ла янтарным светом 
единственная лампочка. Никос стоял у стены серебряной статуей, и единственное, 
что жило у него на лице, - горящие нечеловеческой мукой глаза. 

Перед дверью стоял штурмовик - человек в полной броне и с карабином-бластером 
наготове. - Ты просто стой, где стоишь, Люк, - раздался голос Трива Потмана. 
Шлем изменил его звучание, сделав каким-то жестяным, но Люк все равно узнал его. 
- Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но она повстанец и диверсант. Если ты сейчас 
отойдешь, я могу дать свидетельство в твою пользу. 

- Трив, она не повстанец. - Люк глазами и мыслью просканировал коридор и не 
заметил ни одного осколка свободного металла, даже распотрошенного М8Е, или 
тарелки из столовой... - Нет больше никаких повстанцев. Империя исчезла, Трив. 
Император мертв. - Он не думал, что у него хватит сил вырвать карабин из рук 
Потмана с помощью одной лишь Силы. 

Цифры на табло над дверью сменились на 15.56, и янтарная лампочка начала мигать 
красным. Трив заколебался, а затем повторил точно тем же тоном: 

- Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но... 

- Это было давным-давно. - Люк мысленно потянулся, нащупывая путь к разуму 
старого воина, словно физически пытаясь проникнуть под белый пластик 
собакомордого шлема, сквозь охраняющую темноту, защищавшую его мысли подобно 
броне. Их разделяло шесть метров. Измотанный, со зрением, затуманенным до 
серости, он попытался неуклюже собрать Силу и не мог, а потому знал, что его 
застрелят прежде, чем он покроет половину расстояния. И не был уверен, что у 
него хватит сил даже на это. 

- Империя оставила тебя в покое, - тихо проговорил он, - предоставив быть собой. 
Предоставив тебе делать, что хочешь, выращивать сад, вышивать цветочки на 
рубашках. - Он почти расслышал в темноте мыслей старика визгливый голос 
Повеления: 

"Джедаи убили твою семью. Они обрушились ночью на вашу деревню, перебили мужчин 
у порогов их домов, а женщин загнали под деревья". Ты бежал в темноте, 
спотыкаясь в грязи и ручьях..." - Помнишь, как твой капитан и другие бойцы 
убивали друг друга? - сказал Люк, мысленно рисуя зеленые тени убежища, блеск тех 
сорока пяти белых шлемов на толстой доске. Хруст листьев под ногами и запах 
дыма. - Помнишь разбитый вами лагерь и луг у ручья? Ты долго там жил, Трив. И 
Империя исчезла. 

- Я знаю, что ты чувствуешь к ней, но она... "Лианы. Земля. Крошечная рептилия с 
радужными перьями, подбирающая брошенную в дверях хлебную крошку. Запах ручья". 

Реальность того, что было. Годы мира. 

- Она повстанец и диверсант... 

Его голос оборвался. 

"То, что было на самом деле", - подумал Люк. Он протянул их Потману: сияющие 
воспоминания о месте и времени; воспоминания о тех вещах, которые он сам видел и 
знал, пронзавшие, подобно лучу солнечного света, кодированную закольцованную 
запись, крутившуюся в голове у Потмана. 

Лампочка над дверью замигала чаще. 15.59 

- Проклятые небесные молнии! 

Потман резко развернулся и потянул за запорные кольца на дверях. Люк прыгнул, 
спеша помочь ему, но кольца держали крепко, отказываясь поддаться, словно двери 
удерживались самим Повелением. Никос схватил их, закрутил с неожиданной, 
непреклонной, механической силой дройда. Воздух зашипел, когда герметичность 
нарушилась. 

- Она борется со мной! - закричал Никос, с силой отодвигая дверь, и в самом 
деле, тяжелый стальной лист явно вырывался из его рук. - Она пытается закрыть... 

В руках Люка свистнул, оживая, Меч. Крей стояла скованная между двух опорных 
столбов, с белым от шока и усталости лицом в странном опалово-меловом сиянии 
решетки. 

- Слишком поздно! - закричала она, когда Люк прохромал в камеру, споткнулся, 
рубанул по стали, сковывавшей ей запястья. - Слишком поздно, Люк! 

Из последних сил Люк шарахнул мысленно по решетке - осечка, неисправная связь, 
критический скачок энергии... 

