в ночь. Слабый ветерок шелестел в листьях магнолии, прогоняя жару и обещая скорый дождь - так насмешливая женщина может пообещать поцелуй. В воздухе, словно дым, повисла постоянная сырость, съедающая кирпичи и камни французского квартала.
     Он не видел и не слышал, как подошел Макс, хотя его слух был очень острым. Он просто почувствовал его.
     - Ну? - он пыхнул трубкой и поднял взгляд вверх, на звезды. - Что ты будешь делать с мальчиком?
     - Дам ему шанс, - ответил Макс. - Точно так же, как ты дал мне - много лет тому назад.
     - Он хочет съесть глазами все, что видит вокруг. Такой аппетит будет непросто удовлетворить.
     - Ничего, я его накормлю, - в голосе Макса послышались нотки нетерпения, и он присел на скамью рядом с Леклерком. - Или ты захочешь, чтобы я его прогнал?
     - Уже слишком поздно рассуждать, ты все равно послушаешь только свое сердце.
     - Лили к нему привязалась... - начал Макс, но его прервал хрипловатый смех Леклерка.
     - Только Лили, mon ami ?
     Макс не спеша зажег сигару и вдохнул дым.
     - Мне тоже нравится этот мальчик.
     - Ты любишь этого мальчика, - поправил Леклерк. - А как же могло быть иначе, если ты смотришь на него и видишь себя? Из-за него ты все время помнишь...
     Это было нелегко признать. Макс понимал, что даже когда люди любят друг друга, они все равно могут причинить друг другу боль.
     - Из-за него я помню, что не имею права забыть. Если забыть всю боль, одиночество, отчаянье, то забудешь и о том, что надо уметь чувствовать благодарность, когда этого нет. Ты ведь сам научил меня этому, Жан.
     - И так хорошо, что мой ученик теперь сам стал учителем. Мне это нравится, - Леклерк повернулся к Максу, и его карие глаза блеснули в темноте. - Но понравится ли тебе, когда он превзойдет тебя?
     - Не знаю, - Макс посмотрел вниз, на свои руки. Сильные, гибкие, быстрые и умные руки. Он боялся, что его сердце не выдержит, когда эти руки начнут становиться медлительными и старыми. - Я начал учить его магии. Но еще не решил, буду ли учить дальше.
     - От этих глаз ни один секрет не укроется надолго. Чем он занимался, когда ты его нашел?
     Макс невольно улыбнулся.
     - Чистил карманы.
     - А-а, - Леклерк тоже хихикнул в трубку, - так он уже один из нас. Так же ловко, как ты когда-то?
     - Точно так же, - признал Макс. - Может быть, даже лучше, чем я в его возрасте. Он меньше боится, что его поймают, и он злее. Но между кошельками на ярмарках и сейфами в богатых домах и дорогих отелях очень большая разница.
     - Разница, которую ты преодолел с изяществом. Сожалеешь об этом, mon ami?
     - Отнюдь, - Макс опять засмеялся. - Какой-то я не правильный, да?
     - Ты родился, чтобы воровать, - Леклерк пожал плечами, - и вытаскивать кроликов из шляп. И, по-видимому, подбирать заблудших овечек. Хорошо, что ты наконец вернулся домой.
     - Хорошо вернуться домой.
     Какое-то время они сидели в тишине, наслаждаясь южной ночью. Потом Леклерк перешел к делам.
     - Брильянты, которые ты прислал из Бостона, были просто великолепны.
     - Мне больше нравился жемчуг из Чарльстона.
     - А, да, - Леклерк выдохнул дым. - Элегантный, но вот брильянты...В них было столько огня. Мне было больно их продавать.
     - И ты получил...?
     - Десять тысяч и только пять за жемчуг, несмотря на всю его элегантность.
     - Держать его в руках было так приятно, что этого не заменят никакие деньги, - Макс с удовольствием вспомнил, как однажды, в волшебный вечер, эти жемчужины смотрелись на алебастровой коже Лили. - А картина?
     - Двадцать две тысячи. А сам я подумал: что за топорная работа. В этих англичанах нет никакой страсти, - добавил он, вспомнив пейзаж Тернера и пожав плечами. - Китайскую вазу я пока что оставил у нас. Коллекцию монет ты привез с собой?
     - Нет, я не стал ее брать. Когда Роксана заболела, я решил отменить это дело.
