своим  мужем,  просто  голову  потеряла  от
радости. Ее дети  часто  навещали  ее,  и  ничто  не  доставляло  ей  такого
удовольствия, как вечеринки для узкого  круга  друзей,  чтобы  развлечь  их.
Большей частью она говорила о своих детях: мой сын - архиепископ, мой сын  -
герцог, моя дочь - графиня Пезарская. А теперь  она  с  такой  же  гордостью
сможет говорить о Гоффредо. Он станет герцогом или князем, и это  произойдет
совсем скоро, раз папа собирается устроить ему выгодную партию.
   Совершенно очевидно, думала Ваноцца, что Александр больше не сомневается,
что Гоффредо его сын. Она ошиблась Александра по-прежнему  мучили  сомнения.
Но он считал, что чем больше Борджиа устроят удачных браков для своих детей,
тем выгоднее это всем Борджиа;  он  лишь  сожалел,  что  у  него  не  дюжина
сыновей; вот почему было целесообразно отбросить сомнения и, по крайней мере
для света, признать Гоффредо своим сыном.
   А тут как раз представился  подходящий  случай  устроить  новую  свадьбу.
Ферранте, король Неаполитанский, с интересом наблюдал  за  растущей  дружбой
между Ватиканом и миланскими Сфорца.
   Александр, по натуре очень  чувствительный,  был  тонким  дипломатом.  Он
предпочитал поддерживать дружеские отношения между враждующими домами Милана
и Неаполя. Более того, Испания  всегда  относилась  с  большой  симпатией  к
неаполитанскому правящему дому, который имел испанские корни  и  поддерживал
при дворе испанскую моду.
   Ферранте был в курсе устремлений папы и послал своего сына Федерико в Рим
к Александру с рядом предложений.
   У старшего сына Ферранте  Альфонсо,  который  должен  будет  унаследовать
неаполитанский трон, была  незаконная  дочь  Санчия,  и  предложение  короля
заключалось в том, чтобы  Санчия  стала  невестой  Гоффредо,  младшего  сына
святого  отца.  Разница  в  возрасте  не  являлась  помехой,  хотя  Гоффредо
исполнилось всего одиннадцать лет, а Санчии - шестнадцать. То, что она  была
незаконнорожденной,  не  имело  никакого  значения,   поскольку   в   Италии
пятнадцатого века это не считалось позорным, хотя,  конечно,  законные  дети
имели преимущества. Но ведь и сам Гоффредо был незаконнорожденным,  так  что
со всех сторон брак казался выгодным.
   Маленький Гоффредо был в восторге. Едва услышав новость,  он  поспешил  к
Лукреции поделиться радостью.
   - Я тоже, сестра, я тоже скоро буду женат. Разве это не великая  новость?
Я поеду в Неаполь и женюсь на принцессе.
   Лукреция обняла его и пожелала  счастья,  маленький  мальчик  побежал  по
комнате, потом закружился в танце с воображаемой невестой, словно участвуя в
церемонии, которую он наблюдал на свадьбе своей сестры.
   К Лукреции зашли Чезаре и Джованни,  и  мальчик  подбежал  к  ним,  чтобы
сообщить новость. Девушка знала, что братья уже обо всем слышали. Она поняла
это  по  мрачному  лицу  Чезаре.  Ему  снова  напоминали  о  том,   что   он
единственный, кто остался неженат.
   -  Какой  жених   из   тебя   получится!   -   воскликнул   Джованни.   -
Одиннадцатилетний жених  шестнадцатилетней  невесты,  которая,  если  верить
слухам.., впрочем, неважно.  Твоя  Санчия  -  красавица,  она  необыкновенно
красива, братец, так что если кто увидит ее, никогда не сможет забыть. И что
бы она ни сделала, ей простят все.
   Гоффредо принялся расхаживать по комнате на носочках, чтобы казаться выше
ростом. Неожиданно он остановился, в глазах  его  застыл  вопрос;  потом  он
посмотрел на Чезаре.
   - Все довольны, - сказал мальчик, - кроме его светлости брата.
   - Ты знаешь, почему он недоволен? - спросил Джованни. -  Потому  что  как
служитель церкви он не может иметь невесту и жениться.
   Мальчик задумался и шагнул к Чезаре.
   - Если вы хотите иметь невесту, - сказал он, - я отдам вам свою.  Мне  не
доставит никакого удовольствия обладать ею, если это доставит вам огорчение.
