ворите? - спросила Адриенна. - Кто этот
   "он"?
   - Это вы должны мне сказать.
   Филипп резко повернулся. Его душила ревность,  терпение  иссякло.  Он
был готов взорваться.
   - Я хочу знать, кто этот ваш таинственный  сообщник.  Филипп  вытащил
сигарету, сломал ее и потянулся задругой.
   - У меня нет сообщника, - тихо сказала Адриенна.
   - Думаю, на сегодняшний вечер игр достаточно.
   - Я уже говорила вам раньше: то,  что  я  делаю,  -  мой  собственный
выбор.
   - Вы сказали мне также: делаете это из-за мужчины.
   - Да, но совсем не в том смысле, как вы это поняли. Нет  никого,  кто
шантажировал бы меня, платил мне или спал  со  мной.  -  Адриенна  снова
села, откинувшись на спинку стула. - Я работаю одна и для себя.  У  меня
нет ни сообщника, ни долгов.
   Филипп медленно выдохнул дым и спросил с неподдельным интересом:
   - Вы пытаетесь меня уверить, что  кражи  драгоценностей  на  миллионы
фунтов за последние девять или десять лет - дело ваших рук?
   - Я не пытаюсь заставить вас  чему-нибудь  верить.  Вы  хотели  знать
правду, и я решила открыть вам  ее.  -  Адриенна  нахмурилась,  глядя  в
стакан с вином. - Видите ли, эта информация не имеет  особого  значения,
потому что у вас нет доказательств. Ваше  начальство  подумает,  что  вы
рехнулись, а я уже решила, что эта кража будет последней.
   - Все это ложь! Вы были еще девчонкой, когда началась эта история.
   - Мне  было  шестнадцать,  когда  я  начала  работать,  -  продолжала
Адриенна, выдержав его пристальный взгляд. - Но  оказалась  способной  и
быстро научилась всему.
   - Что вас толкнуло на это?
   Слабая улыбка, появившаяся было на ее губах, исчезла.
   Она отставила в сторону стакан с такой силой, что он звякнул.
   - А уж это не ваше дело. Это моя личная жизнь.
   - Больше у вас нет жизни, отдельной от моей.
   - Вы слишком самоуверенны, Филипп. - Адриенна поднялась с  места,  не
спуская с него глаз. Когда девушка  хотела,  она  умела  быть  достойной
своего титула и вела себя по-королевски. - Не  могу  сказать,  что  этот
вечер не  был  занимательным,  но,  право  же,  я  должна  пожелать  вам
спокойной ночи. Я просто валюсь с ног от усталости.
   - Завтра встанете попозже. Мы еще не  закончили  разговор.  -  Филипп
посмотрел на часы. -  Мне  надо  сделать  один  звонок,  прежде  чем  мы
продолжим. У меня есть друг в Париже, который может  отвлекать  Интерпол
день-другой.
   Не спрашивая разрешения, он прошел в спальню, чтобы позвонить.
   Когда Филипп вернулся, девушка уже спала. Одна рука ее была подложена
под голову, другая свободно лежала на  софе.  Волосы  упали  налицо,  и,
когда Филипп попытался отвести их назад, она не проснулась - дыхание  ее
оставалось ровным и медленным. Сейчас она не казалась ему  ни  холодной,
ни царственной, а выглядела юной и беззащитной.  Филипп  знал,  что  ему
следовало бы разбудить  ее  и  расспросить  обо  всем  теперь  же,  пока
рефлексы ослаблены, а защитные механизмы не действуют. Но  вместо  этого
он выключил свет и тихо вышел в соседнюю комнату.

***

   Он проснулся на рассвете и  понял,  что  его  разбудили  рыдания.  Он
поспешил в спальню и увидел Адриенну,  свернувшуюся  в  комочек.  Филипп
присел на корточки возле дивана, коснулся  ее  мокрой  от  слез  щеки  и
понял, что она еще не проснулась.
   - Эдди! - Он встряхнул ее,  сначала  нежно,  потом,  почувствовав  ее
сопротивление, сильнее. - Эдди, проснитесь!
   Она отшатнулась от него, будто он ее ударил, и  резко  откинулась  на
подушки дивана. Глаза ее были широко раскрыты, в них застыл ужас. Филипп
продолжал шептать какие-то слова  в  надежде  успокоить  ее.  Постепенно
бессмысленный, застывший  взгляд  Адриенны  прояснился,  страх  сменился
печалью.
   - Вам приснился дурной сон, - сказал он мягко, беря ее  за  руку.  На
мгновение, всего лишь на мгновение, Адриенна крепко сжала его  пальцы  и
удержала в своих. - Я принесу вам воды.