     - Правильно, - Леклерк кивнул и опять затянулся трубкой. - Ты волновался бы из-за нее и мог допустить ошибку.
     - Я действительно был не в лучшей форме. Значит, пока ваза у нас, одна десятая будет... три тысячи семьсот, - взгляд в сторону скривившегося Леклерка, и Макс засмеялся:
     - Не стоит возмущаться из-за такой малости.
     - К концу года ты выбросишь на ветер не меньше пятнадцати тысяч. Уже сколько лет ты изымаешь десять процентов, чтобы успокоить свою совесть? Попробуй все это сложить...
     - Это - пожертвования на благотворительность, - весело прервал его Макс. - Я хочу не успокоить свою совесть, а облегчить свою душу. Я вор, Жан, блестящий вор, и я думаю не о тех, у кого краду, а о тех, у кого нет ничего, что можно было бы украсть... - он замолчал, глядя на мерцаюший кончик своей сигары. - Я не смог бы жить по законам других, но по своим собственным - обязан.
     - Церкви, которым ты отдаешь свою десятину, послали бы тебя в ад.
     - Я побывал и в худших местах, чем тот ад, которым нас пугают священники.
     - Это не шутки.
     Вставая, Макс незаметно усмехнулся. Он знал, что вероисповедание Леклерка простирается от католицизма до вуду , включая любые подходящие суеверия между ними.
     - Тогда можешь считать, что эти деньги - наша с тобой страховка. Возможно, что моя глупая щедрость обеспечит нам в будущем местечко попрохладнее. Ну что, пошли спать? - он положил руку на плечо Леклерку. - Завтра расскажу тебе, что я запланировал на несколько ближайших месяцев.
     Люк знал, что он нашел свой рай. Следующий день был выходным, поэтому он спокойно бродил по дому и жевал пирожки, случайно обнаруженные на кухне. За ним тянулся след из сахарной пудры: по первому этажу, потом наверх по лестнице, на один из длинных, обвитых цветами балконов и обратно вниз.
     Он не мог поверить своему счастью.
     Ему выделили собственную комнату, и он провел почти полночи, все в ней рассматривая и изучая. Его очаровали высокая резная спинка кровати у изголовья, нежные блестящие обои и расплывчатый узор ковра. Там же стоял огромный шкаф, который Макс назвал "армуяр". Люк подумал, что в нем поместилось бы больше вещей, чем один человек может сносить за всю свою жизнь.
     И там были цветы. Высокая голубая ваза была полна ими. Никогда раньше в его комнате не было цветов, и хотя Люк понимал, что не должен ими любоваться, как какой-нибудь капризный неженка, - все равно, от их хрупкости и пышности он почувствовал глубокое тайное удовлетворение.
     Люк передвигался по дому совершенно беззвучно, как тень. Он не был уверен в Леклерке, поэтому ловко избегал его, пока проводил разведку территории.
     Мебель отражала элегантный вкус Макса. Теперь Люк лучше почувствовал своего наставника, хоть и не мог знать, что вокруг - английский и французский антиквариат. Перед его глазами были просто блестящие изящные столы, пышные диваны, прелестные китайские лампы и мирные пейзажи.
     Хоть ему и понравился весь дом, но своим любимым местом Люк сразу определил балкон своей комнаты. Оттуда он наслаждался жарким ароматом цветов и улицы, смотрел на щелкавших фотоаппаратами или покупавших сувениры людей.
     Волей-неволей Люк заметил, что в этом городе люди обращались со своими кошельками и портмоне на удивление небрежно. Женщины с болтающейся на плече сумочкой, мужчины, засовывавшие деньги прямо в задний карман расклешенных брюк. Просто рай для карманного воришки! Если с Майами ничего не получится, решил Люк, то он и здесь отлично проживет - особенно если приплюсовать его стипендию как ученика колдуна.
     - Ты везде рассыпал сахар, - сказала Роксана у него из-за спины.
     Люк напрягся. Он опустил глаза вниз, на свои руки, и недовольно поморщился. Все пальцы были перемазаны сахаром. Он поспешно вытер руки о джинсы.
     - Ну и что?
     - Леклерк с ума сойдет. От сахара заводятся тараканы. Он еще раз вытер руки, потому что теперь они казались липкими.
     - Я уберу.
     Она подошла к нему, стала рядом у перил. В желтом костюмчике с шортами Роксана выглядела просто отлично.
