протектората.
   Проездом в Бэнбери он остановился в Оксфорде, и Нелл,  увидев,  что  этот
путник, несомненно, приехал из Лондона, подошла к нему, - но не затем, чтобы
предложить селедку, а чтобы расспросить о новостях.
   Он неодобрительно поглядел на нее. Ни одна достойная женщина,  он  был  в
этом уверен, не могла так выглядеть. Эти  роскошные  волосы,  ниспадающие  в
буйном беспорядке, эти карие глаза в  обрамлении  темных  ресниц  и  бровей,
контрастирующих с золотистым блеском волос,  эти  пухлые  щечки  и  красивые
зубы, эти ямочки и  особенно  этот  задорный  носик  не  могли  принадлежать
добропорядочной женщине.
   Нелл присела в глубоком реверансе, который больше подошел бы  благородной
даме и которому научил ее Карл Харт.
   - Я вижу, благородный сэр, что вы торопитесь из Лондона, - обратилась она
к нему. - Я бы с радостью узнала что-нибудь из новостей этого города.
   - Не спрашивайте меня о новостях из Вавилона,  -  воскликнул  благородный
путник.
   - Нет, сэр, не буду, - ответила Нелл. - Меня интересует Лондон.
   - Это одно и то же.
   Нелл скромно опустила глаза.
   - Я родом из Лондона, сэр. Как ваше мнение, возможно  ли  бедной  женщине
вернуться туда сейчас?
   -  Говорю  вам,  что  это  сущий  Вавилон.  В  нем  полно  проституток  и
головорезов.
   - Больше, чем в Оксфорде, сэр.., или в Бэнбери?
   Он подозрительно посмотрел на нее.
   - Вы смеетесь надо мной, сударыня, - ответил он. - Вам следует поехать  в
Лондон. Очевидно, что ваше место там. В этой клоаке куда ни поглядишь, везде
на улицах одни развалины - доказательство Божьей кары.., а эти лондонцы, чем
они заняты? Все веселятся в тавернах и в своих театрах...
   - Вы сказали "театрах"?! - воскликнула Нелл.
   - Сказал, прости их Господи.
   - Да хранит Он вас, сэр, за такие добрые вести.
   Несколькими днями позже она, вместе с Розой и матерью,  села  в  почтовую
повозку и после утомительной поездки, путешествуя со скоростью  две  мили  в
час и сидя на полу повозки, в то время как возница вел  лошадей  по  тряским
дорогам, они дотащились наконец до Лондона.
   Нелл едва сдержала слезы, когда снова увидела древний город. Она слышала,
что старого собора Святого Павла, ратуши и гостиного двора, а  также  многих
других  хорошо  известных  достопримечательностей  города  больше  нет;  она
слышала, что разрушено более тринадцати тысяч жилых домов и четыреста улиц и
что две трети центра города лежит в руинах - от Тауэра вдоль  набережной  до
церкви  Темпля,  и  от  северо-восточных  ворот  вдоль  городской  стены  до
Холборнского моста. Тем  не  менее  она  не  была  готова  увидеть  то,  что
предстало ее глазам.
   Но, будучи по натуре оптимисткой и вспомнив, в каком  виде  они  оставили
город - с травой, растущей между камнями мостовой, с  красными  крестами  на
дверях и чумными телегами на улицах, - она воскликнула:
   - Ну, сейчас он выглядит не хуже, чем когда мы его покинули.
   А самое главное, труппа  "Слуги  короля"  снова  давала  представление  в
театре.
   Нелл тут же явилась в театр, который чудом сохранился, и сразу заметила -
Томас Киллигрю даже увеличил сцену за  то  время,  пока  в  театре  не  было
спектаклей.

