й руки лишиться - левой или правой? - Чтобы унять непрекращающуюся внутреннюю дрожь, она обхватила себя руками. - О, тебе куда легче, чем мне, Мерфи, будь ты неладен! Ты ничем не рискуешь и ничего не теряешь. Черт тебя побери! - выкрикнула она и метнула на него взгляд, полный горечи. Глаза ее потемнели, стали не похожи на себя. - У тебя тоже, как и у меня, не будет покоя, вот что я тебе скажу! Не будет!
     Она резко повернулась и побежала, помчалась что есть сил через поле. На языке у нее осталось много недоговоренных слов, в ушах свистел ветер - или это билась взволнованная кровь? - в глазах стояли слезы.
     Как будто кто-то посторонний, сидевший в ней, гнал ее неизвестно куда, наполняя все тело горечью утраты и чувством безнадежности.
     Не останавливаясь ни на минуту, она добежала до калитки в сад Брианны и, ворвавшись туда, была встречена радостным лаем Конкобара. Но, не ответив на его приветствие, она пулей пролетела в дом через кухню и потом к себе в комнату. Кажется, на кухне была Брианна. Кажется, Брианна окликнула ее - Шаннон не помнит этого.
     Прошло не меньше часа, прежде чем Брианна негромко постучала к ней в дверь.
     Бри полагала, что застанет Шаннон в слезах или спящей, но, войдя в комнату, увидела, что та сидит за мольбертом.
     - Свет вот-вот исчезнет, - не поворачиваясь к ней, объяснила Шаннон, яростно нанося мазки кистью. - Мне нужен свет. Хотя бы от лампы.
     - Конечно, я принесу настольную. Или две. - Брианна с еще большим удивлением отметила, что на лице Шаннон не видно следов печали, оно пылало каким-то неистовым вдохновением. - Шаннон, может быть...
     - Я не могу сейчас говорить. Извини. Мне нужно разделаться с этим... Я должна закончить, чтобы вырвать из души раз и навсегда... Только не хватает света, Бри, пожалуйста...
     - Да, да. Я все сделаю.
     Брианна поспешно вышла и тихо прикрыла за собою дверь.
     Она писала всю ночь. Такого раньше за ней никогда не водилось. Не возникало ни желания, ни потребности. Но сейчас все было по-иному.
     Уже наступило утро, когда она отложила кисть. Руки у нее сводило судорогой, глаза были воспалены, в голове - никаких мыслей. Она не притронулась к еде, которую еще с вечера Брианна принесла на подносе, и сейчас по-прежнему не могла и думать о пище.
     Не глядя на законченную картину, она опустила кисти в банку со скипидаром и, как была одетая, повалилась на постель.
     Уже близился вечер, когда она проснулась, ощущая во всем теле скованность, одеревенелость. В этот раз ей ничего не снилось, или она не запомнила свои сновидения. Сон был тяжелым, изнуряющим, после которого она чувствовала опустошение, но и какую-то легкость.
     Ни о чем не думая, она неторопливо разделась, прошла в ванную. Потом так же машинально натянула на себя одежду и, ни разу не взглянув на картину, написанную за одну ночь, взяла поднос с нетронутой едой и спустилась вниз.
     Брианну она увидела в холле, та прощалась с уезжающими постояльцами. Шаннон молча проследовала на кухню, где наконец избавилась от подноса и налила себе кофе, который еще оставался достаточно горячим.
     - Давай я сделаю свежий, - предложила Брианна, застав ее за этим занятием.
     - Не надо. Он вполне... - Силясь улыбнуться, Шаннон добавила, кивая на принесенный поднос:
     - Извини, что ничего не съела.
     - Со вчерашнего дня! Оттого ты такая бледная сегодня. Садись и ешь немедленно!
     - Хорошо. Только совсем немного. У нее не было сил сопротивляться, поэтому она послушно уселась за стол.
     - Поругались с Мерфи? - через какое-то время, как бы невзначай, поинтересовалась Брианна.
     - И да, и нет. Мне не хочется об этом говорить сейчас.
     Брианна убавила огонь в плите, подошла к холодильнику и лишь потом сказала:
     - Я не настаиваю. Ты закончила картину?
     - Да. - Шаннон прикрыла глаза. Картина была окончена, но многое еще не пришло к своему концу. - Бри, мне бы хотелось посмотреть письма моей матери. Мне это нужно перед тем, как уехать.