     - Что ты делаешь?
     - Просто смотрю.
     - Папа сказал, что сегодня у нас свободен целый день. Завтра мы начнем репитировать новые номера программы кабаре для клуба.
     - Какого клуба?
     - "Волшебная дверь". Мы там работаем, - она принялась играть с цветами, оплетавшими перила. - Там мы показываем номера посложнее, чем на карнавале. Иногда папа меняет программу два раза в день, а иногда мы работаем специально для отдельных посетителей.
     Люк постепенно забыл о своем страхе перед Леклерком и о возможном наказании. Он еще не знал, какое место сможет занять в программе кабаре, но ему ужасно хотелось в ней участвовать.
     - И сколько выступлений за один вечер?
     - Два, - сорвав цветок ломоноса, она попыталась намотать хрупкий стебелек себе на ухо. - В восемь и одиннадцать. Наши номера - гвоздь программы, - Роксана наморщила носик. - Мне придется каждый день спать после школы. Как маленькой.
     Но Люка совершенно не интересовали проблемы Роксаны.
     - А он будет показывать карточные фокусы?
     Она, наконец, прикрепила цветок и направилась в комнату, чтобы полюбоваться на результат перед зеркалом.
     - Ой, да он какие-нибудь новые придумает.
     Люк кивнул и задумался. У него уже очень неплохо получались те фокусы, секреты которых он, подольстившись, выманил у Роксаны. И не меньше часа в день он тренировался с наперстками. Но теперь все это надо было показать Максу. Он не пережил бы, если бы его выбросили из программы.
     - Папа дал мне денег на мороженое, - она высунула голову через балконную дверь. - Хочешь?
     - Нет, - Люк был слишком занят, чтобы отвлечься на угощение или компанию восьмилетней девчонки. - Иди отсюда, ладно? Мне надо подумать.
     - Мне больше достанется, - и Роксана умчалась, едва сдерживаясь, чтобы не обидеться.
     Оставшись один, Люк быстро достал свои карты и стал тренироваться. Но он едва успел сделать фокус "Тузы сверху", как его снова отвлекли.
     На этот раз это был голос. Люк никогда раньше не слышал ничего похожего. Он попытался прогнать его прочь из своего сознания, но голос не исчез. Сочное, надрывающее сердце контральто - этот голос, казалось, пел только для него одного. Не в состоянии сопротивляться, Люк вышел обратно на балкон.
     Он тотчас же увидел ее. Женщина в широком цветастом платье, с красным тюрбаном на голове, блестящей эбеновой кожей. Она стояла на углу улицы, у ног - картонная коробка, и ее молитва "а капелла" уносилась в облака к неведомому Богу.
     Он уже не мог повернуться и уйти, звуки словно зачаровали, загипнотизировали его. Это была истинная красота. Когда он это понял, голос проник еще глубже в его сердце и тронул струны, о существовании которых Люк даже не подозревал.
     Песня летела над Французским кварталом . Вокруг женщины уже собралась небольшая толпа, но она не обращала внимания на слушателей. В коробку, звеня, летели монетки, но она ни разу не посмотрела вниз.
     От этого у него побежали мурашки по коже, а в горле сжалось и заболело.
     Он рывком метнулся обратно в комнату, к заветной сумке, которую хранил под подушкой, и достал оттуда измятый доллар. Его сердце все еще кровоточило от музыки, когда он мчался по коридору и вниз по лестнице...
     В прихожей он увидел Роксану, которая старательно подметала сахарную пудру, и Леклерка. Стоя над девочкой, Леклерк читал ей нотацию:
     - Есть надо только в кухне, а не где попало. Теперь ты должна собрать все крошки до последней, слышишь?
     - Я все соберу, - она подняла голову и показала Люку язык.
     Его сердце было переполнено музыкой, а ум настолько потрясен мыслью, что Роксана взяла на себя его вину, что он оступился и слетел с последней ступеньки. Со сдавленным криком мальчик выбросил вперед руку, чтобы за что-нибудь ухватиться.
     Для Люка все произошло, как в замедленной съемке. Он увидел вазу из шлифованного хрусталя, в гранях которой играло и переливалось живое солнце. В ней стояли кроваво-красные розы. В ужасе он смотрел, как его собственная рука коснулась стеклянной поверхности; ваза начала медленно раскачиваться, пока он пытался сохранить равновесие.
