о напоминать о непостоянстве людей.
   Несмотря на то, что я была легкомысленной особой, все предполагали, что я
оказываю большое влияние на короля.  Он  явно  потворствовал  мне  и  всегда
стремился любым способом доставить мне удовольствие. Я знала, что моя мать и
Мерси хотят, чтобы я руководила им с их помощью, и  я  представляла  себя  в
роли советника короля.
   Как я узнала, этот неприятный маленький стишок  распространялся  друзьями
герцога д'Агийона, несомненно, он и сам приложил к нему руку. Он был большой
поклонник мадам Дюбарри, которую теперь благополучно поместили  в  монастырь
для знатных дам, но сам он все еще находился при дворе, чтобы досаждать мне.
Мой муж обещал отправить его в ссылку. Я не хотела этого,  поскольку  знала,
что означает для мужчин, подобных ему, быть высланными из Парижа, поэтому  я
попросила короля лишь снять его с должности.
   Как слепа я была! Он знал, что именно я виновна в его отставке, и не  был
благодарен за смягчение удара; в Париже он и его друзья начали клеветать  на
меня, прекрасно зная, как это делается. И этот куплет  был  лишь  первым  из
десятков памфлетов и песенок, которые в течение последующих  нескольких  лет
распространялись про меня.
   Но в то время я была переполнена ощущением победы. Я добилась, что Агийон
был смещен, вот теперь я смогу вернуть моего дорогого  друга  монсеньера  де
Шуазеля.
   - Бедный монсеньер де Шуазель, - однажды сказала я мужу,  когда  мы  были
одни в наших апартаментах, - он так скучает в ссылке и  стремится  вернуться
ко двору.
   - Я никогда не любил его, - ответил мой муж.
   - Он нравился твоему дедушке...
   - И тот в свое время уволил его.
   - Это все благодаря Дюбарри. Она все это затеяла. На Ваше  Величество  не
должна оказывать влияние женщина, подобная ей!
   - Я всегда буду помнить, что он сказал мне как-то: "Монсеньер,  возможно,
однажды я окажусь, к несчастью, вашим подданным, но я никогда не буду  вашим
слугой".
   - Мы все иногда говорим, не подумав. Я уверена, что и  я  так  делаю.  Он
нежно мне улыбнулся.
   - Я уверен, что ты так поступаешь, - сказал он.
   Я обняла его за  шею.  Он  слегка  покраснел.  Ему  нравились  эти  знаки
внимания, но при этом он чувствовал себя  стеснительно.  Я  думаю,  что  они
напоминали ему о затруднительных моментах в нашей спальне.
   - Луи, - сказала я, - я хочу, чтобы ты разрешил мне пригласить монсеньера
де Шуазеля вернуться ко двору. Можешь ли ты мне отказать в  такой  маленькой
просьбе?
   - Ты знаешь, что мне трудно отказать тебе в чем-либо, но...
   - Я знаю, что ты не разочаруешь меня. - И я  отпустила  его,  думая,  что
победила, и, не теряя времени, сообщила монсеньеру де  Шуазелю,  что  король
дал разрешение на его возвращение ко двору, и монсеньер де Шуазель  тоже  не
стал терять времени зря. Он был полон надежд, и хотя значительно постарел со
времени  нашей   последней   встречи,   производил   на   меня   впечатление
очаровательного  человека  (хотя  из-за  необычного  лунообразного  лица   с
приплюснутым носом он никогда не выглядел привлекательным).
   Мне пришлось кое-что понять в своем муже. Он оказался  не  из  тех,  кого
можно было вести на поводу. Он обожал меня, гордился мной,  но  считал,  что
женщины должны стоять вне политики, и не собирался  делать  исключения  даже
для своей супруги.
   Он холодно посмотрел на Шуазеля и заявил:
   - Вы прибавили в весе с  тех  пор,  как  мы  встречались  последний  раз,
монсеньер герцог, и ваши волосы еще больше поредели.
   Затем он отвернулся, и отошел от ошеломленного такой встречей де  Шуазеля
- король не принял его.
   Мне было жаль монсеньера де Шуазеля, я была готова оставить свои мечты  о
власти. Ничто серьезное, тем более политика, не могло привлечь мое  внимание
в течение длительного времени, и Мерси вынужден был  сообщить  моей  матери,
что король - это тот человек, который идет своим собственным путем, и что не
следует ожидать пользы от моего вмешательства.