***

   Лондон был рад, что Нелл вернулась. Она изменилась  за  два  года  своего
отсутствия. Она рассталась со своим детством. В свои семнадцать лет она была
хорошо владеющей собой молодой  женщиной;  она  ничуть  не  утратила  своего
очарования; никогда еще она не была так стройна и изящна; она  была  так  же
находчива в разговоре; но все, кто ее видел, утверждали, что никогда еще она
не была так удивительно красива.
   Вскоре она с успехом играла леди Уэлти в  "Английском  господине"  Джемса
Хоуарда,  а  чуть  позднее  исполнила  роль  Селии  в  "Веселом  лейтенанте"
Флетчера.
   В  стране  по-прежнему  было  неспокойно:  чума  и  пожары   парализовали
торговлю, голландцы продолжали угрожать. В своем  жилище,  снятом  опять  на
Друри-лейн, Нелл не задумывалась о таких вещах. Она устраивала  вечеринки  и
развлекала своих друзей пением и танцами. Друзья вели разговоры о  скандалах
при дворе, о театре и ролях,  которые  они  исполняли,  им  и  в  голову  не
приходило задумываться о государственных делах. Они и  представить  себе  не
могли, что подобные вопросы могут их касаться.
   На этих вечеринках бывали и  придворные.  Являлся  сюда  даже  знаменитый
герцог Бекингемский. Ему удавались пародии, и не раз  он  заявлял,  что  ему
хотелось бы превзойти  в  этом  искусстве  мисс  Нелл.  С  ним  бывала  леди
Каслмейн, которая любезно расточала комплименты маленькой комедийной актрисе
по поводу ее игры. Она расспрашивала ее о Карле Харте, и ее большие  голубые
глаза хищно посверкивали. Карл Харт был  очень  красивым  мужчиной,  а  Нелл
слышала о неутолимом влечении леди к красивым мужчинам.
   Одна из эпиграмм, ходившая по городу, касалась первой любовницы короля. В
ней говорилось:

   "За ночь сорок мужей не щадили над шлюхой живот,
   Но сука сорок первого, вертя хвостом, зовет".

   Утверждали,  что  эту  эпиграмму  сочинил  граф  Рочестер,  который   был
двоюродным братом леди Каслмейн и одним из  самых  необузданных  распутников
при дворе. Недавно он попал в тюрьму за похищение богатой  невесты.  Он  был
так дерзок, что мог сказать что угодно даже самому королю. И тем не менее он
пользовался постоянной его благосклонностью.
   Генри Киллигрю тоже бывал там, он стал ее другом с того самого дня, когда
она попросила его помочь освободить Розу. Теперь она знала, что он  один  из
любовников леди Каслмейн, но и Розы тоже, и что он - самый  большой  лжец  в
Англии. Приходил сэр Джордж Этеридж, медлительный и добродушный,  все  здесь
звали его "Кроткий Джордж". Другим гостем, приходившим к ней в дом, был Джон
Драйден, невысокого роста поэт с  прекрасным  цветом  лица,  написавший  уже
несколько пьес и обещавший написать еще одну - специально для Нелл.
   Он сдержал свое обещание, и вскоре после возвращения в Лондон Нелл играла
в пьесе "Секретная любовь, или Королева-девица"; роль Флоримеля,  написанная
специально для нее, стала самым большим успехом в ее карьере.
   Весь город ходил смотреть миссис Нелл в роли  Флоримеля:  Драйден  создал
образ сорвиголовы,  создания  остроумного,  хорошенького,  озорного,  смешно
передразнивавшего всех и вся. Другими словами, Флоримель был копией Нелл - и
Флоримель очаровал весь Лондон!
   Теперь она смогла позабыть то ужасное время, когда  свирепствовала  чума,
она смогла позабыть нищету, пережитую в Оксфорде, -  так  же  как  в  начале
своей карьеры она позабыла бордель в переулке Коул-ярд и ту жизнь, когда она
была  продавщицей  апельсинов  в   партере.   Нелл   умела   сделать   жизнь
восхитительной не в самые худшие времена и помнить из своего прошлого только
то, что позже называешь приятными воспоминаниями.
   Карла Харта она потеряла. Он никогда так и не простил ей, что  тогда  она
выбрала свою семью, а не его. Нелл пожимала изящными плечиками.  Она  любила
его, когда так мало знала  о  любви!  Любовь  ее  была  робкой,  доверчивой,
пробной. Она была благодарна мистеру Карлу Харту и не держала на него зла за
то, что теперь он с удовольствием проводил время с миледи Каслмейн.
   Сейчас  ей  больше  всего  нравилось  важно  прохаживаться  по  сцене   в
громаднейшем напудренном парике, из-за которого она казалась еще меньше, чем
была на самом деле, - фигура нелепая и очаровательная в то же время,  полная
энергии,  полная   жизнерадостности   и   очарования   уличного   мальчишки,
заставлявшая публику партера подпрыгивать на своих местах от удовольствия  и
хохота, а каждую молоденькую зрительницу - подражать Нелл Гвин.
   А в конце пьесы она плясала свою любимую джигу.
   - Ты должна сплясать джигу! - сказал Лей-си. - Молл  Дэвис  привлекает  в
Герцогский театр своими танцами. Ей-Богу, Нелли, она милейшее создание - эта
Молл Дэвис.., но ты милее всех!
   Нелл отворачивалась от его восхищенных взглядов; ей не хотелось  казаться
неблагодарной человеку, который сделал для нее так много. Но она  и  слышать
не хотела в то время ни о каких любовниках.
   Она не хотела близости с мужчиной без любви, а в жизни  теперь  было  так
много всего, что можно любить помимо мужчин!.. Она могла бы  ему  напомнить,
что Томас Киллигрю платил женщине двадцать шиллингов  в  неделю,  чтобы  она
оставалась  в  театре  и  дарила  счастье   его   актерам   в   моменты   их
предрасположения к любовным утехам. Так что, даже будучи  благодарна  Лейси,
она отворачивалась от него равнодушно, как она научилась  отворачиваться  от
великого множества добивавшихся ее расположения.
   А ее расположения добивались действительно  многие.  В  те  дни  из  всех
актрис больше всего говорили о ней. В театрах, возможно, были актрисы  лучше
нее, но Нелл была самой очаровательной.  Хотя  кое-кто  утверждал,  что  это
необыкновенно  хорошенькое  создание,  Молл  Дэвис,  в   Герцогском   театре
танцевала лучше.
   Горожане часто цитировали стихи Флекно очень хорошенькой даме:

   "Она мила и об этом знает;
   Она умна и это понимает;
   Но она не только умна,
   И не только мала и мила,
   Сотнями таких достоинств обладает,
   Что сердца мгновенно покоряет..."

   Ухаживатели декламировали этот стишок  ей,  напевали  его  в  партере.  А
последние две строчки выкрикивали особенно громко:

   "Вы понять уже успели -
   Это наша крошка Нелли!.."

   И хотя время было тяжелое и собрать полный театральный зал зрителей  было
крайне сложно, те, кто имел возможность отрешиться от государственных забот,
все же шли смотреть, как Нелл Гвин играет Флоримеля и задорно  танцует  свою
джигу.

***

   Король хандрил. Фрэнсис Стюарт, которую он так долго обхаживал, убежала с
герцогом Ричмондским, да  и  более  важные  дела  давали  много  причин  для
беспокойства.  Его  королевство,  почти   разрушенное   ужасными   событиями
последних двух лет, оказалось перед серьезной угрозой со стороны голландцев.
У него не было денег для переоборудования кораблей, поэтому он вынужден  был
вести переговоры о заключении секретного перемирия. Французы объединялись  с
голландцами против него, и голландцы,  не  перенесшие  таких  испытаний,  не
стремились к миру.
   Король редко посещал представления, он не  пришел  даже  на  новую  пьесу
Джона Хоуарда "Все ошиблись, или Безумная  игра",  в  которой  у  Нелл  была
комедийная роль.
   Ее звали Мирида, и у нее было два поклонника - толстый  и  худой,  а  она
одному обещала выйти за него замуж, если он поправится, а другому - если тот
сумеет похудеть. Эта  роль  дарила  ей  много  возможностей  для  шутовства,
которое было ее коньком. Лейси, в костюме с подушками под ним,  был  толстым
любовником, и Нелл в сцене с ним доводила публику до  истерического  хохота.
Привлекала публику и пародия Нелл на роль Молл Дэвис в спектакле "Соперники"
в Герцогском театре; вместе со своим толстым возлюбленным она перекатывалась
по сцене, представляя на всеобщее обозрение значительную  часть  собственной
персоны, так что  джентльмены  в  партере,  чтобы  разглядеть  все  получше,
становились на свои места. Это вызывало  недовольство  сидящих  позади,  что
часто приводило к раздорам.
   Один из зрителей, сидевших в ложе,  смотрел  на  эту  сцену  с  жадным  и
нескрываемым интересом. Это был Карл  Сэквилл,  лорд  Бакхерс,  острослов  и
поэт. Он решительно был намерен сделать Нелл своей любовницей.
   Естественно, первым, кто оказался после спектакля в артистической уборной
просить миссис Нелли отобедать с ним, был Карл Сэквилл.

