до тех пор, пока у нее уже не осталось сил плакать. Когда дверь каюты открылась, она даже не повернула головы, поскольку ею овладела такая безысходность, что даже страх теперь был бессилен вдохнуть в нее новую энергию.
     - Как он?
     Этот вопрос был задан Лью, и, не получив ответа, он нагнулся, положив руку на щеку Хьюго.
     - Ему холодно, - коротко произнес он. - Ничего нам недолго осталось ждать. Уже светает, и ко времени завтрака мы должны быть в Дьеппе.
     Леона по-прежнему хранила молчание, Лью, пройдя через каюту, отдернул тяжелую занавеску на маленькой амбразуре в стене, пропуская в каюту свет.
     - На таком судне, как наше, и при спокойном море все плавание занимало не более чем три часа, - продолжал он. - К сожалению, мы идем на коротких веслах, так что нам потребуется несколько больше времени.
     Но мы сумеем обернуться достаточно быстро, чтобы ускользнуть от сторожевых и любых других судов, которые, по-видимому, уже ищут нас.
     Леона снова ничего не ответила, и, взглянув на ее поникшую голову. Лью произнес:
     - Неужели вам нечего сказать? Франция покажется вам далеко не самым плохим убежищем. Вам, конечно, понадобятся деньги. У французов вошло в обыкновение ни во что не вмешиваться, пока им не заплатят. Но я сопровождаю вас. Не забывайте об этом - для вас большая удача, что я сейчас с вами.
     Леона устало приподняла голову. Под глазами были заметны темные круги от бессонницы и слез, лицо было почти столь же бледным, как и у Хьюго. И все же она была удивительно красива в бледном холодном свете, проникавшем через узкое отверстие в темную грязную комнату.
     - Меня не волнует, что будет со мной, когда мы доберемся до Дьеппа, - произнесла она хриплым от усталости голосом. - Я прошу лишь о том, чтобы Хьюги как можно скорее был обеспечен уход врача. Но я должна поблагодарить вас за то, что вы.., спасли его минувшей ночью. Мне страшно даже представить, что могло бы с ним случиться, если бы его.., схватили после того, как он вас предупредил. И так как вы.., вынесли его оттуда, мне остается сказать вам.., спасибо, от всего сердца.
     Слова благодарности с усилием срывались с ее губ, хотя, понимала Леона, справедливость требовала, чтобы они были произнесены. В первое мгновение ей показалось, что Лью вот-вот рассмеется ей в лицо, но вместо этого он ответил со зловещим огоньком в глазах:
     - Значит, вы благодарны мне, не так ли? Что ж, это уже один шаг вперед. Я еще напомню вам при случае о вашем долге признательности - вероятно, вы сочтете нужным добавить его к той сумме, которую задолжал мне Хьюго.
     - Как вам угодно, - ответила Леона, и голос ее отзывался отчаянием и безнадежностью даже в ее собственных ушах. Она поняла в это мгновение, что стала заложницей, чье положение было столь же ужасным и унизительным, как та жизнь, которая ожидала Хьюго, если бы он остался в Англии. Она была всецело в руках Лью Куэйла и сейчас ничего не могла с этим поделать.
     Снаружи раздался крик одного из гребцов, и Лью вышел из каюты. Как только он ушел, Леона обернулась, утерев слезы, к Хьюго и прильнула головой к его груди.
     - Хьюги, милый, если бы только ты мог спасти меня! - прошептала она, сама понимая, однако, всю безнадежность своего желания.
     Но теперь, по мере того как они приближались к берегам Франции, Леона снова несколько воспрянула духом. Она уже опустилась на самое дно пропасти, достигла предельной ступени отчаяния. Потому ли, что была молода, или потому, что оставаться долго в подавленном состоянии противоречило самой ее натуре, ей казалось, что каким-то сверхъестественным образом все еще могло обернуться не так плохо, как представлялось.
