оображение рисовало
то, чего в действительности не было. Не то, чтобы король влюбился в меня или
дофин меня возненавидел, как  безрассудно  я  себе  представляла,  -  ничего
такого драматического не было. В те дни мне просто предстояло многое  узнать
о французах, вообще и, в частности, о семье, членом которой я теперь стала.
   Когда мы прибыли в Компьен, король сказал,  что  хочет  представить  меня
некоторым своим кузенам, принцам королевской крови. В ответ я  сказала,  что
мне нравится встречаться с людьми и что члены моей новой семьи  представляют
особый интерес для меня.
   - А ты представишь особый интерес для них, - заметил он с улыбкой. -  Они
будут очарованы и восхищены, и мы  всех  их  заставим  завидовать  скромному
Бэри.
   Дофин, который являлся герцогом де Бэри, полуотвернулся от  нас,  как  бы
подчеркивая, как мало его все это касается, а король слегка сжал мою руку  и
шепнул мне:
   - Скромный Бэри, он переполнен мыслями о своем счастливом будущем!
   Меня проводили в покои короля, и там произошла встреча с принцами, первым
из которых оказался герцог Орлеанский, внук дяди короля;  потом  был  герцог
Пантьевский, внук Людовика XIV (позднее я слышала, что его бабушка  -  мадам
де Монтеспан, которая была любовницей этого короля), а после этого -  принцы
Конде и Конти. Все они казались очень старыми и  неинтересными,  однако  мне
представили в тот день и нескольких  молодых  членов  семьи.  Одной  из  них
оказалась принцесса де Ламбаль. Ей был двадцать один год  и  она  показалась
мне старой, но во мне она сразу вызвала  интерес,  и  я  почувствовала,  что
смогу полюбить ее, поскольку мне ужасно был нужен друг, которому я могла  бы
довериться. Она уже была вдовой. Брак  ее  оказался  очень  несчастливым,  и
хорошо, что продолжался всего два года. Как  мне  сказали,  ее  муж  заболел
после одной любовной истории, поскольку  вел  сумасбродный  образ  жизни,  и
позднее умер. Бедная женщина!  В  то  время  она  была  вынуждена  постоянно
сопровождать  своего  свекра,  который  отличался  причудами   и   постоянно
оплакивал своего сына; помимо этого он интересовался только своей коллекцией
часов и, если не пребывал в состоянии меланхолии по случаю смерти  сына,  то
постоянно возился с ними,  заводил  их  и  всем  демонстрировал,  наводя  на
придворных  страшную  скуку.  Жизнь  принцессы  Ламбаль  представляла  собой
бесконечные переезды из замка в  замок  со  своим  странным  свекром  и  его
часами. Однако я испытала удовольствие в тот момент, когда  ее  представляли
мне, и она хорошо запечатлелась в моей памяти.
   Все делалось  с  тщательным  соблюдением  этикета,  даже  примерка  моего
обручального кольца. Все  должны  были  увериться,  что  оно  мне  подходит,
поэтому церемониймейстер пришел в мои апартаменты вместе с королем.  С  ними
пришли принцы королевской крови  и  тетушки,  хотя  единственная  цель  этой
небольшой церемонии состояла в том, чтобы мне примерить двенадцать  колец  и
выбрать наиболее подходящее. Когда это было  выполнено,  кольцо  отобрали  у
меня, поскольку на мой палец его должен был надеть дофин. Король обнял  меня
и направился  к  выходу,  за  ним  один  за  другим  в  порядке  старшинства
последовали остальные.
   Я устала и мечтала поскорее лечь в постель. Когда мои  служанки  готовили
меня ко сну, я подумала о дофине, который так отличался от всех  других.  Он
почти не говорил со мной, и я смутно припоминала, как он выглядит. Однако  я
могла отчетливо  представить  себе  выражение  лиц  короля  и  принцессы  де
Ламбаль.
   - Мадам задумалась, - сказала одна из служанок.
   - Она думает о дофине, - застенчиво шепнула другая.
   Я улыбнулась двум девушкам; они казались веселыми  и,  по-видимому,  были
рады избавиться от присмотра  со  стороны  мадам  де  Ноай  и  моих  строгих
фрейлин.