   Чезаре смотрел на Гоффредо ярко блестящими глазами. До этого  момента  он
не знал, как сильно мальчик восхищается им. Стоявший перед ними  малыш  ясно
давал понять, что считает Чезаре самым чудесным человеком в  мире.  И,  видя
Лукрецию  и  своего  младшего  брата,  искренне  восхищавшихся  им,   Чезаре
почувствовал себя счастливым.
   Он не обращал внимания на насмешки Джованни. Он торжествовал свою  победу
в их соперничестве, потому что  решил,  что  однажды  Джованни  заплатит  за
каждое оскорбление, равно как и любой мужчина и любая женщина.
   - Ты хороший мальчик, Гоффредо, - сказал он.
   - Чезаре, ты веришь, что я твой настоящий брат, да?
   Чезаре обнял мальчика и уверил его, что,  конечно  же,  верит.  Лукреция,
наблюдавшая за братом, видела, как с его лица улетучились злоба и суровость.
Когда он такой, думала она, он бесспорно самый красивый юноша на свете.
   Лукреция страстно желала мира между братьями. Сейчас они были все вместе,
и  Чезаре  восхитили  безыскусные  слова  мальчика.  Если  только   Джованни
присоединится к их счастливому кружку, они смогут покончить с соперничеством
и будут жить, как она мечтает, в полном согласии друг с другом.
   - Я сыграю свадебные песни на своей лютне,  и  мы  все  вместе  споем,  -
предложила она. - Представим себе, что мы на свадьбе Гоффредо.
   Она хлопнула в ладоши, и раб принес ей лютню, после чего она  уселась  на
подушки. Волосы падали ей на плечи. Ее пальцы коснулись  лютни,  и  Лукреция
запела.
   Гоффредо встал позади нее и, положив руки ей на плечи, подпевал.
   Братья смотрели на них,  слушая  песню.  На  короткое  время  между  ними
воцарился мир.

***

   По случаю официальной помолвки Гоффредо и Санчии  Арагонской  в  Ватикане
царило невероятное веселье. Гости, в том числе Федерико, князь Арматурский и
дядя  невесты,  собрались  в  апартаментах  папы.  Событие  отпраздновали  в
присутствии Александра с соблюдением всех свадебных обрядов.
   Все много смеялись, потому что маленький Гоффредо выглядел ужасно  нелепо
радом с князем, который занял место  невесты.  Скоро  посыпались  скабрезные
замечания, присутствовавших не сдерживало то, что  радом  сидит  папа  -  он
смеялся шуткам сильнее и искреннее, чем  другие,  и  даже  иногда  прибавлял
кое-что сам.
   Ничего больше Александр так не любил, как  то,  что  он  называл  хорошей
шуткой, но под словом "хорошая" он  подразумевал  "непристойная".  Федерико,
видя, что он оказался в центре внимания  и  что  все  шутки  метят  в  него,
выказал актерские способности - стал развлекать компанию, изображая отчаянно
кокетничавшую невесту, хлопал ресницами и делал непристойные  жесты,  и  все
веселье в  Ватикане  больше  походило  на  маскарад,  чем  на  торжественную
церемонию.
   Федерико продолжал разыгрывать свою роль на празднествах и балах, которые
последовали за обручением. Казалось, от этой шутки никто никогда не устанет.
Стало еще веселее, когда одному из свиты Федерико  удалось  выбрать  удобный
момент и шепнуть папе, что он получил бы большее удовольствие, если бы видел
Санчию.
   - Как это? - Я слышал, что она красавица.
   - Она настолько красива, святейшество, что другие  кажутся  радом  с  ней
некрасивыми. Но наш князь ведет себя как застенчивая  девственница.  Никакой
застенчивости нет в мадонне Санчии.., и никакой девственности.  У  нее  тьма
любовников.
   Глаза папы блеснули.
   - Это делает шутку еще забавнее, - сказал он. Он позвал к себе  Чезаре  и
Джованни. - Вы слышали,  сыновья  мои?  Вы  слышали,  что  говорят  о  нашей
скромнице-невесте?
   Братья от души посмеялись над шуткой.
   - Очень жаль, что Гоффредо едет в Неаполь, а не Санчия  предстанет  перед
нами здесь.
   - Ну а если вы приударите за ней, бедняжке Гоффредо мало  что  останется,
дети мои.
   - Мы станем соперниками, ухаживая за дамой, - пошутил Чезаре.
   - Вот уж действительно интересно получается! - сказал папа.  -  А  может,
она такая любезная, что согласится быть женой трех братьев?