   Мерси сообщил мне, что моя матушка не очень огорчена тем, что  монсеньера
де Шуазеля не  оставили  при  дворе.  Я  попросила  короля  принять  бывшего
министра, и король проявил  ко  мне  уважение,  сделав  это.  Такой  вариант
удовлетворил ее. Что касается монсеньера де Шуазеля, то она не считала,  что
его характер позволит ему оказывать французскому народу значительную  помощь
на данном  этапе  его  истории.  В  то  же  самое  время,  отметила  она,  я
действовала ловко, чтобы устранить герцога д'Агийона.
   Всегда приятно получить похвалу своей матери, а я долго  не  наслаждалась
ее одобрением.

Глава 9

Мрачная репетиция

   Если цена на хлеб не снизится и министерство финансов не изменится, то мы
подожжем с четырех углов дворец в Версале.

   Если цена не будет снижена,  то  мы  уничтожим  короля  и  все  потомство
Бурбонов.
   Плакаты, наклеенные на стены замка в Версале во время "Мучной войны" 1775
года

   Вскоре после того, как мы стали королем и  королевой,  Людовик  преподнес
мне подарок, который доставил мне больше радости, чем какой-либо другой.
   Однажды он вошел в спальню и сказал довольно нерешительно, что  в  обычаи
королей Франции входит дар королеве при ее вступлении на трон  здания  в  ее
полное распоряжение. Он решил" подарить мне небольшой дворец Трианон.
   Милый  Трианон!  Этот  чудесный   миниатюрный   дворец!   О,   это   было
восхитительно. Мне он очень нравился. Ничто другое  не  могло  сделать  меня
более счастливой, заявила я. Он улыбнулся, когда я крепко обняла его.
   - Он очень маленький.
   - Это кукольный домик! - вскричала я.
   - Возможно, он недостаточно велик для королевы Франции.
   - Он прекрасен! - вскричала я. - Я не променяю его ни  на  один  замок  в
мире.
   Он начал довольно посмеиваться, как это часто делал, видя  мой  безмерный
энтузиазм.
   - Итак, он мой! - вскричала я. - Я могу там делать все, что мне угодно? Я
могу там жить, как крестьянка. По секрету скажу тебе  одну  вещь,  Луи,  что
есть только один гость, которого не пригласят  туда.  Это  -  мадам  Этикет.
Пусть она останется в Версале.
   Я вызвала принцессу де Ламбаль и  с  некоторыми  из  моих  самых  молодых
придворных дам без всякого промедления отправилась посмотреть  на  маленький
Трианон.  Он  производил  несколько  иное  впечатление,  чем   при   взгляде
мимоходом. Возможно, из-за  того,  что  теперь  он  полностью  мой.  Мне  он
понравился - небольшое убежище, расположенное достаточно далеко  от  дворца,
чтобы стать надежным приютом, и не  так  далеко  для  тех,  кто  хотел  сюда
добраться.
   Он был восхитительным. Именно так жили скромные люди. И как часто в жизни
любая королева,  утомившись  от  церемоний,  хотела  бы  побыть  в  скромной
обстановке.  Малышка  Клермон-Тонер  вскричала,  что  это  "приют  радости".
Людовика XV - маленькое любовное гнездышко, где он и мадам Дюбарри  находили
убежище от Версаля.
   - Это все позади, - сказала я твердо. -  Теперь  он  будет  известен  как
убежище Марии Антуанетты. Мы перестроим его. Мм сделаем его  полностью  моим
домом, чтобы ничто не напоминало об этой женщине.
   - Бедняжка. Не сомневаюсь, что она хотела бы обменять  сейчас  приют  для
знатных дам на Трианон.
   Я нахмурилась. У меня никогда не было желания  злорадствовать  по  поводу
несчастий моих противников. Я никогда не делала этого.  Я  просто  старалась
забыть их.
   В доме  было  всего  восемь  комнат,  и  мы  все  поразились  хитроумному
приспособлению, с  помощью  которого  стол  мог  подниматься  с  подвального
кухонного помещения прямо  в  столовую.  Оно  было  создано  специально  для
Людовика  XV,  чтобы,  когда  он  привозил  в  маленький  Трианон  очередную
любовницу,  которая  не  желала,  чтобы   ее   видели   слуги,   еда   могла
приготовляться в подвальном помещении и подниматься  вверх  в  столовую  без
чьего-нибудь появления  здесь.  Мы  от  души  хохотали,  когда  это  дряхлое
сооружение со скрипом поднималось и опускалось.