Опаляющий, единственный разряд молнии пронзил ему лодыжку покалеченной ноги, 
словно белая игла, когда Крей выволокла его за дверь. 

Глава 20 

Он был там, - тихо произнесла Крей. Она обхватила себя руками, поплотнее кутаясь 
в термальное одеяло, опуская голову, пока не коснулась щекой прижатых к груди 
коленок. - Он все время был там. Он не переставал говорить, что любит меня, все 
говорил: 

"Будь смелей, будь смелей...", но совершенно ничего не сделал, чтобы остановить 
их. - С ее неровно обкромсанными и грязными волосами и изможденным от усталости 
и переживаний лицом, она выглядела намного моложе, чем когда Люк видел ее на 
Явине, или у себя в Институте, или в больничной палате Никоса. 

Там, понял он, она всю жизнь носила свое совершенство, словно доспехи. 

А теперь это и все прочее исчезло. 

Колеблющийся дымчатый свет исходил от грубой лампы в углу, служившей 
единственным источником освещения в комнате. Воздух в тупичке между каютой 
интенданта и мастерскими за ней стал таким скверным, что Люк гадал, не следует 
ли ему потратить время на подсоединение местных вентиляторов к извлеченным из 
роботов батареям, при условии, что он сможет их найти. 

Если есть время. 

Он нутром и сердцем чуял, что его нет. 

- У него был ограничительный запор. 

- Сама знаю, что у него был паршивый, ублюдочный ограничительный запор, 
раздолбай! - Она провизжала эти слова, выплюнула ими в него, в глазах ее горели 
злым огнем ненависть и ярость; а когда эти слова наконец прозвучали, сидела, 
уставясь на него в слепой, беспомощной ярости, за которой Люк увидел бездонный 
колодец поражения, и горя, и окончания всего, на что она когда-либо надеялась. 

Затем молчание; Крей отвернулась от него. Нервная худоба, проступившая у нее во 
время болезни Никоса, превратилась в хрупкость, словно из нее что-то вынули, и 
не только из ее плоти, но и из костей. Одеяло висело на ней поверх испачканной 
кровью и машинным маслом рваной формы, словно потрепанный саван. 

Она сделала глубокий вдох, а когда заговорила вновь, голос ее был совершенно 
ровным, твердым. 

- Его запрограммировали не подчиняться любым моим приказам. Он даже еды мне не 
дал бы. 

Люк знал это - Никос рассказал ему. Тот поднос, что Трипио принес из столовой, 
остался нетронутым. 

- Не нужно ненавидеть его за то, что он таков, каков есть, - сказал он 
единственное, что смог придумать. - Или за то, каков он не есть. 

Слова эти даже ему самому показались ребяческими, похожими на слова дешевой 
компьютерной гадалки на ярмарке. Бен, подумал он, нашел бы, что сказать, что-нибудь 
исцеляющее... Йода знал бы, как разобраться с жалкими обломками сердца и жизни 
друга. 

Самый могучий Джедай во вселенной, с горечью размышлял он, - во всяком случае, 
известной ему вселенной, - уничтоживший Разрушитель, истребитель зла, который 
нанес поражение вновь клонированному Императору и ситскому лорду Экзару Куну, а 
все, что он может предложить в качестве утешения выпотрошенному человеку, - это: 
"Вот так так! Сожалею, что ты чувствуешь себя не слишком хорошо..." 

Крей поднесла руки к голове, словно желая выдавить из черепа какую-то 
ослепительную боль. 

- Желала бы я ненавидеть его, - сказала она. - Я люблю его - а это в тысячу раз 
хуже. 

Она подняла на него взгляд каменных, без слез, глав 

- Убирайся отсюда. Люк, - беззлобно предложила она ему, лицо ее походило на 
молниеносно застывающий воск, который трескается, стоит на него дунуть. - Я хочу 
поспать. 

Люк заколебался, инстинктивно зная, что эту женщину не следует оставлять одну. 
Где-то рядом с ним Каллиста тихо сказала: 

- Я останусь с ней. 

Никос, Потман и Трипио находились в мастерской-лаборатории снаружи. Трипио 
объяснял: 

- Они - безусловно, самая медлительная и самая неторопливая раса в галактике. 
Насколько мне известно, все китанаки по-прежнему сгруппированы в комнате отдыха 
сектора в точности там, куда их посадили гаморреанцы, все еще обсуждают 
бабушкины рецепты приготовления домита. Самое необыкновенное поведение. И все же 
в свой брачный сезон - во время дождей - они передвигаются с изумительной 
скоростью... 