   - И возможно, еще и их отца, - добавил Джованни.
   Эти слова  невероятно  рассмешили  Александра,  и  его  глаза  с  любовью
обратились на Джованни.
   Чезаре решил, что если когда-нибудь Санчия приедет в Рим, она станет  его
любовницей раньше, чем брата.
   Глаза его превратились в щелки, и он резко произнес:
   -  Значит,  Гоффредо  должен  жениться.  Сам  я  вынужден  отказаться  от
подобного удовольствия. Странно, что Гоффредо станет  женатым  раньше  тебя,
брат.
   Глаза Джованни блеснули гневом. Он  мгновенно  понял,  что  имел  в  виду
Чезаре.
   Александр опечалился. Он повернулся к сыну:
   - Увы, - сказал он, - вскоре ты  должен  возвращаться  в  Испанию,  чтобы
жениться, мой дорогой мальчик.
   - Моя женитьба подождет, - угрюмо ответил Джованни.
   - Нет, сын мой, время не ждет. Я буду рад услышать, что твоя жена -  мать
здорового мальчика.
   - В свое время... В свое время, - кратко сказал Джованни.
   Но Чезаре улыбался. Александр поджал губы так,  что  они  превратились  в
узкую полоску. Когда дело касалось честолюбия папы, он умея быть твердым,  и
так  же,  как  Чезаре  принужден  служить  церкви,  так  и  Джованни  против
собственной воли поедет к своей испанской жене.
   Это показалось Чезаре даже более приятной шуткой, нежели пародия Федерико
на Санчию. Когда-то он стремился оказаться на месте Джованни, чтобы  поехать
в Испанию, стать герцогом и получить различные милости; его заставили забыть
мечтания и стать священником. Теперь Джованни больше всего  на  свете  хочет
остаться в Риме, но его принудят уехать, это так же очевидно,  как  то,  что
Чезаре заставили принять сан.
   Он невольно улыбнулся, видя нахмуренные лица отца и брата.

***

   Джованни был зол. Жизнь в Риме больше импонировала ему, чем  образ  жизни
испанцев. В Испании знать была скована рамками этикета;
   Джованни совсем  не  тянуло  ухаживать  за  бледнолицей  невестой  Марией
Энрике, которая досталась ему от покойного брата. Правда, Мария  приходилась
кузиной испанскому королю, и этот брак даст ее мужу возможность  породниться
с испанским королевским домом и получить поддержку и защиту  самого  короля.
Но какое дело до всего этого Джованни? Он хочет  остаться  в  Риме,  который
считал своим домом.
   Он предпочитал, чтобы его считали законным сыном папы, чем после женитьбы
стать кузеном короля Испании. Джованни очень тосковал  по  родине  вдали  от
нее. Он представлял, как едет верхом по улицам Рима, и хотя на  многие  вещи
смотрел не без цинизма, слезы наворачивались ему на глаза, когда вспоминал о
Порта дель Пополо или Пьяцца Венеция во время карнавальной недели. В Испании
не было ничего подобного -  по  сравнению  с  живыми,  веселыми  итальянцами
испанцы казались людьми меланхоличными.
   Он испытывал громадное наслаждение и печаль, вспоминая о  толпах  народа,
сходившихся на Пьяцца дель Пополо посмотреть состязания коней без всадников.
Как он любил эти соревнования,  как  кричал  от  радости,  видя,  что  коней
выпустили на арену, к каждому привязаны куски металла,  чтобы  создать  шум,
пугающий животных и понуждающих их все быстрее скакать галопом; еще  сильнее
подгоняло коней  адское  изобретение  -  шпоры,  сделанные  в  форме  груши,
тяжелые, прикрепленные между холкой и лопатками, более тяжелый конец которых
имел сеть острых шипов, причинявших животным  при  малейшем  движении  боль.
Обезумевшие лошади,  мчащиеся  по  арене,  представляли  собой  незабываемое
зрелище,  которое  никак  нельзя  было  пропустить.   Ему   очень   хотелось
прогуляться по Виа Фунари, где жили веревочники, по Виа Канестрари, где жили
корзинщики, по  Виа  деи  Серпенти;  он  мечтал  взглянуть  на  Капитолий  и
вспомнить о героях Рима, которых  увенчали  там  славой,  увидеть  скалу,  с
которой сбрасывали осужденных; посмеяться над старой пословицей, что слава -
не больше чем краткий путь к бесчестью, и ответить, что это так,  но  только
не для Борджиа, не для сына папы!