   Открывая бутылку, Филипп не сводил глаз  с  Адриенны.  Она  подтянула
колени к груди и положила на них голову. В  желудке  у  нее  поднималась
тошнота, но она пыталась побороть приступ и обрести равновесие.
   - Благодарю вас.
   Адриенна приняла у него стакан, стараясь крепко удержать  его  обеими
руками. По мере того  как  утихала  тоска,  она  почувствовала  унижение
оттого,  что  в  его  присутствии  проявила  такую  слабость.   Она   не
произносила ни слова, только молила про себя бога, чтобы Филипп  ушел  и
дал ей возможность собрать воедино остатки гордости.
   Но когда молодой человек сел  рядом,  ей  пришлось  подавить  в  себе
желание прильнуть к нему, положить  голову  ему  на  плечо  и  позволить
утешить себя.
   - Поговорите со мной, - тихо сказал Филипп.
   - Это был дурной сон, вы правы.
   - Вам тяжело, вы страдаете. - Он коснулся ее щеки. На этот раз она не
отшатнулась, только закрыла глаза. - Поделитесь со мной,  не  держите  в
себе свое горе.
   - Мне никто не нужен.
   - Я не уйду, пока вы мне не расскажете.
   Адриенна молча смотрела  на  воду  в  стакане.  Вода  была  теплой  и
безвкусной и не могла успокоить ее взбунтовавшийся желудок.
   - Моя мать умерла на Рождество. А теперь уходите! Ничего не  ответив,
Филипп взял у нее стакан и отставил его в сторону.
   И так же не спеша, спокойно обнял ее. Она замерла и отпрянула, но  он
не обратил на это внимания. Вместо того чтобы утешать  ее  словами,  что
вызвало бы у нее протест, Филипп начал гладить  ее  волосы.  Ее  дыхание
стало прерывистым и вырывалось из груди со  звуком,  похожим  не  то  на
рыдание, не то на вздох, потом она обмякла в его руках.
   - Почему вы это делаете?
   -  Совершаю  очередной  добрый  поступок,  как  добрый   самаритянин.
Расскажите мне все.
   Адриенна никогда об этом не рассказывала. Ей это было слишком тяжело.
Но теперь, когда голова ее покоилась на плече  Филиппа,  слова  полились
сами собой.
   - Я нашла маму  как  раз  перед  рассветом...  Она  лежала  на  полу.
Казалось, она  была  слишком  слабой,  чтобы  встать,  и  просто  легла.
Возможно, пыталась ползти, чтобы  позвать  на  помощь.  Возможно,  звала
меня, но я не услышала.
   Бессознательно ее пальцы сжимались и разжимались, словно она пыталась
что-то удержать.
   - Вы, должно быть, читали в газетах, что она покончила с собой... - В
голосе Адриенны прозвучала незатихающая боль, казалось, эти  слова  жгли
ей губы. - Но я знаю, что это не правда. Мама долго была  больна,  очень
страдала. Она никогда не убила бы себя таким способом, зная... зная, что
я найду ее.
   Филипп продолжал гладить ее волосы. Он знал, о чем писали в  газетах,
помнил эту скандальную историю. Время  от  времени  она  еще  всплывала,
окруженная невероятными подробностями.
   - Ведь вы знали ее лучше всех.
   Адриенна отодвинулась  от  Филиппа,  чтобы  посмотреть  ему  в  лицо,
внимательно в него вглядеться, прежде чем позволила себе  снова  уронить
голову ему на плечо. Никогда и ничто из того, что ей говорили прежде, не
звучало более утешительно.
   - Да, я ее знала. Она была доброй и любящей, простой и бесхитростной.
Доверяла людям. Часто не тем, кому надо. И это в конце концов убило ее.
   - Вы имеете в виду отца?
   Этот вопрос застал Адриенну врасплох, но  ей  удалось  сдержать  свои
эмоции.
   - Он сломал ее.
   Адриенна поднялась и, обхватив себя руками, стала ходить по комнате.
   - Отец делал  это  методично,  день  за  днем.  И  получал  от  этого
удовольствие.
   Теперь она уже не казалась слабой. Голос ее звучал ясно, как колокола
на площади, возвещавшие о наступлении Рождества, но безрадостно.
   - Маму считали самой красивой актрисой в Голливуде. Мужчины видели  в
ней богиню. Она  влюбилась  в  отца  и  бросила  карьеру,  свою  страну,
культуру - все, а он уничтожил ее, потому что она была всем тем, чего он
желал и что одновременно презирал. Ведь он женился на западной  женщине,
на христианке...
