в, резцов, дополнительных насадок для горелки. Баллоны с ацетиленом и кислородом отдыхали в крепкой стальной тележке. Под ними лежал лист металла размером в двадцать четыре квадратных фута, предохранявший пол от искр и горячих капель.
     Большая часть верхнего отделения мастерской была заставлена работами Клер - куски гранита, бруски вишневого дерева и ясеня, стальные трубы и чурки. Инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Ей всегда нравилось жить со своей работой.
     И вот она подошла вплотную к объекту ее теперешних стараний, глаза сузились, губы сжались. Ей показалось, что скульптура тянется к ней, и она даже не обернулась, когда двери лифта открылись.
     - Я должна была догадаться, - Анжи Лебо откинула назад гриву черных, кудрявых волос и поставила ногу, обутую в ярко-красную итальянскую лодочку на деревянный пол. - Я звонила тебе больше часа.
     - Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?
     Глубоко вздохнув, Анжи изучила скульптуру на рабочем столе. - Хаос. М-да.
     Кивнув, Клер ссутулилась. - Да, ты права. Я в данном случае пошла не тем путем.
     - Не смей больше прикасаться к этой горелке. Устав кричать она мигом пересекла комнату и выключила музыку. - Черт побери, Клер мы с тобой договорились встретиться в "Русской чайной" в половине первого.
     Клер выпрямилась и в первый раз посмотрела на свою подругу. Анжи как обычно была воплощением элегантности. Ее смуглая кожа и необычные черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от "Адольфо" и огромными жемчужинами.
     Ее сумочка и туфли были одного оттенка ярко-красной кожи. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все было на месте. В ее шкафу туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки. Ее блузки были подобраны по цвету и материалу. Ее сумки - легендарная коллекция - хранились в отдельных ячейках в специально построенном шкафу.
     Сама же Клер считала себя счастливой, если ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Ее коллекция сумок состояла из одной хорошей черной кожаной вечерней сумки и непомерно большой сумки для холстов. Много раз Клер задумывалась над тем, каким образом она и Анжи стали и продолжали оставаться подругами.
     Как раз теперь эта дружба была под вопросом, отметила про себя Клер. Темные глаза Анжи горели, а ритм длинных ярко-красных ногтей, барабанивших по сумке, совпадал с притопыванием ноги.
     - Так и стой. - Клер перепрыгнула комнату, чтобы в беспорядке на диване найти рисовальную доску. Она отбросила в сторону свитер, шелковую блузку, нераспечатанное письмо, пустую упаковку "Фритос", пару романов в мягкой обложке и пластиковый водный пистолет.
     - Черт побери, Клер...
     - Нет, стой на месте. - Доска уже в руке, она откинула диванную подушку в сторону и нашла меловой ка-, рандаш. - Ты прекрасна, когда злишься. - Клер улыбнулась.
     - Сука, - ответила Анжи и разразилась смехом,
     - Вот так, вот так. - Карандаш Клер метался по доске. - Боже мой, какие скулы! Кто мог подумать, что если смешать кровь племени чероки, французскую и африканскую, то получатся такие кости? Можешь чуть-чуть порычать?
     - Оставь ты эту глупость. Ты ничего не добьешься таким образом. Я час просидела в "Русской чайной", попивала "Перрье" и разглядывала скатерть.
     - Прости. Я забыла.
     - Как всегда.
     Клер отложила набросок в сторону, зная что Анжи посмотрит его в ту же минуту, как она отвернется. - Будешь что-нибудь на ленч?
     - Я съела горячую сосиску в такси.
     - Ну тогда я пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь о чем мы должны были поговорить.
     - О выставке, дура! - Анжи изучила набросок и мягко улыбнулась. Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из ушей. Отказываясь развеселиться, она посмотрела по сторонам в поисках чистого места, чтобы сесть, и, в конце концов, устроилась на ручке дивана. Бог его знает, что еще скрывалось под диванными подушками. - Ты когда-нибудь наймешь уборщицу?
     - Нет, мне так нравится. - Клер вошла на кухню, которая была немного больше алькова в углу мастерской. - Это помогает мне творить.