     - Конечно. Только сначала поешь как следует. - Брианна отрезала кусок хлеба для нового сандвича. - Если ты не против, я позвоню Мегги. Мы сделаем это все вместе.
     - Хорошо. - Шаннон отодвинула чашку. - Сделаем все вместе.

Глава 23

     Ей было неловко и нелегко смотреть на эти три тонких письма, перевязанных поблекшей от времени красной ленточкой. "Каким же до предела сентиментальным, - подумала она, - должен быть мужчина, если так перевязывает жалкую пачку писем, которую и пачкой-то не назовешь".
     Втроем они сидели в большой гостиной, Грей ушел с ребенком к Мегги. Стояла полная тишина.
     Уже начало смеркаться, зажгли свет, и под уютной настольной лампой Шаннон, набравшись храбрости, открыла первый конверт.
     Почерк матери был ей хорошо знаком - типично женский, аккуратный, мелкий.
     "Мой дорогой Томми!.."
     "Томми, - думала Шаннон, глядя на эту пока единственную прочитанную строчку. - Мать называла его так и в письме, и через двадцать с лишним лет, когда рассказывала о нем дочери".
     Для Шаннон он был и остается Томом. Томом Конкеннаном, от которого она унаследовала зеленые глаза и каштановые волосы. Томасом Конкеннаном - кто был плохим фермером и хорошим отцом. Человеком, нарушившим клятву, данную законной жене, и полюбившим другую женщину, которую потерял. Кто, возможно, мечтал стать поэтом, пытался заработать деньги, но умер, так ничего не совершив и ничего не добившись.
     Она стала читать дальше и услышала голос матери, а в нем сквозили любовь и доброта. И никаких упреков, никаких сожалений ни в одном слове письма. Тоска - да, и воспоминания. Но ни угрызений, ни укора.
     "Всегда твоя Аманда".
     Так кончилось письмо.
     С большой осторожностью и тщательностью Шаннон сложила его и сунула обратно в конверт.
     - Она говорила мне, что он ответил ей. Но я нигде не нашла того письма.
     - Скорее всего она его не сохранила, - предположила Брианна. - Из чувства преданности к своему мужу.
     - Возможно, - согласилась Шаннон.
     Ей хотелось, чтобы это было именно так. Милый Колин, кто отдал им двадцать пять лет своей жизни, всю любовь и верность, - он заслужил эти ответные чувства.
     Шаннон развернула второе письмо. Оно начиналось и оканчивалось теми же словами, что и первое. Но в том, что заключалось между ними, были уже не только воспоминания о короткой и запретной любви, но и что-то еще. Почти неуловимое, но другое.
     - Она уже знала, что беременна, - тихо сказала Шаннон. - Мною.
     В голосе было что-то вроде удивления, словно она до сих пор не может привыкнуть к мысли, что ее жизнь, по существу, началась тут, где-то возле этого дома, на виду у этих деревьев, холмов.
     - Когда Аманда писала это письмо, то определенно знала, - согласилась Мегги. - И наверняка испытывала одиночество, отчаяние, страх. Но ничего такого в письме нет, верно? Как ни ищи, не найдешь. Какой же сильной и благородной надо быть! Удивительная женщина!
     Она взяла письмо из рук Шаннон, снова пробежала его глазами.
     - Из того, что нам стало известно от человека, которого нанял Роган, семья отвергла ее, - с болью сказала Брианна. - Какой ужас!
     - Да, - в голосе Шаннон звучала печаль, - когда мать открылась им, они не пожалели ее, а заставили уйти из дома, требовали, чтобы она тайно избавилась от ребенка. От меня, - добавила она с некоторым удивлением, поглядев на обеих сестер. - Больше всего на свете они боялись огласки.
     - Но ведь они католики! - воскликнула Брианна. - Как могли настаивать на аборте? Как хорошо, что она этого не сделала!
     - Иначе мы бы вряд ли познакомились с тобой, - улыбнулась Мегги.
     - Да, она очень хотела ребенка, - подтвердила Шаннон.
     - Тебя! - с нажимом сказала Брианна и облегченно рассмеялась.
     Шаннон развернула последнее письмо. Она читала его с тяжелым сердцем, несмотря на то, что в нем сквозила радость. А возможно, именно поэтому.