   Все  это  называлось  Римом,  городом,  в  котором  он  вырос.  Каким  же
несчастным он чувствовал себя, когда его отсылали отсюда!
   Джованни  горел  желанием  отложить  отъезд.   Он   безудержно   предался
удовольствиям. Он бродил по улицам с компанией близких друзей, и не было  ни
одного человека - будь то  женщина  или  мужчина  -  который  остался  бы  в
безопасности, если вдруг привлек внимание Джованни.
   Он посещал самых скандальных известных куртизанок. Посещал район Понте  в
их сопровождении. Ему нравились куртизанки; они были многоопытны, как и  он;
но он не оставался равнодушен и к молоденьким девушкам. Самым же любимым его
занятием было соблазнять или брать силой невест перед свадьбой. Он  понимал,
что никогда не станет  хорошим  воином,  и  инстинкт  подсказывал  ему,  что
Чезаре, сам далеко не трус, знает,  что  в  характере  брата  есть  подобная
черта,  и  негодует  по  поводу  несправедливости,  заставившей  его   стать
священнослужителем, а Джованни - солдатом.
   Всеми силами Джованни старался скрывать свою слабость,  а  как  же  можно
сделать это лучше, чем проявить жестокость по отношению к тем, кто не  может
дать такой же ответ? Если он насильно увезет невесту  накануне  ее  свадьбы,
кто осмелится пожаловаться  на  любимого  сына  папы?  Подобные  приключения
помогали забыть свое чувство неполноценности и, он чувствовал,  создавали  у
жителей города представление о нем как об искателе приключений.
   Среди его приятелей был один, который вызывал у Джованни особый  восторг.
Это был турецкий принц, которого папа держал в Риме как заложника.  У  Джема
была необычная внешность; его азиатские манеры забавляли Джованни; он  носил
живописный  турецкий  костюм;  из  всей  компании  он  был  самым  хитрым  и
расчетливо жестоким.
   Джованни подружился с Джемом, их часто видели в городе  вместе.  Джованни
появлялся в турецком костюме, который очень  шел  ему,  а  темноглазый  Джем
только подчеркивал красоту золотоволосого юноши.
   Они вместе  находились  в  свите  Александра,  посещавшего  церкви.  Люди
удивлялись двум  знатным  господам,  одетым  в  тюрбаны  и  яркие  восточные
костюмы, верхом на лошадях одной масти.
   Больше всего ужасало людей, что Джованни находился в обществе турка, ведь
турок - неверный; но Джованни настоял, чтобы  его  друг  сопровождал  его  в
церковь, а того только забавляли испуганные взгляды людей, когда он медленно
шел мимо, и все знали, что скрывается за ленивой походкой восточного принца.
Он переводил взгляд на красавца-герцога, проницательным взглядом смотревшего
на толпу в поисках самых прекрасных молодых женщин, запоминая, где их  можно
найти, и показывая глазами на них Джему, которому  вменялось  в  обязанность
обдумать похождения следующей ночи.
   В этом азиате,  который  умел  устраивать  странные  оргии,  отличавшиеся
расчетливой жестокостью и невероятным эротизмом, Джованни  нашел  подлинного
товарища.
   Это была вторая причина, по которой он не хотел покидать Рим.
   Александр  слышал  жалобы  на  сына,   знал,   что   людей   приводит   в
замешательство появление Джованни в турецком костюме,  но  он  только  качал
головой и снисходительно улыбался.
   - Он еще так молод, ему просто не дает покоя энергия и веселый нрав.
   Александр с такой же неохотой  отпускал  сына  в  Испанию,  с  какой  его
любимому Джованни не хотелось ехать туда.
   Лукреция сидела вместе с Джулией, перед ней  лежала  вышивка,  и  девушка
улыбалась, глядя на нее. Она  любила  вышивать  золотом,  алыми  и  голубыми
нитками по шелку. Склонившись над  работой,  она  выглядит,  думала  Джулия,
словно  невинное  дитя.  А  Джулия  испытывала   за   вышиванием   некоторое
нетерпение. Теперь  Лукреция  была  замужем,  и  хотя  свадьба  была  только
формальной, она не имела права выглядеть таким ребенком.