Все обернулись, когда в дверь вошел Люк, и Никос неуклюже шагнул вперед, 
протягивая руку. Крей сделала слепок с нее, пока он был в больнице, точный, 
вплоть до родимого пятна там, где большой и указательный пальцы сходились, 
образовывая букву V. 

Точный, как и голубые глаза, подвижная складка в уголках губ. Гигабайты 
закодированной информации о семье, друзьях, симпатиях и антипатиях, кем он был и 
чего хотел- 

- С ней все в порядке? - спросил в наступившем молчании Потман. 

- Давай, Ник, - тихо произнес Люк. - Позволь мне вынуть из тебя тот 
ограничительный запор. 

Взгляд Никоса устремился мимо него к закрытой двери. 

- Понимаю. 

Люк набрал воздух в легкие, собираясь заговорить - хотя и не знал, что скажет, 
что он мог сказать, - но Никос поднял руку и покачал головой: 

- Я все понимаю. Не думаю, что она когда-нибудь еще захочет меня видеть. 

Когда он доставал из шкафчика на стене сумку с набором инструментов, а старый 
штурмовик принес посветить ему одну из мерцающих лампочек, Люк искренне не знал, 
учитывая слова Крей при расставании с ним, захочет ли она снова видеть своего 
жениха или нет. Он нашел решение задачи, которая оказалась посложнее, чем обычно 
применяемое с дройдами простое "надел-снял ограничитель". Этот был закреплен 
мелкими магнитными стопорами и, как увидел Люк, запрограммирован многими 
специфическими способами. Для его установки Повелению пришлось 
проинструктировать клаггов. Он провел на нем быстрый интегральный тест, чтобы 
убедиться, что он не снабжен миной-сюрпризом, а затем нацелил зонд-щуп на самый 
маленький дополнительный заряд и начал вытягивать внутренние реле. 

Выполнение чисто механических задач приносило определенное успокоение. Он велел 
себе запомнить это на будущее. 

- Люк... 

Он быстро поднял взгляд, встретившись со стеклянными голубыми глазами. В 
беспокойной пляске теней лицо, которое он так хорошо знал, сделалось почти 
незнакомым лицом чужака, чудовищно приделанным к серебряному шару металлического 
черепа. 

- Я действительно Никос? 

- Не знаю, - ответил Люк. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким 
беспомощным, потому что в душе - в тех тайных тенях, где всегда скрывалась 
правда, - он знал, что это ложь. 

Он знал. 

- Я надеялся, что ты сможешь мне сказать, - тихо произнес Никос. - Ведь ты 
знаешь меня - или знал его. Крей запрограммировала меня так, чтобы я... чтобы я 
знал все, что знал Никос, делал все, что делал Никос, был всем, чем был Никос, и 
думал, что я действительно Никос! Но я не... знаю. 

- Что ты хочешь этим сказать? - возразил Трипио. - Конечно, ты Никос. Кем же еще 
тебе быть? Это все равно что спрашивать, написал ли "Падение Солнца" Эрвитат или 
другой кореллианец с тем же именем. 

- Люк? 

Люк сосредоточился на вытягивании подробно запрограммированных фиброоптических 
проводов. 

- Я - "другой кореллианец с тем же именем"? 

- Мне хотелось бы дать тебе какой-то определенный ответ, - проговорил Люк. Запор 
вышел из покрытой стальным слоем груди и лег, толстый, плотный и тяжелый, на 
ладонь Люка. Одна ладонь у него настоящая, другая - механическая, но обе - его. 
- Но я... не знаю. Ты есть, кто ты есть. Ты - существо, сознание, вот что ты 
есть на данный момент. Вот и все, что я могу тебе сказать. - Уж это, по крайней 
мере, было правдой. 

Гладкое лицо не изменилось, но голубые глаза выглядели бесконечно печальными. 
Никос отлично знал, что Люк что-то не договаривает. 