   - Да, - призналась я, - я думала о нем. При произнесении  этих  слов  мне
показалось, что я слышу голос  матушки:  "Не  будь  слишком  фамильярной  со
своими подчиненными". Но ведь я должна с кем-то говорить! Я  соскучилась  по
пустяшным разговорам без всякого этикета.
   - Вполне естественно, что невеста думает о  своем  женихе,  -  сказала  я
улыбаясь.
   - Сегодня он проведет ночь  в  другом  помещении,  -  хихикнула  одна  из
девушек.
   - Почему?
   Они снисходительно улыбнулись мне в ответ, как это делали мои слуги дома,
в Вене.
   - Потому, что он не может находиться в доме под одной крышей  с  невестой
до наступления  свадебной  ночи.  Он  должен  оставаться  в  доме  графа  де
Сент-Флорантена, министра, государственного секретаря двора короля.
   - Это интересно, - сказала я, сдерживая зевоту.
   В кровати я продолжала думать о дофине. Мне было интересно, думает ли  он
обо мне и если да, то что именно.
   Спустя годы, зная его уже очень хорошо, я увидела, что он записал в своем
дневнике в ту ночь. Ничего не значащие слова были для него характерны (но  к
тому времени я уже  знала  его  секрет  и  причину  странного  поведения  по
отношению ко мне). Он сделал простую запись: "Беседа с мадам дофиной".
   На следующий день нам предстояло выехать в замок Ля Мюет, где  мы  должны
были остановиться на одну ночь, прежде чем на следующий день  отправиться  в
Версаль.
   Как только мы тронулись, я сразу  почувствовала,  что  что-то  произошло.
Во-первых, король не сопровождал нас. Он уехал раньше.  Меня  заинтересовала
причина этого. Как позднее я выяснила, она заключалась в том, что дорога  на
Версаль из Ля Мюета проходила через Париж,  а  король  в  своем  государстве
никогда не ездил вблизи  своей  столицы  или  через  нее,  если  была  такая
возможность. В его намерения не входило лишний раз встретиться с  враждебным
молчанием народа. Вот почему я видела циничное выражение на  лицах  людей  в
кафедральном соборе в Страсбурге, когда принц де Роган назвал его  Людовиком
Возлюбленным. Его называли так, когда он был  молодым  человеком,  а  сейчас
дело обстояло иначе. Население Парижа ненавидело короля.  Оно  было  бедным,
ему часто не хватало хлеба, людей бесило, что король безрассудно растрачивал
огромные суммы денег на дворцы и любовниц, а народ остается голодным.
   Однако это не вызывало большого беспокойства  среди  моих  новых  друзей.
Мерси ничего не было известно, и он направил курьеров в Вену. Аббат выглядел
встревоженным, как и Штаремберг. Я хотела,  чтобы  они  объяснили  мне,  что
произошло, но они, разумеется, не сделали этого. Однако на  лицах  некоторых
своих служанок я заметила выражение лукавства. В Ля Мюете должно было что-то
произойти.
   По пути мы заехали в монастырь кармелитов Сен-Дени, где меня должны  были
представить Луизе, четвертой тетушке - младшей сестре Аделаиды,  Виктории  и
Софи. Меня она заинтересовала, ибо отличалась от трех других сестер, и  хотя
я вроде бы должна была посочувствовать ей, поскольку она хромала при  ходьбе
и имела искривленную, изуродованную фигуру с одним плечом  выше  другого,  у
меня не было оснований для этого  -  она  выглядела  счастливее  трех  своих
сестер. Величественная, несмотря  на  одеяние  настоятельницы  монастыря,  с
манерами, выдающими в ней королевское происхождение,  она  проявила  ко  мне
дружеское  расположение  и,  казалось,  чувствовала,  что   я   нуждаюсь   в
доверительной беседе. Поэтому она задавала мне много вопросов и  поведала  о
себе, рассказав, насколько счастливее она  себя  чувствует  в  монастыре  по
сравнению с дворцами и что истинные жизненные ценности там  обрести  нельзя.
Она давно поняла это и пришла к убеждению, что жить следует в  уединении  во
искупление грехов.