     "Возможно ли такое?" - спрашивала она себя. Откуда радостное чувство у женщины, столь обиженной судьбой? Никакого намека на беспокойство, страх, обиду. Даже между строк они не читались. Зато ясно проглядывало полное отсутствие раскаяния, что она совершила нечто позорное, греховное, и мыслей таких не было!
     Не оставалось сомнения, что она уже твердо сделала свой выбор - и этим выбором была новая жизнь, которая тогда зрела в ней.
     Семья грозит отлучением, лишением средств к существованию и вообще наследства - для нее это ничего не значит. Она поставила на карту все во имя ребенка в своем чреве.
     - Мать пишет ему здесь, что она не одна, - произнесла Шаннон дрожащим голосом, не отрывая глаз от письма. - Это не правда. В то время она была совершенно одна и поехала на Север искать работу. Потому что у нее не было ни семьи, ни денег, ни пристанища.
     - Только ты, - откликнулась Брианна.
     - Она ни разу ни о чем не попросила его, - потрясенно продолжала Шаннон, - даже не намекнула, чтобы приехал, и не пыталась приехать к нему сама. Просто писала, что любит и что собирается уехать в другое место. Больше ничего.
     - Она сделала все, - одобрительно сказала Мегги, - чтобы он оставался отцом своих детей, которые у него уже были. Не хотела, чтобы он разрывался. Возможно, чувствовала, что он мог бросить все и рвануться к ней, а потом бы оба мучились от содеянного. Как благородно с ее стороны!
     - Она не переставала любить его, - не в первый уже раз удрученно повторила Шаннон. - Как все это печально! Она помнила о нем, когда умирала. Так же, как он не забыл о ней в свой роковой час. Они оба потеряли то, что многие люди даже не находят. А ведь все могло быть по-другому, - добавила она с глубоким вздохом.
     - Трудно сказать, что и как могло быть. - Брианна осторожно взяла письма из рук Шаннон, снова обвязала тонкую пачку выцветшей красной ленточкой. - Всегда нелегко судить о том, что найдешь, что потеряешь... Но ты не считаешь, Шаннон, что мы сейчас сделали для них обоих все, что могли? Тем, что мы здесь, вместе, одной семьей. Все три сестры.
     - Она думает именно так, Бри. - Мегги крепко сжала плечи Шаннон. - Пусть только попробует думать по-другому!
     - Да, - согласилась Шаннон, поневоле улыбнувшись. - Это единственное, в чем я сейчас твердо уверена.
     Брианна протянула ей письма.
     - Они твои. Думаю, она бы хотела, чтобы они остались у тебя.
     - Спасибо...
     Они были такими легкими, эти три конверта, три листка бумаги. И такими весомыми, включавшими сложный период жизни ее матери и ее самой.
     - Пойди, прими горячую ванну, - заботливо предложила Брианна, как всегда рассудительная и практичная. - И отдохни. Ты мало спала сегодня.
     Совет был неплох, и Шаннон последовала ему. Но, войдя к себе в комнату и включив свет, первым делом бросилась к своей картине. Сейчас та притягивала ее с новой силой, хотелось подольше на нее смотреть.
     Она вглядывалась в мужчину, в белого коня, в женщину, находившуюся тут же. Поблескивала медная пряжка, сверкал заткнутый за пояс меч. Развевались каштановые волосы женщины, порыв ветра приподнял накидку.
     Но во всем этом было нечто большее. Гораздо большее. Опустившись на край постели и застыв там, Шаннон неотрывно глядела на холст и вдруг почувствовала, что она не одна писала эту картину. Нет. Каждым движением кисти, каждым мазком управляла какая-то сила, неведомая ей, сошедшая на нее свыше. Сила, без участия которой она не могла бы за такое короткое время так написать эту картину. Вместе они воплотили сон в реальность, перенесли на холст.
     С судорожным вздохом Шаннон прикрыла глаза и сидела так некоторое время, ожидая, пока уляжется волнение, пока к ней придет уверенность, что картина существует, что она не исчезла, стоит ей снова поднять веки. И что изображение на картине и есть ее сон, превращенный в явь с помощью кисти и красок.
     Все просто! Внезапно, как озарение, пронзила ее эта мысль. Ничего сложного во всем этом нет, если для решения проблемы не прибегать к помощи логики, к тому, что называется рациональным, разумным.