     - Ты можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому. Клер. Я же знаю, что ты просто ленивая растяпа.
     - Что правда, то правда. - Она вновь появилась с пинтой датского шоколадного мороженого и чайной ложкой. - Будешь?
     - Нет. - Анжи постоянно раздражало, что Клер могла съесть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало оно часто, и при этом совершенно не портить свое стройное тело.
     При росте в пять футов десять дюймов Клер не была доской, как в детстве, но она оставалась достаточно тонкой для того, чтобы не вставать на весы каждое утро, как делала Анжи. Теперь Анжи наблюдала, как Клер, одетая в фартук поверх комбинезона, пожирала калории. И похоже на то, размышляла Анжи, что под верхней одеждой у нее ничего нет.
     Клер к тому же не красилась. Бледно-золотые веснушки были рассыпаны по ее коже. Ее глаза, немного более темного янтарно-золотого оттенка, казались громадными на узком лице с мягким, щедрым ртом и маленьким, незаметным носом. Несмотря на непослушную массу огненных волос, достаточно длинных для густого хвоста, который получался, когда их стягивали резинкой, а также на ее необыкновенный рост, было в ней что-то хрупкое, что заставляло Анжи в тридцать лет, всего на два года старше Клер, чувствовать материнскую ответственность.
     - Девочка, когда ты научишься есть сидя? Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого. - Ну вот, ты обо мне волнуешься, значит я прощена. - Она устроилась на стуле, заткнув обутую ногу за перекладину. - Я действительно прошу прощения за ленч.
     - Ты всегда так. Как насчет того, чтобы писать себе записки?
     - Я их пишу, а потом забываю куда положила. Ложкой с каплями мороженого она обвела огромное, захламленное помещение. Диван, на котором сидела Анжи, был одним из немногих предметов меблировки, впрочем был еще стол, заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под лимонада. Второй стул был задвинут в угол, и на нем покоился бюст из черного мрамора. Картины заполнили стены, а скульптуры - одни законченные, другие заброшенные - сидели, стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.
     Гулкие ступени из рифленого железа вели в кладовку, которую она превратила в спальню. Ну, а остаток огромного помещения, где она жила уже пять лет, был занят ее искусством.
     Первые восемнадцать лет жизни Клер старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке. Но ей потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы согласиться, что беспорядок представляет собой ее естественную среду.
     Она одарила Анжи ласковой улыбкой. - Как я могу что-нибудь найти в таком беспорядке?
     - Я иногда удивляюсь, как ты не забываешь выбраться из постели с утра?
     - Ты просто беспокоишься о выставке. - Клер отложила в сторону наполовину недоеденную пачку мороженого, где, подумала Анжи, оно наверное и растает. Клер взяла пачку сигарет и отыскала спички. - Волноваться из-за этого - занятие бесполезное. Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.
     - Верно. Тогда почему ты выглядишь так, словно спала четыре часа?
     - Пять, - поправила ее Клер, но говорить об увиденном сне ей не хотелось. - Я напряжена, но не взволнована. Вы с твоим прелестным мужем и так уж достаточно волнуетесь.
     - Жан-Поль в ужасном состоянии, - отметила Анжи.
     Она была замужем за владельцем галереи уже два года, и находилась под сильным влиянием его ума, любви к искусству и прекрасного тела. - Это первая выставка в новой галерее. Речь идет не только о твоей заднице.
     - Я знаю. - Глаза Клер на мгновение затуманились, когда она подумала о том сколько денег и времени потратила чета Лебо на их новую, гораздо большую галерею. - Я не подведу вас.
     Анжи чувствовала, что несмотря на свои заверения, Клер волновалась не меньше остальных. - Мы это знаем, - сказала она, намеренно разряжая обстановку. - На самом деле, мы рассчитываем после твоей выставки стать галереей номер один в Уэст Сайд. А сейчас я пришла, чтобы напомнить тебе об интервью в десять утра с журналом "Нью-Йорк" и о более позднем интервью с "Тайме" во время Ленча.
     - О, Анжи.