***

   Они обедали в таверне "Роза" на Рассел-стрит; хозяин гостиницы и таверны,
узнав своих посетителей, изо всех сил старался угодить им.
   Нелл отказалась пригласить джентльмена к себе домой. Отправиться к нему в
гости она тоже отказалась. Она знала, что он имеет репутацию повесы, и, хотя
он был необыкновенным красавцем и острословом, она не была намерена уступать
его  желаниям.   Некоторые   из   этих   придворных   джентльменов   вовремя
останавливались. Но милорд Рочестер и кое-какие из его добрых приятелей, как
говорили, начинали  подумывать  о  приручении  хорошеньких  дам  посредством
насилия.  Она  не  собиралась  помогать  этому   благородному   вельможе   в
осуществлении его сомнительных планов.
   Он облокотился на стол и предложил ей еще вина.
   - Ни одной актрисе в городе до вас не дотянуться, Нелли, - сказал он.
   - А если кто и дотянется, будь то актриса или  благородный  вельможа,  то
без моего желания не дотронется.
   - Ох, вы же и колючая, Нелл! Почему?
   - Я похожа на ежа, милорд. Чувствую, когда надо быть осторожной.
   - Давайте не говорить об осторожности.
   - Тогда о чем - о войне с голландцами?
   - Я могу придумать и более счастливые темы.
   - Например, милорд?
   - Вы.., я.., одни где-нибудь вместе!..
   - Будет ли это счастьем? Вы будете настаивать, я  буду  отказывать.  Если
вам необходим мой отказ, чтобы стать счастливее, сэр, вы можете получить его
здесь и сейчас.
   - Нелли, от вас можно сойти с ума, но такой красотке,  как  вы,  подобает
иметь лучшее жилье, чем ваше нынешнее - на Друри-лейн!
   - Разве подобает джентльмену насмехаться над жильем своих друзей?
   - Если он готов предоставить лучшее.
   "Мое жилье совсем не то, что богача палаты, И выбираю я еду за  недорогую
плату. Но вот чего не выношу и от чего зверею, Так  это  от  стараний  друга
усесться мне на шею..." пропела Нелл, пародируя песню из "Соперников".
   - Прошу, Нелл, отнеситесь к этому  серьезно.  Я  предлагаю  вам  красивую
квартиру, сотню дукатов в год.., такие  драгоценности  и  общество,  которые
украсят вашу жизнь.
   - К драгоценностям я равнодушна, - ответила она, - и сомневаюсь,  что  вы
сможете помочь мне обрести лучшее общество, чем мое нынешнее.
   - Жизнь актрисы! Как долго, вы думаете, она длится?
   - Думаю, что немногим дольше, чем жизнь содержанки благородного лорда.
   - Я буду любить вас вечно!
   - Несомненно, вечно! Вечно - до того только момента, когда вам  захочется
приударить за Молл Дэвис или Бекки Маршалл.
   - Вы думаете, что я легко расстанусь...
   -  Нет,  не  думаю.  Такие,  как  вы,  милорд,   думают   о   расставании
исключительно после того, как соблазнят какую-нибудь бедняжку.
   - Нелл, у вас воистину слишком острый язычок.
   - Милорд, каждый защищается чем может. У одних  имеются  драгоценности  и
сотня фунтов в год, чтобы  искушать  нуждающихся;  другие  парируют  нападки
откровенностью.
   - Пройдет немного дней, - уверенно сказал Карл Сэквилл, - и вы придете ко
мне, Нелл. Нелл пожала плечами.
   - Кто знает, милорд? Кто знает? А теперь, прошу вас, докажите мне, что вы
гостеприимный хозяин и позвольте мне насладиться этими яствами.  И  потешьте
мой слух своим непревзойденным остроумием, о  котором  столько  говорят.  Да
будет  вам  известно,  что  человек,  от  которого  я  приму  драгоценности,
роскошное жилище и сотню фунтов в год, должен быть остроумным, гостеприимным
хозяином, а это, насколько мне позволяет судить мой скромный  опыт  светской
жизни, означает говорить не о собственных  его,  хозяина,  увлечениях,  а  о
предпочтениях гостя.
   - Я получил по заслугам, - признал Сэквилл. Он был раздражен, как  всегда
бывали раздражены он и  его  друзья  отказами  тех,  кто  не  подчинялся  их
желаниям немедленно. Однако после посещения таверны он еще более  утвердился
в намерении сделать Нелли своей любовницей.