     Она без колебаний поднялась, пошла к телефону: нужно сделать несколько звонков, чтобы покончить со всем тем, что представлялось таким трудным и запутанным, когда она еще только ступила на эту землю.
     С Мерфи она решила повидаться на следующее утро: ведь воин на белом коне тоже прощался со своей возлюбленной под утренними лучами солнца, и происходило это в самом центре каменного кольца.
     Ей и в голову не могло прийти, что Мерфи может не оказаться там, где она ожидала его увидеть. Но он был там, посреди обрамленного серыми каменными глыбами круга: стоял на траве, по которой стелилось дыхание тумана, и в руке у него была медная пряжка.
     Услышав ее шаги, он обернулся. Удивление промелькнуло на его лице и еще - желание. Но тут же эти чувства исчезли, стерлись, словно их и не было.
     - Я и не надеялся, что ты придешь. - Лицо Мерфи было бесстрастным, но голос не слушался его. - Думал передать это тебе через сестру. - Он протянул пряжку. - Но поскольку мы все-таки увиделись, возьми ее, пожалуйста, сама и не откажись выслушать то, что я скажу.
     Она взяла медную пряжку, не ощутив при этом прежней тревоги или страха.
     - Я тоже принесла тебе кое-что, - сказала она, кивая на рулон в руке, завернутый в плотную бумагу. Однако Мерфи не двинулся с места, чтобы его взять. - Ты просил нарисовать что-то специально для тебя, что могло бы напоминать мне о тебе. Я сделала это.
     - Прощальный подарок? - Он все же взял у нее из рук сверток, но не стал разворачивать, а отошел к стенке и прислонил его там. - Я не хочу его, Шаннон.
     - Ты ведь даже не посмотрел!
     - Сделаю после того, как скажу тебе то, что собирался сказать последние два дня.
     - Ты обозлен, Мерфи. Я бы не...
     - Да, черт возьми! Обозлен. На нас обоих. Мы жуткие глупцы. Подожди, дай договорить. Ты была права насчет многих вещей, а я не прав. Но в одном по крайней мере я не ошибся: в том, что мы любим друг друга и предназначены один для другого. Я много думал и понял, что требовал от тебя то, на что не имел никакого права. Я был слеп, закрывал глаза на эти вещи, оттого что так было легче для меня. И в этом моя вина.
     Она шагнула к нему, но он резко отступил.
     - Подожди минуту, дай же сказать! Я решил ехать с тобой.
     - Что?! Куда?
     - С тобой в Нью-Йорк. Я буду в Америке и продолжу свои ухаживания. Или как их там... У тебя будет больше времени, чтобы подумать и решить. Мы пойдем на уступки друг другу. Но в конце концов ты все равно выйдешь за меня замуж. На другое я не соглашусь.
     - Не согласишься?
     - Нет!
     - И это ты называешь уступками? - усмехнулась
     Шаннон.
     - К черту уступки!
     - А твоя ферма?
     - К черту ферму! Думаешь, она значит для меня что-то по сравнению с тобой? У меня неплохие руки. Я везде найду работу.
     - Дело не в работе. Ведь для тебя...
     - Для меня важней всего быть там, где моя жена! - Он был агрессивен, почти не давал ей вставить слово. - Можешь считать меня кретином, половым психопатом, кем угодно. Это ничего не изменит. Для меня абсолютно все равно - горы у тебя денег или нет ни гроша и что ты будешь с ними делать: купишь замок и кучу шикарных машин, выбросишь в канаву или проиграешь в карты. Я не воображаю, что смогу содержать тебя, но себя смогу, это уж точно.
     Он перевел дух, и она воспользовалась этим, чтобы заговорить.
     - Я не стану называть тебя кретином за все, что ты только что высказал. Кроме одного. Ты действительно кретин, если хочешь лишиться своей фермы.
     - Продать ее? Да ни за что в жизни! Пускай в моей семье никто не хочет заниматься сельским хозяйством, но у меня есть, слава богу, добрые соседи. Макни или Финн. Они с удовольствием возьмут ее в аренду. Такую землю да не взять! - Его взгляд скользнул по холмам и полям, и она увидела в нем тоску и боль. - Такую землю... - повторил он. - Они не испортят ее.
     - И ты готов... - с несколько наигранным возмущением сказала она, - готов отдать в чужие руки свой дом? Свое наследство? Может быть, отдашь им и свое сердце в придачу?