     - На этот раз не отвертишься. - Анжи поставила ноги прямо. - С журналистом из "Нью-Йорк" увидишься у нас в квартире на верхнем этаже. Я содрогаюсь при мысли, что интервью может состояться здесь.
     - Ты просто хочешь следить за мной.
     - Теперь следующее. Ленч в "Ле С„", ровно в час. - Я хотела посмотреть, как идет подготовка в галерее.
     - На это тоже хватит времени. Я здесь буду. в девять, чтобы убедиться, что ты встала и оделась.
     - Ненавижу интервью, - пробормотала Клер.
     - Тяжело. - Анжи взяла ее за плечи и поцеловала в обе щечки. - Теперь пойди отдохни. Ты действительно выглядишь усталой.
     Клер оперлась локтем на колено. - А что, ты разве не подберешь для меня одежду? - спросила она Анжи, когда та уже направлялась к лифту.
     - Может и это придется делать.
     Оставшись одна, Клер несколько минут сидела в задумчивости. Она действительно не выносила интервью, все эти высокопарные и личные вопросы. Процесс, когда тебя изучают, измеряют и препарируют. Как и большинство неприятных вещей, которых она не могла избежать, она выбросила это из головы.
     Она устала, слишком устала, чтобы собраться и вновь зажечь горелку. Как бы там ни было, все, что она начинала в последние несколько недель, оканчивалось неудачно. Но она была слишком напряжена, чтобы просто поспать или, растянувшись на полу, посмотреть дневные программы телевидения.
     Вдруг она поднялась и отправилась к большому сундуку, который служил сидением, столом, и, вообще, чем угодно. Порывшись, она обнаружила старое платье с выпускного бала, шляпу выпускника университета, свадебную вуаль, которая пробудила тройную реакцию - удивление, радость и сожаление, пару теннисных туфель, о которых она думала, что они потеряны навсегда, и наконец, альбом фотографий.
     "Ей было одиноко, - подумала она, отправившись с альбомом на подоконник с видом на улицу Кэнэл. - Без семьи. И уж если они слишком далеко, чтобы до них дотронуться, то, по крайней мере, она встретится с ними на старых фотографиях".
     Первая карточка заставила ее улыбнуться. Это был затертый черно-белый детский снимок "Полироид" ее с братом-близнецом Блэйром. "Блэйр и Клер", - подумала она со вздохом. Как часто они с братом ворчали по поводу решения родителей назвать их смешными именами? Снимок был явно не в фокусе, типичная работа ее отца. Он в жизни своей ни разу не снял четкой фотографии.
     - Я механику не воспринимаю, - говорил он всегда. - Дайте мне в руки что-нибудь с кнопкой или с шестернями и я все поломаю. Но насыпьте мне в ладонь семян и немного земли и я выращу для вас самые большие цветы на свете.
     "И это была правда", - подумала Клер. Ее мать была подлинной лудилыцицей, чинившей тостеры и останавливавшей течь в раковинах, в то время, как Джек Кимболл орудовал мотыгой, лопатой и садовыми ножницами, превращая их садик на углу улиц Оак Лиф и Маунтэйн Вью в Эммитсборо штата Мэриленд в настоящую выставку.
     А вот и доказательство этого, на фотографии, снятой ее мамой. Она была идеально отцентрована и в фокусе. Маленькие близнецы Кимболлы лежали на подстилке, на коротко подстриженном газоне. Позади них были буйные заросли весенних цветов. Кивающий водосбор, хризантемы, луговые лилии, васильки, все аккуратно посажены, хотя и без разбору, и все в пышном цвету.
     А вот фотография ее матери. Внезапно Клер поняла, что она смотрит на женщину моложе себя. Светлые волосы Розмари Кимболл оттенка темного меда были взбиты и налакированы в стиле шестидесятых годов. Она улыбалась, готовая рассмеяться, и на обеих коленках она держала по ребенку.
     "Какая же она была хорошенькая", - подумала Клер. Несмотря на круглую шапку волос и лишнюю косметику, присущую тем временам, Розмари Кимболл была - и оставалась - очаровательной женщиной. Светлые волосы, голубые глаза, миниатюрная стройная фигурка и нежные черты лица.