   Адриенна подошла к окну. Солнце вставало, лучи  его  становились  все
ярче, они уже превратили прозрачную воду в алмазы.
   - Она не могла понять, чем вызвана жестокость  отца  по  отношению  к
ней. Ей не с кем было поделиться своим горем, и  когда  я  подросла,  то
стала поверенной всех ее тайн и страданий.
   - Если ей было так плохо, почему она раньше не оставила мужа?
   - Вы должны понять, что такое Якир, и знать мою мать. Он возненавидел
ее за то, что она родила ему дочь, мама же продолжала любить отца.  Даже
после того, как  он  взял  себе  еще  жену,  унижал  и  оскорблял  ее  и
насиловал. Она терпела, потому что не могла больше иметь детей, и винила
в этом себя. Терпела ради меня.
   Глядя на омытый солнечным светом пляж  невидящим  взглядом,  Адриенна
горестно вздохнула.
   - Она очень любила вас.
   - Возможно, больше, чем следовало бы. И эта любовь погубила ее. Много
раз она хотела бежать из гарема, но не могла оставить  меня.  Однажды  я
стала свидетельницей того, как он избил ее и изнасиловал.  Я  спряталась
под кроватью, закрыла уши руками, чтобы  ничего  не  слышать,  и  горько
плакала. С тех пор я возненавидела отца, и моя ненависть к  нему  крепла
год от года. Однажды, когда мне было восемь лет, Абду сказал  маме,  что
собирается отослать меня в школу и что я обручена с сыном его союзника.
   - В восемь лет?
   - Меня должны были выдать  замуж  в  пятнадцать.  И  тогда  моя  мама
приняла решение: она уговорила отца взять меня в Париж и ввести в  свет.
Для того чтобы стать хорошей женой, я должна была уметь  вести  себя  не
только в Якире, но и за его пределами. А для женщины моей  страны  выйти
замуж в пятнадцать лет - дело обычное.
   - Неужели у вас могут выдать девушку замуж против ее воли?
   Адриенна не могла удержаться от улыбки.
   - В Якире браки устраивают по сговору - будь это дочь крестьянина или
короля. Брак не имеет ничего общего с любовью и свободным  выбором.  Моя
помолвка была бы просто удачным политическим ходом отца.
   Адриенна немного помолчала и продолжила:
   -  Когда  мы  оказались  в  Париже,  мать  сумела  каким-то   образом
установить контакт со своей давней подругой. Селеста  заказала  для  нас
билеты до Нью-Йорка. Абду изображал из себя  за  границей  просвещенного
монарха. Поэтому он разрешил нам ходить за покупками и  посещать  музеи.
Матери позволили ходить по Парижу в европейском платье и без  покрывала,
скрывающего лицо. В  Лувре  мы  оторвались  от  своих  телохранителей  и
убежали.
   Адриенна прижала ладони к лицу. Глаза ее  припухли  и  покраснели  от
слез. Яркий свет причинял ей боль.
   - Мама  еще  в  Якире  начала  принимать  наркотики,  ей  не  удалось
отвыкнуть от них и в Америке. Наоборот, тянулась к ним еще  больше,  так
как карьера ее была сломана и вернуть  себе  прежнее  положение  она  не
смогла. Но самое главное, она продолжала любить отца, тосковала  о  нем.
Из всего этого я извлекла урок - поняла, что,  когда  женщина  позволяет
себе полюбить, она проигрывает. Для того чтобы выжить, надо рассчитывать
только на себя.
   - Но эта история должна была также  раскрыть  вам  и  другую  истину:
иногда любовь не признает преград и рушит все на своем пути, -  возразил
Филипп.
   Внезапно  Адриенна  почувствовала  озноб.  Взгляд  Филиппа  оставался
спокойным, но в глазах было нечто, чего она предпочла бы не видеть,  как
предпочла бы не разбираться, почему рассказала ему то,  чего  никогда  и
никому не говорила. - Я хочу принять душ, -  отрывисто  произнесла  она,
прошла в ванную и плотно закрыла за собой дверь.

18

   Адриенна решила, что Филипп ушел. Стоя под сильной струей  воды,  она
думала о том, что таблетка аспирина поможет  ей  справиться  с  головной
болью, да и душ принес ей облегчение. Она нанесла на кожу душистый  крем
и набросила махровый халат, надеясь на то,  что  сможет  растянуться  на
балконе и высушить волосы на солнце.