   Дом был со вкусом обставлен мебелью. Вне  всякого  сомнения,  король  сам
проследил за этим. Не думаю, что мебель с ее изысканно вышитой обивкой  была
выбором Дюбарри.
   - О, она превосходна, превосходна! - вскричала я, перебегая из комнаты  в
комнату. - Как мне здесь будет хорошо!
   Я подбежала к окнам и посмотрела на прекрасные лужайки и сады.  Я  многое
могла бы тут  сделать.  Могла  бы  обставить  дом  новой  мебелью,  если  бы
пожелала, хотя имеющаяся обстановка мне  нравилась.  Здесь  не  должно  быть
никакой роскоши, которая напоминала бы мне о Версале. Здесь я буду принимать
своих самых ближайших друзей, без деления на королеву и ее подданных.
   Версаль был не виден из окон, что  создавало  дополнительное  очарование.
Насколько этот дом был милее  по  сравнению  с  большим  Трианоном,  который
Людовик XIV построил для мадам де Ментенон. Я никогда не испытала бы  в  нем
чувства счастья.  Я  едва  могла  дождаться  возвращения  в  Версаль,  чтобы
рассказать мужу, как очарована его подарком.

***

   В феврале меня навестил мой  брат  Максимилиан.  Матушка  послала  его  в
поездку по Европе,  чтобы  он  смог  завершить  свое  образование,  поэтому,
естественно, он приехал повидаться со мной. Ему было восемнадцать лет, и как
только я его увидела,  то  поняла,  насколько  годы  пребывания  во  Франции
изменили меня. Это был молодой  Макс,  который,  бывало,  сидел  со  мной  и
Каролиной в парках Шенбрунна и смотрел, что делают  наши  старшие  братья  и
сестры. У него и тогда были округлые щеки, а сейчас он стал полным и казался
неуклюжим и совсем неотесанным.
   Я  испытывала  чувство  неловкости  за  него.  Зная  французов,  я  могла
представить себе, что они говорят о нем, хотя его приняли довольно  любезно.
Но Макс не чувствовал их  снисходительности,  он  просто  не  замечал  своих
ошибок, поскольку считал, что каждый, кто не согласен с  ним,  поступает  не
правильно. Он был похож  на  Иосифа,  но  без  положительных  качеств  моего
старшего брата.
   Луи попросил его отужинать с нами в узком кругу и вел себя так, как будто
это был его брат, а мне было приятно  расспрашивать  Макса  о  доме  и  моей
матери. И чем дольше я слушала, тем больше понимала, насколько  я  удалилась
от старой жизни. Прошло пять лет с тех пор, как я дрожала обнаженная в "Зале
передачи" на песчаном берегу Рейна. Я стала француженкой и,  когда  смотрела
на Макса, полного, неуклюжего, без чувства юмора, то не испытывала сожаления
об этом.
   Неизбежно пошли слухи относительно  моего  братца,  всякий  его  неловкий
поступок замечался и преувеличивался. При дворе его называли "главный дурак"
вместо эрцгерцог <Игра слов: "главный дурак" созвучно  слову  "эрцгерцог".>,
истории о нем распространялись моими врагами на улицах Парижа.
   Макс не только не признавал французский этикет, но был полон решимости не
следовать ему, и в  результате  возникали  различные  недоразумения.  Будучи
гостящим членом королевской семьи,  он  должен  был  нанести  визит  принцам
королевской крови и они  ожидали  от  него  этого  визита,  но  Макс  упорно
заявлял, что он - гость Парижа и они должны посетить его первыми.  Создалась
трудная ситуация - обе стороны были непреклонны, ни одна не хотела уступать,
и в результате Макс не встретился с принцами.  Принцы  Орлеанский,  Конде  и
Конти заявили, что это умышленное  оскорбление  королевского  дома  Франции.
Когда мой деверь граф Прованский дал банкет и бал в  честь  брата,  все  три
принца королевской крови нашли благовидный предлог  для  отказа  и  покинули
город. Это было явным оскорблением для Макса.
   Само по себе это было достаточно плохо, но - более того  -  когда  принцы
вернулись, усиленно афишируя свой приезд в Париж, народ  высыпал  на  улицы,
приветствуя их и высказывая шепотом свое недовольство австрийцами.
   Когда принц Орлеанский появился при дворе, я упрекнула его.
   - Король пригласил моего брата на ужин, - сказала я, - а вы ни разу этого
не сделали.