     А вот отец Клер, в шортах и с садовой грязью на выпирающих коленях. Он опирался на мотыгу и улыбался с чувством собственного достоинства в фотоаппарат. Его рыжие волосы были подстрижены ежиком, а на бледной коже были заметны следы солнечного ожога. И хотя Джек Кимболл давно вышел из юношеского возраста, он все еще вел себя,как мальчишка. Нелепое чучело, обожавшее цветы.
     Сдерживая слезы, Клер перевернула страницу альбома. Там были Рождественские фотографии. Она с Блэйром на фоне покосившейся Рождественской елки. Едва начавшие самостоятельно передвигаться на трехколесных велосипедах. Несмотря на то, что они были близнецы, между ними было мало семейного сходства, Блэйр был больше похож на маму, Клер на папу, как будто дети выбрали, кого они больше любят, еще в утробе. У Блэйра был совершенно ангельский вид, начиная от кудряшек на голове и кончая носами его красных кед. Обруч на голове Клер свободно болтался, а белые чулочки морщились под жесткими юбками кисейного платья. Она была гадким утенком, который так до конца и не превратился в лебедя.
     Были и другие фотографии, отображавшие рост семьи. Пикники и дни рождения, каникулы и просто мгновения отдыха. Иногда попадались фотографии друзей и родственников. Блэйр в элегантной форме музыканта марширует по главной улице на параде в день Поминовения. Клер, обнявшая рукой Паджа - толстую гончую, которая была их любимицей больше десяти лет. Фотографии близнецов в детском шалаше, сооруженном их мамой во дворе за домом. Или ее родителей, одетых в лучшие выходные костюмы, напротив церкви в Пасхальное воскресенье, после того, как ее отец внезапно стал рьяным католиком.
     Были там также и газетные вырезки. Джэка Кимболла награждает почетным значком мэр Эммитсборо в знак благодарности за его работу на благо города. Выписка о ее отце и "Кимболл Риалти", преподносящая компанию как блестящее воплощение американской мечты, дело рук одного человека, выросшее и развившееся в организацию всего штата и имеющую четыре отделения.
     Самой большой его сделкой была продажа фермы со ста пятьюдесятью акрами земли строительному конгломерату, специализировавшемуся на развитии торговых центров. Некоторые горожане жалели, что Эммитсборо придется пожертвовать тихим уединением ради мотеля из восьмидесяти зданий, закусочных и магазинов, но большинство было согласно, что развитие необходимо. Больше рабочих мест, больше удобств.
     Ее отец выступал в качестве одного из городских светил на церемонии заложения первого камня.
     Затем он начал пить.
     Сначала это не было заметно. В самом деле, от него пахло виски, но он продолжал работать, продолжал заниматься садом. Чем ближе подходило завершение строительства торгового центра, тем больше он пил.
     Через два дня после его торжественного открытия, жаркой августовской ночью, он осушил бутылку и вывалился или выпрыгнул из окна третьего этажа.
     Дома никого не было. Ее мама была на девичнике, случавшемся раз в месяц, который включал обед, фильм и сплетни. Блэйр ушел с друзьями в поход в лес к востоку от города. А Клер была переполнена чувствами и у нее кружилась голова от радости ее первого свидания.
     С закрытыми глазами, стиснув в руках альбом, она снова стала пятнадцатилетней девочкой, чересчур высокой для своего возраста и поэтому тощей, ее большие глаза излучали восторг от захватывающей атмосферы местной карнавальной ночи.
     Ее поцеловали, сжимая ладонь на чертовом колесе. В руках она держала маленького плюшевого слоника, стоившего Бобби Мизу семи долларов и пятидесяти центов, на которые он смог сбить три деревянные бутылки.
     В голове ее сложился четкий образ. Клер перестала слышать шум транспорта на Кэнэл и вместо этого услышала тихие звуки деревенского, лета.
     Она была уверена, что отец.ее ждет. Глаза его затуманились, когда они уходили с Бобби. Она надеялась, что они с папой сядут вместе на старую подвесную скамейку на крыльце, как они часто делали, когда мотыльки начинали биться о желтый фонарь и кузнечики пели в траве, и она расскажет ему о своем приключении.