   С пляжем можно было повременить. Сегодня утром, решила  Адриенна,  ей
лучше остаться одной, подальше от праздничной  суеты  и  оживления.  Она
всегда проводила  рождественское  утро  в  одиночестве,  избегая  полных
благих намерений друзей и не связывая  себя  светскими  обязательствами.
Воспоминания о последнем Рождестве, проведенном с матерью, не вызывали в
ней такой острой боли, как  раньше,  но  и  теперь  она  по-прежнему  не
выносила вида остролиста и разноцветных блестящих елочных шаров.
   Фиби всегда украшала  верхушку  рождественской  елки  белой  фигуркой
ангела. Это повторялось каждый год с тех пор, как  они  стали  встречать
Рождество в Америке. Но во время последнего праздника  она  так  глубоко
погрузилась в черную бездну тоски, что та засосала ее.
   Адриенна представляла себе болезнь матери как глубокий черный тоннель
с сотнями закоулков и тупиков. Она предпочитала это цветное видение всем
медицинским терминам в десятках книг, в которых говорилось об аномальном
поведении и над которыми  она  достаточно  покорпела.  Такое  объяснение
процесса  болезни  ей  было  понятнее,  чем  все  диагнозы  и  прогнозы,
сообщаемые врачами в тихих, пахнущих кожей кабинетах. Да, это был именно
тоннель, который всасывал в себя ее мать все глубже и  глубже,  по  мере
того как шло время. Как бы  то  было,  но  в  течение  многих  лет  Фиби
удавалось выбираться из него. До тех пор, пока она не устала  настолько,
что тьма стала казаться ей привлекательнее света.
   Возможно, время и исцеляло, но оно не приносило забвения.
   Теперь, когда Адриенна облекла свои чувства в слова, ей стало  легче,
и все же она уже раскаивалась, что разоткровенничалась  перед  Филиппом.
Юна уговаривала себя, что это уже неважно, ведь скоро их пути разойдутся
и каждый пойдет  своим,  а  все,  что  она  ему  сказала  и  чем  с  ним
поделилась, с течением времени будет значить  все  меньше  и  меньше.  И
пусть он проявил доброту, которой она не ожидала, это не имело  для  нее
почти никакого значения. Если бы она всего лишь на  миг  позволила  себе
поддаться чувственному  желанию,  то  быстро  смогла  бы  его  побороть.
Слишком долго она сама заботилась о себе, слишком тщательно держала свои
чувства под контролем, чтобы позволить  Филиппу  что-нибудь  изменить  в
своей жизни. Она решила, что теперь все ее помыслы и чувства должны быть
направлены только на возмездие.
   Но когда Адриенна открыла дверь, разделявшую две комнаты,  оказалось,
что Филипп все еще здесь - он сидел без рубашки, с босыми ногами и бегло
объяснялся по-испански с  официантом.  Филипп  передал  ему  деньги,  и,
видимо, их было достаточно, чтобы  официант  не  пожалел,  что  вынужден
работать в праздник.
   - Buenos dias , сеньора! Счастливого Рождества.
   Адриенне хотелось объяснить этому милому юноше в белой униформе,  что
Рождество давно уже не является для нее  праздником.  Вместо  этого  она
улыбнулась ему, доставив этим не меньшее удовольствие, чем Филипп своими
песо, которые теперьлежали в кармане официанта.
   - Buenos dias. Felices Navidades!
   Адриенна сложила руки и подождала, пока официант уйдет.
   - Почему вы все еще здесь?
   - Потому что я голоден.
   Филипп вышел на балкон, сел в шезлонг и налил себе кофе. Он,  видимо,
чувствовал себя совершенно непринужденно.  Есть  много  разных  способов
завоевать доверие - немного терпения, внимания, нежности и обаяния. Ради
такой женщины, как  Адриенна,  он  был  готов  пустить  в  ход  все  эти
средства.
   Адриенна, нахмурившись, последовала за ним на балкон.
   - А я и не собиралась здесь завтракать.
   - Прекрасно. В таком случае я справлюсь и с вашей порцией.
   - Я должна составить вам компанию?
   - Вы всегда можете спуститься на пляж. Как насчет сливок?
   Адриенна могла устоять против запаха кофе и золотистого света солнца.
   Она убеждала себя, что, конечно, могла бы устоять перед его обаянием.
Но не могла, не хотела и не стала противиться дразнящему аромату  омлета
с пряностями.
   - Не  откажусь.  -  Адриенна  села  за  стол  с  таким  видом,  будто
соблаговолила дать аудиенцию. Углы рта Филиппа дернулись в усмешке.