   - Мадам, - ответил принц Орлеанский  высокомерно,  -  до  тех  пор,  пока
эрцгерцог не посетит меня, я не могу пригласить его.
   - Этот вечный этикет! Он надоел мне. Как импульсивно я  высказалась!  Это
можно было  бы  интерпретировать  так:  "Она  насмехается  над  французскими
обычаями; она хотела бы заменить их австрийскими". Я должна была следить  за
своим языком. Следовало думать, прежде чем говорить.
   - Мой брат прибыл в Париж на короткое время, - объяснила  я.  -  Ему  так
много нужно сделать.
   Принц Орлеанский холодно поклонился, а мой муж,  увидев  его,  объявил  с
досадой о запрещении принцу Орлеанскому, а также Конде  и  Конти  в  течение
недели  посещать  двор.  Это  было  небольшим  утешением,  поскольку  принцы
постоянно появлялись на публике и народ  их  приветствовал,  как  будто  они
совершили какой-то очень храбрый и достойный одобрения поступок, отказавшись
проявить любезность к моему брату.
   Я не сожалела об отъезде Макса. Моя сестра Мария  Амалия  вызывала  своим
поведением в Парме довольно шумные  скандалы.  Об  этом  говорили  по  всему
Парижу, и считалось, что мои родственники имеют до некоторой степени  дурную
репутацию.
   - А что можно ожидать от австрийцев? - спрашивали люди друг друга.
   Не думаю, что после визита Макса народ Франции  стал  ко  мне  относиться
более благосклонно, чем раньше.
   В то время, как я была занята Трианоном и ни о чем серьезном  не  думала,
во Франции создалось очень угрожающее положение. Я  не  понимала  этого,  не
знала, что король  весьма  обеспокоен.  Он  не  хотел  говорить  со  мной  о
неприятностях, поскольку мои усилия вернуть Шуазеля укрепили Луи  во  мнении
держать меня вне политики. Ему нравилось  видеть  меня  счастливой,  занятой
Трианоном.
   Как я поняла, произошло следующее. В августе Людовик назначил Анн  Робера
Жака Тюрго министром финансов. Это  был  очень  приятный  человек,  примерно
сорока семи лет, с длинными волосами рыжеватого оттенка, свисавшими до плеч.
У него была хорошая фигура и карие глаза. Мой муж обожал его, так как  между
ними было много общего. В  компании  они  оба  себя  чувствовали  стесненно.
Однажды я услыхала, что когда Тюрго был ребенком,  он  прятался  за  ширмой,
если приходили гости, и появлялся только после того, когда они  уходили.  Он
всегда был неуклюжим и легко краснел, и эти его черты сближали  его  с  моим
мужем.
   Людовик был весьма доволен этим назначением и пытался поговорить о Тюрго,
но я была слишком погружена  в  свои  собственные  дела,  чтобы  внимательно
слушать, однако уловила, что финансы страны, по  мнению  мужа,  находятся  в
весьма расстроенном  состоянии  и  что  Тюрго  выдвинул  программу  из  трех
пунктов: никаких банкротств, никакого повышения налогов, никаких займов.
   -  Ты  понимаешь,  -  говорил  муж,  -  есть  только  один   способ   для
осуществления  программы  Тюрго  -  строжайшая  экономия  с  целью  снижения
расходов. Мы должны экономить двадцать миллионов в год  и  выплатить  старые
долги.
   - Да,  конечно,  -  согласилась  я,  а  сама  думала:  "Бледно-голубой  и
бледно-вишневые цвета для спальни. Моей спальни! И одна кровать, на  которой
не будет места для мужа..."
   Луи заговорил извиняющимся тоном:
   - Тюрго сказал, что я должен пересмотреть свои собственные расходы и  что
моей  первой  обязанностью  является  забота  о  народе.  Он  сказал:  "Ваше
величество не должен обогащать тех, кого  он  любит,  за  счет  расходов  на
народ". И я от всего сердца согласен с ним. Мне повезло, что я нашел  такого
способного министра.
   - Очень повезло, - согласилась я, думая:
   "Никакого блестящего атласа. Никакой тяжелой  парчи.  Это  приемлемо  для
Версаля. Но для моего дорогого Трианона.., мягкий шелк в нежных тонах".
   - Ты слушаешь? - спросил он.
   - О, да, Луи. Я согласна с тем, что монсеньер Тюрго очень хороший человек
и что мы должны экономить. Мы должны подумать о бедном народе.