     Вероятно, ей придало сил то, что Хьюго слегка пошевелил головой и бессвязно что-то пробормотал. Это было всего лишь слабое движение, и слова, срывавшиеся с его губ, были неразборчивыми. Но, по крайней мере, это свидетельствовало о том, что он был жив, и, во всяком случае, это было гораздо лучше, чем если бы он продолжал лежать молчаливым и неподвижным, со зловещей бледностью на лице.
     - Он пытается заговорить, - обратилась она к Лью, когда тот вошел в каюту сообщить ей, что через десять минут они должны прибыть в гавань.
     - Я же говорил, что вам не о чем беспокоиться, - отозвался он. - Хьюго очень вынослив, недаром ведь ему пришлось пройти через всю войну. Я знаю на набережной недорогие меблированные комнаты, куда я смогу вас отвести, и мы тут же пошлем за самым лучшим врачом в Дьеппе.
     - Спасибо, - только и смогла промолвить в ответ Леона.
     И она снова вынуждена была поблагодарить Лью после того, как Хьюго с величайшей осторожностью перенесли на импровизированных носилках с палубы корабля на мол.
     Комнаты, куда их проводил Лью, оказались небольшими, но вполне опрятными. Они были расположены над маленьким estaminet <Кабачком.>, который, как догадалась Леона, избрали местом своих встреч контрабандисты.
     Хьюго подняли наверх по узким ступенькам, и, когда они добрались до спальни с ее просторной кроватью, набитыми перьями матрацами и выходившими на набережную вычищенными окнами, украшенными белыми занавесками, Леона осталась вполне довольна увиденным.
     - Вас это устраивает? - осведомился Лью.
     - Хьюги будет здесь очень удобно, - ответила она.
     - Ваша спальня за следующей дверью, - сказал он, - и хозяин предоставляет в ваше распоряжение свою собственную гостиную, чтобы вам не пришлось заходить в бар.
     - Врача! Умоляю, поскорее приведите врача!
     - Я сделаю все, что в моих силах, - ответил Лью, и девушка услышала, как он с шумом спустился вниз по лестнице.
     Жена владельца трактира, толстая, болтливая француженка, поднявшись наверх, помогла Леоне раздеть Хьюго и уложить его на чистое белье. Леона говорила по-французски, но не очень уверенно и иногда делала ошибки в произношении отдельных слов. К счастью, она могла понять все, что пыталась сообщить ей француженка.
     Когда Хьюго был в постели, они смыли запекшуюся кровь с его раны, которая - убедилась теперь Леона - оказалась не такой глубокой и опасной, как ей показалось сначала. Теперь, согревшись, он начал бредить и метаться из стороны в сторону: было очевидно, что у него нарастала лихорадка.
     - Если бы только врач поторопился! - простонала Леона, но француженка с улыбкой произнесла в ответ:
     - Не волнуйтесь, ma'm'seile, ваш брат поправится.
     Мне случалось видеть много раненых, и мы выхаживали здесь людей куда в более худшем состоянии, чем он.
     Леона, однако, не поверила ей, пока не прибыл врач - пожилой мужчина с пышными усами и резкой, довольно неприятной манерой в обращении. Он тщательно осмотрел Хьюго, перевязал его рану бинтами и произнес:
     - Alors! <Ну что ж! (фр)> Это не опасно. Пуля прошла насквозь и повредила артерию. Вот почему было так много крови.
     Ему нужно оставаться в полном покое три или четыре дня. Если лихорадка усилится, я приду снова и пущу ему кровь, в противном случае мне здесь больше делать нечего.
     - Но, monsieur <Сударь (фр).>, - запротестовала Леона.
     - Я же сказал: мне здесь больше делать нечего, - повторил француз. - Это будет стоить пятьдесят франков, с вашего позволения.
     Он протянул руку, и Леона почувствовала, как ее лицо вспыхнуло румянцем.
     - Я - я прошу прощения, monsieur, но.., у меня нет при себе денег, - объяснила она смущенно, спотыкаясь на французском произношении. - Если вы будете.., так любезны.., обратиться к джентльмену, который.., привел вас сюда, мистеру Куэйлу, то он, я.., уверена, заплатит вам.