     Его пальцы опять дотянулись до нее, он почувствовал подушечками холод стекла и издал отчаянный стон: ваза выскользнула и упала на твердый деревянный пол.
     Звук разлетевшегося вдребезги стекла был похож на ружейный залп. Люк замер, у его ног искрились осколки, а в воздухе сильно пахло розами.
     Леклерк ругался. Не надо было знать французского, чтобы понять, что выражения были сильными и сочными. Люк не шелохнулся и даже не пытался убежать. Он внутренне сжался, уже готовый к любому удару. Та часть его, которая могла чувствовать боль и унижение, словно бы отключилась. На лестнице осталась только безмолвная оболочка зомби, которому все было безразлично.
     - Ты носишься по дому, как дикий индеец! Теперь ты разбил Вотерфорд, сломал розы и залил водой весь пол. Imbecile ! Посмотри, что ты сделал с этой красотой!
     - Жан, - голос Макса прозвучал не громче шепота, но от этого гнев Леклерка тотчас же утих.
     - Вотерфорд, Макс, - Леклерк согнулся, чтобы спасти свои розы. - Парень несся так, словно за ним гналась стая собак. Я тебе говорю, что его надо...
     - Жан, - опять повторил Макс, - довольно. Посмотри на его лицо.
     Держа в руках розы, с которых капала вода, Леклерк поднял голову. Мальчишка стоял белый, как призрак, только его глаза казались темными и остекленевшими. То, что читалось в его взгляде, было страшнее обыкновенного испуга. Старик только вздохнул и выпрямился.
     - Пойду принесу другую вазу, - спокойно произнес он и вышел.
     - Папа, - потрясенная, Роксана взяла отца за руку. - Что с ним?
     - Все в порядке, Рокси. Иди, погуляй.
     - Но, папа...
     - Иди, - повторил он и слегка подтолкнул ее.
     Она отошла назад в прихожую и притаилась там. Единственный раз в жизни ее отец был настолько занят кем-то другим, что даже этого не заметил.
     - Ты огорчаешь меня, Люк, - спокойно сказал Макс. Что-то заныло у Люка в животе, и боль молниеносно промелькнула в его глазах. Ругань и побои не задели бы его, но грусть в голосе Макса глубоко пронзила сердце мальчишки.
     - Извините, - он едва мог говорить из-за сдавленного судорогой горла. - Я могу заплатить за нее. У меня есть деньги.
     Не прогоняйте меня, умоляло его сердце. Бога ради, пожалуйста, не прогоняйте меня.
     - За что ты извиняешься?
     - Я не смотрел, куда иду. Я неуклюжий. Дурак, - и все остальное, в чем его обвиняли в течение всех двенадцати лет. - Извините, - опять повторил он, чувствуя еще большее отчаянье и понимая, что сейчас его изобьют. Или хуже - намного хуже - вышвырнут за дверь. - Я бежал, потому что боялся, что она уйдет.
     - Кто?
     - Женщина. Она пела на углу. Я хотел... - осознав нелепость своих слов, Люк беспомощно посмотрел на все еще зажатую в кулаке банкноту.
     - Я понимаю, - и потому, что он действительно понимал, сердце Макса чуть не разорвалось на части. - Она часто здесь поет. Ты еще не раз услышишь ее.
     С новым ужасом и недоверием он взглянул на Макса. Насколько страшнее опять обрести надежду...
     - Я могу... остаться?
     Медленно вздохнув, Макс наклонился и поднял кусок разбитого хрусталя.
     - Посмотри: что это?
     - - Это разбитая ваза. Я разбил ее. Я всегда думаю только о себе и я...
     - Прекрати!
     От резкого окрика голова Люка отдернулась назад. Он почувствовал, что внутри у него все дрожит и понял, что не сумеет от этого защититься. Если Макс его ударит, то это будет не просто физическая боль: его надежды разлетятся на кусочки так же, как разлетелась стеклянная ваза.
     - Да, она разбита, - проговорил Макс, пытаясь сохранять спокойствие. - И совершенно верно, что разбил ее ты. Ты это сделал специально?
     - Нет, но я...
     - Посмотри на это, - он протянул Люку кусок стекла:
     - Это вещь. Предмет. Им может владеть любой, кто заплатит его цену. Неужели ты думаешь, что значишь для меня меньше какой-нибудь вещи? - он отшвырнул прочь оеколок, и Люк не смог больше сдерживать пульсирующую внутри него силу. Ты думаешь, я такое ничтожество, что ударю тебя за то, что ты разбил какую-то стекляшку?