   Он улыбнулся и сказал, что не сомневался в моей поддержке реформ, которые
он намеревается осуществить, поскольку знает, что я беспокоюсь о народе, как
и он. Я кивнула. Это было правдой. Я хотела,  чтобы  все  были  счастливы  и
довольны нами.
   В этот день я написала своей матушке:
   "Монсеньер Тюрго - очень честный человек, и прекрасно подходит  для  роли
управляющего финансами".
   Теперь я понимаю, что одно дело - иметь хорошие  намерения,  а  другое  -
претворить их в жизнь. Монсеньер Тюрго был честным человеком,  но  идеалисты
не всегда практичны, и удача не сопутствовала ему - урожай в  том  году  был
плохим. Он ввел внутреннюю свободную торговлю, но  она  не  смогла  удержать
цены на зерно из-за его нехватки. Более того, дороги были в плохом состоянии
и урожай нельзя было доставить в Париж. Тюрго решил бороться  с  создавшимся
положением, выбросив на рынок зерно из королевских хранилищ, что  привело  к
падению цен, но как только запасы были исчерпаны,  цена  снова  возросла,  и
народ стал проявлять еще большее недовольство, чем раньше.
   Затем пронеслась страшная весть,  что  в  различных  частях  страны  люди
голодают, и пошли нехорошие слухи о Тюрго.  Новости  становились  все  хуже.
Возникли  волнения  в  Бове,  Моксе,  Сен-Дени,  Пуасси,  Сен-Жермене;  а  в
Виллер-Котре собралась толпа для разгрома рынков. Баржи, которые везли зерно
в Париж, были взяты на абордаж и мешки  с  зерном  распороты.  Когда  король
узнал, что нападавшие не растащили зерно, а выбросили его в реку,  он  очень
обеспокоился:
   - Они  похожи  не  на  голодных  людей,  а  на  тех,  кто  решил  вызвать
беспорядки.
   Тюрго, которого мучил  острый  приступ  подагры  и  которого  приходилось
носить в апартаменты  моего  мужа,  почти  постоянно  находился  там.  Я  же
пребывала в Трианоне, наслаждаясь картинами Ватто, которые украшали стены, и
решая, что, пожалуй, не стоит  менять  резные,  покрытые  позолотой  панели.
Вернувшись во дворец, я застала мужа готовящимся отправиться  на  охоту.  Он
провел много часов в консультациях с  Тюрго  и  сказал  мне,  что  хотел  бы
уединиться на некоторое время, чтобы подумать о создавшемся положении. Тюрго
и Морепа выехали в Париж, так как  получили  сообщение,  что  организованные
подстрекатели собираются возглавить там погромы на  рынках.  Мой  муж  решил
дать себе короткую передышку - ему всегда лучше думалось в седле.
   Я находилась в своих  апартаментах,  когда  король  внезапно  появился  в
дверях.
   - Я не успел выехать из дворца, как увидел толпу, - заявил он. - Они идут
из Сен-Жермена и направляются на версальский рынок.
   Я почувствовала, как кровь ударила мне в голову. Толпа, направляющаяся  в
Версаль! Старый Морепа и Тюрго в Париже и нет никого, кто остановил  бы  их.
Никого, кроме короля.
   Он выглядел бледным, но решительным.
   - Мне тяжело переносить, что народ настроен против нас, - заявил он.
   Я вспомнила момент, когда  мы  узнали,  что  стали  королем  и  королевой
Франции, и как мы оба тогда вскричали, что слишком молоды, - а, вспомнив  об
этом, забыла о Трианоне. Я все позабыла,  кроме  одного  -  надо  находиться
рядом с Луи, поддержать его, влить в него силу. Я взяла его за  руку,  и  он
сжал мои пальцы.
   -  Нельзя  терять  ни  минуты,  -  сказал  он.  -  Необходимы   действия,
незамедлительные действия.
   Потом на его лице появилось выражение сомнения в своих силах.
   - Правильные действия, - добавил он. В замке были принцы Бове и де Пуа, и
он послал за ними -  неравноценной  заменой  Море-па  и  Тюрго.  Он  вкратце
объяснил положение, добавив:
   - Я пошлю сообщение Тюрго, а затем мы вынуждены будем действовать.
   Я чувствовала, что он молча молится, чтобы действие, которое он  изберет,
было правильным. И я молилась вместе с ним. Он сел и написал Тюрго:
   "Версаль атакуют... Вы можете рассчитывать на  мою  твердость.  Я  послал
стражу к рынку. Я доволен мерами предосторожности, которые Вы предприняли  в
Париже, но меня больше