     Врач что-то недовольно пробурчал себе под нос и покинул комнату. Леона коснулась руками пылавших щек. Быть обязанной Лью Куэйлу, обращаться к нему за каждым пенни и знать, что из его денег им придется оплачивать жилье и каждый кусок пищи на столе, - все это уже само по себе было достаточно тяжело. Но как долго это могло продолжаться? У нее едва хватило силы воли, чтобы поставить перед собой этот вопрос.
     Однако должен же был существовать какой-то иной выход! "Я найду себе работу, - убеждала она себя. - Наверное, в Дьеппе есть люди, которые нуждаются в услугах швеи. Или, быть может, мне удастся наняться посудомойкой в estaminet".
     При одной этой мысли девушка вздрогнула, и все же она понимала, что чувство самоуважения никогда не позволит ей сидеть без дела, пока она не найдет какой-либо способ заработать деньги.
     Внезапно она подумала, что Хьюго, вероятно, захватил некоторую сумму с собой, и упрекнула себя за то, что не догадалась об этом раньше. Француженка аккуратно разложила одежду брата на спинке кресла, и сейчас, пошарив в кармане белых атласных брюк, которые он надел накануне к обеду, Леона обнаружила кошелек.
     "Каким красивым Хьюги выглядел тогда, - подумала она невольно с болью в сердце, - совсем как дома среди блистательного светского общества, собравшегося в Клантонбери! И теперь ему больше никогда не суждено вернуться туда". Леона понимала, что это вынужденное изгнание обещало быть очень мучительным для Хьюго.
     Она высыпала содержимое кошелька в ладонь. Пять золотых гиней! По крайней мере, это было уже кое-что, но надолго ли их могло хватить? Кроме них, из ценных вещей оставались только золотая с изумрудом застежка на кармашке для часов и брегет <Карманные часы, изготовлявшиеся французским мастером Брегетом (1747-1823).>, принадлежавший их отцу, который Хьюго носил за подкладкой сюртука.
     Она положила деньги для лучшей сохранности в карман своего жакета, вспомнив между делом, что Хьюго, когда он выздоровеет, понадобится новая одежда. Невозможно было расхаживать по улицам Дьеппа в белых атласных брюках и голубом бархатном парадном сюртуке. Его галстук и жилет были насквозь пропитаны кровью, и у него не было других башмаков, кроме вечерних, с серебряными пряжками. Все это представлялось почти неразрешимым узлом проблем, и ей ничего не оставалось, как только ждать, пока Хьюго достаточно окрепнет, чтобы решить хотя бы часть из них.
     Некоторым утешением служило то, что, хотя время шло, от Лью не было никаких вестей. Около полудня француженка принесла ей омлет, который оказался восхитительно вкусным, несмотря на то что Леона с трудом заставила себя съесть несколько кусочков.
     День был уже в самом разгаре, когда Хьюго наконец пошевелился и открыл глаза.
     - Дьявольщина! Где я? - спросил он раздраженно. - У меня вся голова как будто огнем горит.
     - Ох, Хьюги! Ты в порядке?! - воскликнула Леона.
     До этого момента она не сознавала, каким страхом наполняла ее мысль о том, что пуля могла задеть мозг.
     Эта мысль постоянно присутствовала в ее подсознании, но девушка не осмеливалась даже наедине с собой отдать себе в этом отчет. Теперь на глазах Леоны выступили слезы облегчения.
     - Что ты имеешь в виду - в порядке? - осведомился Хьюго и, подняв руку, прикоснулся к бинтам. - Что еще стряслось?
     - Пуля попала тебе почти в самый висок, - ответила Леона.
     - Пуля?! Какая пуля?
     - Ох, Хьюги! Разве ты не помнишь? - воскликнула Леона. - Ты бежал по берегу, чтобы предупредить Лью.
     - Ни черта не помню об этом, - отозвался Хьюго и, словно затраченное усилие было слишком велико для него, устало опустил веки и погрузился в глубокий сон.
     Он проснулся снова двумя часами позже и на этот раз мог более связно рассказать о случивше