     - Я не могу жить без тебя, - спокойно и просто сказал Мерфи. - И не стану.
     - Не смей так говорить! Твоя земля и дом - они для тебя все! Ты знаешь, как дать мне почувствовать, какая я плохая и эгоистичная. Но у тебя ничего не выйдет!
     Она отвернулась от него и, сунув руки в карманы джинсов, пошла вдоль стены, от одной каменной глыбы к другой. Потом остановилась. "Вот эта", - сказала она себе. Возле нее и стояла та женщина из сновидений. Женщина с ее картины.
     Она прислонилась спиной к тепловатому камню, повернулась так, чтобы видеть его лицо. "Странно, - подумала она, - как стало вдруг спокойно, какой уверенной я себя чувствую".
     - Мерфи, - сказала она, - ты только что отдал за меня то, что сделало тебя тем, кто ты есть. Нет, теперь подожди и послушай, что я скажу. Этой ночью и прошлой я усердно копалась в себе, в своей душе. Часть души я отдала вот этой картине. - Она указала на завернутый в бумагу рулон, прислоненный к камню. - И когда в конце концов спросила себя, к чему же я пришла, то ответ был один: я никуда отсюда не могу уехать.
     Даже на расстоянии она увидела, как загорелись его глаза, но, когда он заговорил, голос был ровным:
     - Ты только что сказала, что останешься здесь. Но если так, ты сделаешь это против своего желания. Лишь для того, чтобы пойти мне навстречу, а самой стать несчастной.
     - Да, я многое оставлю позади. - Его удивил смех, который сопровождал эти слова. - Я приношу огромную жертву. Я подсчитала цену. Меняю автомобильный шум на пение жаворонка и пересмешника. Это раз. Асфальтовое покрытие - на зелень. Это два. Запах бензина и гари - на ароматы цветов и... навоза. Да, да, навоза.
     Она оттолкнулась от каменной стенки и принялась ходить вдоль нее, не вынимая рук из карманов, всем своим видом давая понять, чтобы он не подходил к ней.
     И снова заговорила:
     - Мои американские друзья, конечно, удивлены тем, что я вчера сказала им вкратце по телефону. Вернее, просто в шоке и так качают головами, что боюсь, как бы они не отвалились. Надеюсь, кое-кто со временем приедет повидаться со мной и увидит собственными глазами, на что я променяла городскую суету. На новую семью, поскольку прежней у меня не стало. На людей, которые мне сделались ближе, чем те, кого я знала до этого... Не думаю, что я совершила плохую сделку.
     Она остановилась и заглянула в просвет между камнями, откуда уже вовсю пробивались лучи поднимающегося над долиной солнца, стирая последние остатки тумана. Потом сказала, не оборачиваясь:
     - Теперь насчет, как принято выражаться, восходящей лестницы моей карьеры. Как видишь, два последних дня не прошли для меня даром: я все обдумала. Еще лет пять, и у меня будет ключ от кабинета с собственным туалетом. Но что мне это даст? Что дали все прошедшие годы, когда я работала по шестьдесят часов в неделю? Удовлетворение тщеславия, амбиций? Да. Настоящую радость? Нет. А радость я испытала лишь здесь, в Ирландии, когда взяла в руки кисть. Простую неподдельную радость от своего дела. Творчество - если назвать это более громким словом. Так что, думаю, мне будет не слишком трудно сменить деловой костюм на джинсовый.
     Повернувшись наконец к Мерфи, она продолжала:
     - И еще одно в моих размышлениях. Последнее, но самое главное. Я не хочу быть в Нью-Йорке, карабкаться там по служебной лестнице и находиться в одиночестве в то время, как человек, которого я люблю, будет от меня на расстоянии в три тысячи миль. Не хочу этого! - Она протянула к нему руки. - И не надо никаких сопоставлений! Ради бога! Я ничем не жертвую, потому что жертвовать мне нечем. Это я поняла прошлой ночью. Там у меня не осталось ровно ничего из того, чем бы я дорожила, чего желала, любила, о чем жалела. Все оно здесь, с тобой.
     Он стоял словно оглушенный и молчал. В ее взгляде появился испуг, когда она опять заговорила:
     - Мерфи, ты понял меня? И не бойся, я ни за что на свете, даже если мы