- Я люблю ее. - Никос снова посмотрел в сторону дверей; на его бесстрастном лице 
дройда горели глаза отчаянно несчастного человека. - Я говорю это - я знаю это, 
- и все же я не в состоянии увидеть разницу, если она есть, между моим чувством 
и той привязанностью, какую Арту и Трипио испытывают к тебе. И я не помню: 
любовь это или нечто иное. Я не могу поставить их рядом и сравнить. Когда Крей 
держали в плену, когда ее толкали, били - вынуждали ее участвовать в тех глупых 
пародиях на суд, - я сделал бы что угодно, лишь бы помочь ей. Но меня 
запрограммировали не препятствовать им. Я не мог заставить свои руки и ноги, 
свое тело действовать против программы. 

Он взял ограничительный запор с ладони Люка, зажав между большим и указательным 
пальцами, бесстрастно изучая его в желтом свете лампы на столе рядом с ним. 

- И самое ужасное - то, что я не чувствую себя плохо из-за этого. 

- Да с какой же стати? - спросил пораженный Трипио. 

- Ни с какой, - ответил Никос. - Дройд не может пойти против своего основного 
программирования или наложенных на его программирование ограничений, если те не 
противоречат мотивационным ограничителям самого глубокого уровня. Но вот Никос, 
думаю, смог бы. 

- Она теперь спит. 

Люк осознавал ее появление в помещении ничуть не меньше, чем если бы она вошла 
через закрытую дверь, отделявшую его от крошечной каюты. Он был один. В густой 
тени - батареи лампы наконец иссякли, и единственное освещение исходило от 
аварийного запаса смазки, питавшего самодельные фитили в двух больших красных 
пластиковых мисках из столовой на лабораторном столе, - ему почти удавалось 
обмануть себя и заставить поверить, что он видит ее, высокую и худощавую, с 
каштановыми волосами, свисающими с затылка в виде конского хвоста длиной и 
толщиной с его руку. 

"Я не могу позволить ей погибнуть", - подумал он, и сердце у него сжалось от 
отчаяния. 

- С Никосом все в порядке? Люк кивнул, а затем спохватился и покачал головой. 

- Никос... дройд, - сказал он. 

- Знаю. 

Он почувствовал ее присутствие, словно она переместила себя и уселась рядам с 
ним на краю лабораторного стола, болтая ногами в сапожках, так же, как сидел и 
он. К нему вернулось из сна тепло ее плоти, страстная сила, с которой она 
приникала к нему, сладость ее губ, прижимающихся к его губам. 

- Люк, - мягко произнесла она. - Иногда нужно ничего не делать. 

Он с шипением выдохнул сквозь зубы, крепко сжав кулак, но какое-то время молчал. 
Затем все-таки заговорил, но только для того, чтобы сказать: 

- Знаю. - И понял, что раньше, две недели назад, он этого не звал. В каком-то 
смысле узнать о Лордах и клонированных Императорах было легче. 

Он криво улыбнулся. 

- Полагаю, весь фокус в том, чтобы понять, когда именно это нужно. 

- Джинн Алтис когда-то обучал нас этому, - тихо сказала Каллиста, - "Мы десять 
тысяч лет охраняем в галактике мир и справедливость". Он, бывало, всегда 
предварял свои рассказы и обучение этими словами. "Но иногда правосудию больше 
всего способствует знание, когда надо держать руки сложенными...". И приводка 
для иллюстрации рассказ из архивов или изустной традиции Джедаев о каком-нибудь 
случае, где в действительности происходило совсем не то, что казалось с виду. 

Он ощутил горький ее смешок. 

- Меня это просто сводило с ума. Но он говорил: 

"Каждый ученик обязан совершить тысячу восемьдесят крупных ошибок. Чем раньше вы 
их совершите, тем раньше вы их перестанете совершать". Я попросила у него список 
этих ошибок. А он ответил: "Думать, будто есть какой-то список, - это ошибка 
номер четыре". 

- Сколько времени ты с ним пробыла? 

- Пять лет. Совсем недолго. 

- Да, - согласился Люк, думая о нескольких неделях, проведенных им на Дагобахе. 
И снова вздохнул. - Я лишь желал бы, чтобы некоторые из этих тысяча восьмидесяти 
ошибок не выпадали на долю учеников-преподавателей. Джедаев-преподавателей. Мое 
невежество - моя собственная неопытность - уже стоили жизни одному из моих 
учеников и бросили другого в объятия Темной Стороны и вызвали в галактике такую 
смуту, о которой мне даже думать не хочется. Все это дело - Академия и 
возвращение мастерства Джедаев - очень важно для девиза: "Обучая - Учись". Вот в 
этом-то и..."- Он заколебался, ему очень не хотелось говорить этого о своем 
учителе, но он знал, что должен это сделать. - Вот в этом-то и заключается 
ошибка, которую совершил Бен, когда обучал моего отца. 