***

   Король был взбешен тем, что позволяли себе его актеры в такое время.  Это
было не похоже на короля; он был,  как  говорили  многие  при  дворе,  самым
добродушным человеком. Но в последнее время он стал угрюм, и тому было много
оснований.
   Страшные испытания постигли страну. Голландский  флот  поднялся  по  реке
Медуэй до самого Чатема. Голландцы на время овладели Ширнессом;  они  сожгли
боевые  корабли  "Великий  Джеме",  "Королевский  дуб"  и  "Верный   Лондон"
(последний из упомянутых кораблей лондонцы совсем недавно построили во славу
своего флота). Они подорвали  склад  боеприпасов,  оценивавшийся  в  40  000
фунтов стерлингов, и, боясь, что они смогут пробиться до Лондонского моста и
причинить еще больший ущерб, англичане  затопили  четыре  боевых  корабля  у
Блэкуолла и тринадцать - у Вулиджа.
   Видеть, как победоносные и заносчивые голландцы поднимаются вверх по реке
Медуэй и тащат на буксире "Царственного Карла", было, по утверждению  многих
хладнокровных англичан, величайшим унижением из всех,  когда-либо  пережитых
ими.
   Да, король, гордившийся своим морским флотом и сделавший больше, чем  кто
бы то ни было, для укрепления своих военно-морских сил,  стал  по-настоящему
хандрить. Его подавленное состояние усиливалось тем,  что  находились  люди,
разъезжавшие по стране и говорившие, что все эти напасти и беды Англии  были
Божьим возмездием за грехи королевского двора. Ему рассказали, что  какой-то
раздевшийся  квакер,  едва  прикрыв  срамное  место,   пробежал   по   всему
парламенту, руками удерживая над головой блюдо с пылающими углями и призывая
придворных покаяться, пока не поздно, в своих блудодеяниях, которые  вызвали
столь явное неодобрение Господа.
   Карл, будучи циником и проницательным государственным  деятелем,  заметил
окружающим, что неодобрение Господа можно было бы  предотвратить  с  помощью
денег, израсходовав их на ремонт и оснастку  кораблей  и  приведя  их  таким
образом в боевую готовность против голландцев. Но  он  был  огорчен.  Он  не
видел ни малейшей связи между пожарами с предшествующей им чумой,  нанесшими
убытки торговле страны и  приведшими  к  столь  унизительному  поражению,  и
веселым  времяпрепровождением  при  королевском  дворе.  По  его   глубокому
убеждению. Бог не может желать лишить джентльменов радости.
   Чума появлялась в Лондоне часто и тянулась по многу лет. Он понимал,  что
этому  способствовали  перенаселенность   бедняцких   трущоб   и   ужасающая
загрязненность улиц, а не его личная распущенность; пожар был таким страшным
из-за того, что жилища нищеты были деревянными и лепились так близко друг  к
другу, что  не  было  никаких  способов,  за  исключением  разрушения  части
построек, чтобы остановить огонь в ту ветреную ночь.
   Но он знал, что суеверным людям бесполезно говорить об этом, потому  что,
если что-то в жизни не задавалось, они считали это Божьим возмездием, а если
все шло хорошо, они расценивали это как Божье благословение.
   Но даже самый добродушный человек может иногда чувствовать раздражение, и
когда  он  услышал,  что  в  спектакле  "Смена  корон",  дававшемся  в   его
собственном  театре,   Джон   Лейси   продолжал   издевательски   высмеивать
королевский двор, он не на шутку разгневался. В любое  другое  время  он  бы
посмеялся и пожал плечами: он был не таким  человеком,  чтоб  не  признавать
правду. Но сейчас, когда Лондон не оправился от ужасов чумы и пожара,  когда
голландцы нанесли стране самое унизительное поражение за всю ее историю, а в
воздухе явно навис гнев возмущения - не менее явно, чем испарения и зловоние
от пивоварен, мыловарен и сыромятен,  разбросанных  по  городу,  -  подобное
издевательство Лейси было больше, чем бестактность. Оно было преступлением.
   Король решил, что Лейси должен понести суровое наказание, а театр следует
на время закрыть. Мягко говоря, неприлично  фиглярствовать  в  такое  время.
Даже само существование  театра  давало  тем,  кто  осуждал  праздную  жизнь
королевского двора, лишние поводы для такого поступка.
   Так вот и случилось, что в те  мрачные  времена  Лейси  был  отправлен  в
тюрьму, а Королевский театр оказался закрытым.
   И снова Нелл оказалась актрисой без театра.

***

   Впоследствии она удивлялась, как могла она вести себя подобным образом.
   Было ли тому виной отчаяние, царившее в Лондоне? Или постоянное уныние на
окружающих лицах заставило ее изменить свое отношение к упорно домогавшемуся
е