   Лукреция, размышляла Джулия, совсем непохожа на всех  нас.  Она  сама  по
себе. Она напоминает своего отца, хотя ей еще  не  хватает  его  мудрости  и
знания жизни; она точно так же, как он, отворачивалась от всего  неприятного
и отказывалась верить в то, что оно существует; помимо этого,  она  обладала
терпением. Я не  сомневаюсь,  что  она  извиняет  жестокость  людей,  словно
понимая, что заставляет поступать их жестоко. Это одна  из  ее  странностей,
потому что сама Лукреция никогда не бывает жестокой.
   В то же время Лукреция тревожилась, находясь в компании  с  Джулией.  Она
знала, что подруга ненавидит Чезаре и Джованни; в их присутствии она  всегда
чувствовала себя неловко, а теперь поняла, что они хотят вытеснить ее  с  ее
позиций. Как женщина она была для них недосягаема. Ведь она была  любовницей
их отца, связь между Джулией и  папой  оказалась  на  редкость  прочной,  он
относился к ней не так, как к своим мимолетным  увлечениям.  Именно  поэтому
его сыновья, испытывая к ней сексуальное  влечение,  какое  в  них  вызывала
любая красивая женщина, вынуждены были уважать ее. Их самолюбие задевало то,
что в доме оказался посторонний человек, который мешал делать  им  все,  что
они пожелают, этим отчасти объяснялось высокомерие, с которым они вели  себя
по отношению к Джулии. Над братьями возвышался папа,  -  он  был  источником
всех милостей; и хотя он казался самым снисходительным отцом,  самым  щедрым
дарителем,  между  ними  существовала  некая   граница,   которую   они   не
осмеливались преступить.
   Именно такая ситуация складывалась в отношении Джулии,  и  им  ничего  не
оставалось делать, как презирать ее. Постепенно они рискнули ослабить или, в
случае большой удачи, свести на нет ее влияние.
   Она знала, что они разыскивают самых красивых девушек в городе и  отводят
их к Александру (тот никогда  не  интересовался  молодыми  приятелями  своих
сыновей). Папу очень привлекла  некая  испанская  монахиня,  которую  как-то
привел в своей свите Джованни, в результате чего святой отец стал так занят,
что ему некогда было видеться с Джулией в течение нескольких дней.
   Джулия кипела от гнева, она знала, кого винить.
   Ей, такой порывистой,  хотелось  ворваться  в  апартаменты  Александра  и
рассказать о кознях Джованни, но так поступать было  бы  глупо.  Как  бы  ни
любил он свою юную красавицу, действительно стараясь ни в чем не  отказывать
ей, как и всякой хорошенькой молоденькой девушке, все  же  был  единственный
человек, о котором папа заботился и думал больше, - его милый Джованни.
   И если испанская монашка оказалась в  самом  деле  такой  прелестной,  он
должен чувствовать еще большее нетерпение и останется недоволен, если Джулия
начнет ругать Джованни. Вероятно, Александр разных женщин любил  по-разному,
но его любовь к детям оставалась неизменной.
   Глядя на прелестное юное личико, склонившееся над вышивкой. Джулия  хитро
начала:
   -  Лукреция,  меня  беспокоит  Джованни.  Лукреция  широко  открыла  свои
невинные глаза от изумления.
   - Тебя беспокоит Джованни? Я полагала, ты недолюбливаешь его.
   Джулия улыбнулась.
   - Мы подтруниваем друг над другом.., как и подобает брату с  сестрой.  Не
могу сказать, что люблю его так же, как ты. Я никогда так слепо  не  обожала
своего брата.
   - Думаю, ты очень привязана к своему брату Алессандро.
   Джулия кивнула.  Это  правда.  Она  до  того  любила  брата,  что  решила
раздобыть для него кардинальскую шапочку. Но ее любовь совсем не походила на
ту страстную привязанность, которая, казалось, существовала между братьями и
сестрой Борджиа.
   - Ну, конечно, я его достаточно сильно  люблю,  но  сейчас  речь  идет  о
Джованни. Про него ходит много сплетен.
   - Люди всегда много  сплетничают,  -  безразлично  проговорила  Лукреция,
берясь за иголку.
   - Это так, но сейчас тот момент, когда слухи могут очень повредить твоему
брату.
   Лукреция подняла голову, отвлекаясь от работы.
   - В отношении его  женитьбы,  -  нетерпеливо  продолжала  Джулия.  -  Мне
говорили недавно приехавшие из Испании друзья, что двору  известно  о  диком
поведении Джованни, его дружбе с Джемом и как  они  проводят  время.  В  тех
кругах, мнение которых может очень  повредить