Снова наступило молчание, хотя она находилась в такой же близи от него, как 
когда они сидели с ней в спидере на краю каньона, попеременно передавая друг 
другу бинокль, наблюдая за песчаниками... 

- Если бы Бен не обучил твоего отца, - тихо напомнила ему Каллиста, - то твой 
отец, вероятно, не оказался бы достаточно силен, чтобы убить Палпатина... Ты 
этого сделать не смог бы, - добавила она. 

- Да, тогда не смог бы. - Он никогда не думал об этом с такой точки зрения. 

- Я записываю все, что помню о том, как учил Джинн, - продолжала она, и голос у 
нее был очень тихим, словно предложение подарка, насчет которого нет 
уверенности, хорошо ли его примут. - Я то и дело работала над этим, с тех пор 
как ты рассказал мне о том, чем занимаешься. Техника, упражнения, медитации, 
теории - иногда просто рассказанные им истории. Все, что помню. Все, что, на мой 
взгляд, не должно пропасть. Все, что поможет тебе. Я понимаю, что многое из той 
техники, многие из тех... ментальных сил, способов применять Силу... нельзя 
описать, можно только показать, одному адепту, другому, но... наверно, они могут 
помочь тебе, после того как ты улетишь отсюда. 

- Каллиста... - отчаянно начал он, но ее голос решительно заглушил его: 

- Я не Мастер, и мое восприятие их - не восприятие Мастера... Но все это - 
формальная тренировка, которую тебе не выпало случая пройти. Я позабочусь, чтобы 
ты получил кристаллические пластины со всем, что я успею записать, прежде чем ты 
улетишь. 

- Каллиста, я не могу... 

Он почувствовал на себе ее взгляд, серый и ровный, как дождь, такой, каким она 
смотрела на Гейта; и не смог продолжить. 

- Ты не можешь допустить, чтобы эта боевая станция попала в руки того, кто 
научился применять Силу для манипулирования электронными мозгами, - заявила она. 
Она была такой реальной - она так далеко зашла по дороге обратного воплощения, - 
что он мог бы поклясться, что почувствовал прикосновение ее руки к своей. - Я 
пожертвовала ради этого своей жизнью тридцать пять лет назад и пожертвую твоей, 
и жизнью Крей, и всех прочих на этой боевой станции, если мне - если нам - 
придется это сделать. Куда ты послал 

остальных? 

Он почувствовал в этом вопросе желание сменить тему, преднамеренное отвлечение 
от мысли, что ему придется уничтожить ее; или, наверное, подумал он, дело в том, 
что она знала - как знал и он, - что времени слишком мало, чтобы понапрасну 
тратить слова, когда им обоим известно, что она права. 

Он сделал глубокий вдох, снова приводя в порядок мысли. 

- В главной столовой, - сказал он. - Я придумал, как нейтрализовать Людей Песков 
и забраться в шаттлы. 

- Если она сердится на тебя только за то, что ты делал поневоле, - сказал Трив 
Потман, и его тихий бас вызывал странное эхо в напряженной тишине неосвещенных 
коридоров, -то меня она даже видеть не захочет. И я ее не виню! 

Гиперострый слух Си-Трипио засек напряженную визгливость в его голосе, а сенсоры 
у него на левой руке - за которую держался человек, поскольку в коридоре стояла 
кромешная темнота, - зарегистрировали и ненормальную холодность, и большее, чем 
обычно, напряжение мускулов, - тоже признаки стресса. 

То, что Потман при таких обстоятельствах переживал стресс, было, конечно, вполне 
понятно. Трипио знал, что полная темнота вызывала дезориентацию и симптомы 
страха, даже когда человек понимал, что находится в совершенной безопасности, - 
чего, конечно, никак нельзя было сказать об этом покрытом мраком судне. Но из 
контекста сказанного он понял, что тьма, а больше того - знание, что воздух на 
этих палубах больше не циркулировал, а доступный запас кислорода через восемь 
месяцев иссякнет - даже при небольшом фотосинтезе, производимом аффитеханцами, - 
и что судно оккупировал песчаный народ, не было главным источником расстройства 
бывшего штурмовика, хотя, по мнению Трипио, именно это и должно было его 
рас