     - Я не... - он не мог вдохнуть, как вдруг в груди у него что-то разорвалось, и из глаз брызнули горячие слезы. - Пожалуйста. Не прогоняйте меня.
     - Мой дорогой мальчик, ты был со мной все эти недели и не понял, что я не такой, как они? Неужели они таксильно издевались над тобой?
     Не в силах говорить, Люк только кивнул головой.
     - Я был в том же аду, что и ты, - прошептал Макс и шагнул вперед, чтобы прижать мальчика к груди. Тот инстинктивно напрягся от страха. Но страх исчез, когда Макс опустил его обратно на ступеньки и встряхнул. - Никто не заставит тебя вернуться обратно. Здесь ты в безопасности. Он понимал, что это унизительно: реветь, как ребенок, прижавшись к груди Макса. Но поддерживающие его руки были такими сильными, надежными, настоящими.
     Что же это за человечек, думал Макс, если песня могла настолько потрясти его, что он решился расстаться с одним из своих драгоценных долларов, чтобы заплатить певице? Как же глубоко такой мальчишка мог быть уязвлен обыкновенной жестокостью и отсутствием выбора?
     - Ты можешь рассказать мне, что они с тобой делали? Два чувства: стыд и необходимость поделиться - с тем, кто поймет.
     - Я ничего не мог сделать. Я ничего не мог.
     - Знаю.
     Старые обиды вновь бушевали в его душе. Из глаз опять хлынули слезы.
     - Они все время били меня. Виноват я или нет, напились они или нет - они все время меня били, - его кулаки сжались на груди Макса, как два маленьких стальных шарика. - Иногда они запирали меня, и я бросался на дверь чулана и умолял их выпустить меня. Я не мог оттуда выбраться. Я никогда не мог оттуда выбраться.
     Как жутко вспоминать свои слезы и крики в темном гробу чулана - ни выхода, ни спасения, ни надежды.
     - Приходили из социальных служб, и если я говорил что-то не то, потом он лупил меня ремнем. В последний раз, после которого я убежал, он чуть не убил меня. Он хотел меня убить, я знаю - у него были такие глаза - но не знаю, почему... Не знаю, за что.
     - Ты не был виноват. Ты ни в чем не виноват, - Макс погладил мальчишку по голове, отгоняя прочь своих собственных демонов. - Люди рассказывают своим детям, что в мире не существует чудовищ. Они говорят так потому, что сами в это верят, или хотят, чтобы дети чувствовали себя в безопасности. Но чудовища есть, Люк, и самое страшное, что они выглядят, как люди, - он отодвинулся назад и посмотрел на мокрое, несчастное лицо Люка. - Теперь ты освободился от них, мой мальчик.
     - Я его ненавижу.
     - Ты имеешь на это право.
     Но было еще что-то. Он не был уверен, что сможет об этом рассказать. Слишком черным и маслянистым был стыд. Но глаза Макса казались такими спокойными и внимательными, что Люк, запинаясь, проговорил:
     - Он... он однажды привел мужчину. Было поздно, и онии были пьяными. Аль вышел и запер дверь. А мужчина... он хотел...
     - Успокойся, - Макс попытался опять обнять Люка, но тот в ужасе отшатнулся.
     - Он щупал меня своими жирными руками, и ртом... - Люк вытер губы тыльной стороной ладони. - Он сказал, что заплатил Алю и я должен делать то, что он захочет. А я был, как дурак, потому что не понимал, о чем он...
     Теперь он уже больше не плакал, и его сухие глаза горели от ярости и злости.
     - Я не понимал, пока он не влез на меня. Я думал, он меня задушил, пока... - ужас пережитого, как наяву, вновь охватил его. Потная кожа, запах джина, жадные щупающие руки...
     - Тогда я понял, да, я все понял, - его кулаки сжимались и разжимались, оставляя серповидные следы от ногтей на ладонях. - Я ударил его, еще, и еще, но он не прекращал. Я бил его и царапал, у меня все руки были в его крови, а он закрыл лицо и завизжал. Тогда пришел Аль и долго бил меня. И я не помню... я не знаю, что... - это было хуже всего -- не знать, что же было дальше. Так стыдно, что он даже не смог договорить. - То