     Она поднялась по ступеням, ее теннисные туфли бесшумно ступали по отсвечивающему дереву. Даже теперь она все еще чувствовала возбуждение. Дверь в спальню была открыта, и она вбежала туда.
     - Папа?
     В свете луны она увидела, что кровать ее родителей еще не разобрана. Развернувшись, она направилась на третий этаж.
     Он часто работал поздно вечером в своем кабинете. Или до поздна выпивал. Но она откинула в сторону эту мысль. Если бы он выпивал, то она бы уговорила его спуститься вниз, сделала кофе и говорила бы с ним до тех пор, пока его глаза не перестали бы быть такими загнанными, какими они стали в последнее время. Скоро он бы вновь начал смеяться, и его рука обхватила бы ее за плечи.
     Она увидела свет из-под двери его кабинета. Сначала она по привычке постучала. Даже в такой дружной семье их приучили уважать желание других побыть в одиночестве.
     - Папа, я вернулась.
     Ответное молчание обеспокоило ее. Почему-то, пока она стояла в раздумье, ею овладело необъяснимое желание повернуться и бежать. Медный привкус наполнил рот, вкус страха, нераспознанный ею. Она даже отступила назад перед тем, как сбросить это ощущение и взяться за дверную ручку.
     - Папа? - Она молилась, чтобы не найти его рухнувшим на стол и издающим пьяный храп. Мысль об этом заставила ее сильнее взяться за ручку, она неожиданно разозлилась, что он испортит виски самый замечательный вечер в ее жизни. Он - ее отец. Он должен был ее там ждать. Он не должен подводить ее. Она настежь раскрыла дверь.
     В первое мгновение она была озадачена. Комната была пуста, хотя свет горел и большой переносной вентилятор нагнетал горячий воздух в мансарду. Ее нос уловил сильный и кислый запах - виски. Войдя в комнату, ее теннисные туфли наступили на разбитое стекло. Она обогнула остатки бутылки "Айриш Мист".
     Он что вышел? Он что, осушил бутылку, отшвырнул ее и выкатился из дома?
     Сначала она почувствовала невероятный стыд, который может чувствовать только подросток.
     Кто-нибудь мог его увидеть - ее друзья, их родители. В таком маленьком городке, как Эммитсборо, все знали друг друга. Она умрет со стыда, если кто-нибудь натолкнется на ее отца, пьяного и шатающегося.
     Сжимая призового слоника, первый подарок от поклонника, она стояла посреди комнаты с покатым потолком и старательно думала, что делать.
     "Если бы ее мать была дома, - подумала она с неожиданной яростью, - если бы ее мать была дома, он бы не ушел шляться. Она бы его уговорила и успокоила, положила спать. И Блэйр тоже ушел в поход со своими недоделанными друзьями. Наверное сейчас пьет ?Бадвайзер? и почитывает ?Плейбой? около костра".
     "И она тоже ушла, - подумала она, готовая расплакаться, не зная, что делать. - Надо ли ей остаться и ждать, или выйти и искать его?"
     Она будет искать. Приняв решение, она пошла к столу, чтобы выключить лампу. Под ногами оказалось еще больше осколков. Странно, подумала она. Если бутылка разбилась около двери, то как столько осколков могло оказаться здесь, рядом со столом? Под окном?
     Медленно она перевела взгляд с разбитых осколков у ног к высокому узкому окну за рабочим столом отца. Оно было не открыто, а разбито. Опасные куски стекла все еще держались на раме. На ватных ногах она сделала шаг вперед, затем другой. И посмотрела вниз, где, на устланном плитами внутреннем дворике, лицом кверху лежал ее отец, его грудь пронзила насквозь связка огородных кольев, которые он сам установил там в этот день.
     Она помнила, как бежала. Крик замер у нее в груди. Спотыкаясь на ступеньках, падая, поднимаясь, она снова бежала по длинной прихожей, проскочила через дверь на кухню, через внешнюю дверь с сеткой на улицу.
     Он лежал весь в крови, переломанный, рот его был открыт, как будто