   - Положить сахару, ваше высочество?
   Глаза Адриенны сузились, в них зажегся  огонь.  Но  тут  же  лицо  ее
просветлело, и она улыбнулась.
   - Я пользуюсь своим титулом только на официальных приемах  или  когда
имею дело с идиотами.
   - Я польщен.
   - Не стоит обольщаться. Я пока что решаю, идиот вы или нет.
   - Мне не хотелось бы давать вам целый день на размышления.
   Филипп положил в рот кусок омлета. Ему пришла  в  голову  мысль,  что
этот аромат напоминает ему Адриенну, внешне невозмутимую  и  элегантную,
но внутри полную жара и сюрпризов.
   - Так как я был занят слежкой за вами, у меня не было времени на  то,
чтобы наслаждаться водой и солнцем.
   - Сожалею.
   - И я сожалею. Наименьшее, что вы можете  для  меня  сделать,  -  это
составить мне компанию за завтраком. - Он намазал клубничным джемом тост
и передал ей. - Если не боитесь проводить время в моем обществе.
   - А почему я должна бояться?
   - Потому что знаете, что я  хотел  бы  заняться  с  вами  любовью,  и
опасаетесь, что и вам это понравится.
   Она откусила кусочек тоста, делая над собой усилие,  чтобы  сохранить
невозмутимое, выражение лица.
   - Я уже говорила, что не имею намерения спать с вами.
   - В таком случае несколько часов, проведенных  на  солнце,  не  имеют
значения. - Филипп продолжал есть, будто на этом вопрос был исчерпан.  -
Вы вчера сказали мне правду?
   Завтрак несколько успокоил ее, раздражение прошло.
   - О чем?
   - О том, что это было вашим последним делом?
   Ей редко приходилось испытывать угрызения  совести  по  поводу  своей
лжи, но тут она вдруг почувствовала, что лгать ему трудно.
   - Я сказала, что это было последним делом в данной фазе моей карьеры.
   - И что это означает?
   - Только это и ничего другого.
   - Адриенна! - Именно сейчас он подумал о терпении и твердой руке. - У
меня есть обязательства по отношению к моему начальству, а также желание
помочь вам.
   Филипп заметил в ее глазах настороженность, но Адриенна не  отдернула
руки, когда он накрыл ее своей.
   - Если вы честны со мной, я могу достичь и той, и другой  цели.  Если
нет, я могу оказаться в столь же неприятном положении, что и вы.
   - У вас не будет неприятностей, если вы сейчас же оставите меня. Могу
вам сообщить, что это  частное  дело,  Филипп,  и  оно  не  касается  ни
Интерпола, ни вас.
   - Оно не может не касаться меня.
   - Почему?
   - Потому что я беспокоюсь о вас. - Филипп почувствовал, что  рука  ее
нервно задвигалась, и сжал ее крепче. - Очень беспокоюсь.
   - Я предпочла бы, чтобы вы не беспокоились.
   - Я тоже, но мы оба увязли в этом. - Он отпустил ее руку, вернулся  к
еде и, стараясь сохранить спокойствие, сказал:
   - Я облегчу вам задачу. Начнем с того, что вы расскажете мне,  почему
занялись этой работой.
   - Вы, как видно, не дадите мне покоя, пока я этого не сделаю?
   - Нет, - признался Филипп. - Хотите еще кофе?
   Она кивнула. Сейчас это уже неважно, решила Адриенна. Кроме  того,  у
них есть нечто общее - им знакомы одни и те же ощущения, одни  и  те  же
чувства, оба испытали радость триумфа.
   - Я говорила вам, что моя мать была серьезно больна.
   - Да.
   - Так вот. Ей нужны были врачи, хороший уход  и  лекарства.  Часто  и
надолго ее приходилось класть в больницу.
   Конечно, ему это было известно. Каждый, кто за последние  десять  лет
брал в руки журналы, знал о  трагедии  Фиби  Спринг.  И  все  же  Филипп
считал, что лучше ему услышать об этом  из  уст  Адриенны,  услышать  ее
рассказ, окрашенный ее чувствами.
   - Что у нее находили?
   - Ей поставили ужасный диагноз - маниакально-депрессивный психоз.  По
временам  она  говорила  и  не  могла  остановиться  и   строила   самые
невероятные планы. Из нее ключом била энергия, и это мешало  ей  усидеть
на месте, не давало ни есть, ни спать. Эта энергия была  похожа  на  яд.
Она сжигала ее. Потом ее настроение менялось - она впадала в  депрессию,
у нее не было с