   Я не могла себе  представить  ее  большой  грешницей,  и  это,  вероятно,
отразилось на моем лице, поскольку она горячо добавила:
   - Моих собственных грехов и грехов других. С моих губ готов был сорваться
вопрос: чьих же? Однако всегда, когда мне хотелось задать нескромный вопрос,
который, несомненно, повлек бы интересный ответ, мне виделось лицо  матушки,
предупреждающей  меня  против  совершения  неблагоразумных  поступков,  и  я
останавливалась.
   По мере нашего приближения к Ля Мюету озабоченность Мерси  возрастала.  Я
слышала, как он шепотом сказал Штарембергу:
   - Мы ничего, ничего не можем сделать. Именно он выбрал это  время  -  это
непостижимо.
   Мое внимание привлекали люди, выстроившиеся вдоль дорог, особенно по мере
нашего приближения к Парижу. Мы не поехали в город, а обогнули его, и  крики
долетали до нас приглушенными. Поэтому я улыбалась и наклоняла  голову,  как
меня учили, а люди кричали, что  я  "хрупкая",  "нежная",  и  я  позабыла  о
страхах Мерси, поскольку, мне всегда нравились овации.
   Я немного огорчилась, когда мы прибыли в Ля Мюет.  Король  был  уже  там,
готовый представить мне братьев мужа. Графу  Прованскому  было  четырнадцать
лет от роду - он был  всего  на  шестнадцать  дней  моложе  меня  и  гораздо
симпатичнее дофина, но немного склонен к полноте, как и  его  старший  брат.
Все же он был поживее, и я его, по-видимому, очень заинтересовала. Его брат,
граф д'Артуа, был примерно на год моложе меня,  однако  у  него  был  живой,
умный взгляд, как бы делавший его старше своих братьев - я имею в виду,  что
в житейском плане он был более искушенным.  Он  взял  мою  руку  и  медленно
поцеловал ее. Его смелые глаза были полны восхищения, а поскольку  я  всегда
была отзывчива на поклонение, я отдала предпочтение Артуа из  двух  братьев,
возможно, даже из трех. Однако мне не хотелось сравнивать дофина с  ними.  Я
даже старалась не вспоминать о дофине, поскольку это очень  смущало  меня  и
немного угнетало. По правде говоря, я не знала, что и думать о  нем,  и  мне
поэтому, как всегда, удалось отвлечь свои мысли. Мне всегда удавалось жить в
воображаемом мире.
   После встречи с братьями  своего  мужа  мне  предстояло  подготовиться  к
банкету, который  должен  был  состояться  в  неофициальной  обстановке  как
семейное торжество и поэтому пройти в более интимной атмосфере. На этот  раз
мне предстояло оказаться в самом центре моей новой семьи.
   В мои апартаменты пришел король и  сказал,  что  у  него  есть  для  меня
подарок. Оказалось, это шкатулка  с  драгоценностями.  Они  вызвали  у  меня
восторг, а он, в свою очередь, был счастлив видеть мою радость и  без  конца
повторял,  как  это  очаровательно  -  быть  молодой  и   испытывать   такое
удовольствие от простых  безделушек.  Затем  взял  из  шкатулки  ожерелье  и
подержал в руке. Каждая жемчужина была размером с лесной орех и все они были
прекрасно подобраны по цвету.
   - Его привезла во Францию Анна Австрийская, - сказал он  мне.  -  Поэтому
очень уместно, чтобы его носила другая принцесса из  Австрии!  Это  ожерелье
украшало мою мать и мою жену.  Оно  является  собственностью  всех  дофин  и
королев Франции.
   Когда он торжественно, собственноручно  надевал  на  меня  ожерелье,  его
пальцы задержались на моей шее, и он сказал, что жемчужины  еще  никогда  не
выглядели так прекрасно. У меня  красивые  плечи,  и  со  временем  я  стану
красивой женщиной, украшением трона Франции.
   Поблагодарив  его  с  наигранной  скромностью,  я  взглянула  на  него  и
неожиданно обвила его шею руками. Это было не правильно, я это сразу  поняла
по реакции мадам Ноай, стоявшей рядом, которая едва не  упала  в  обморок  в
ужасе от моей наглости, а мне было все равно  и  королю  тоже.  Он  тихонько
бормотал:
   - Очаровательно, очаровательно... Я напишу в письме твоей матушке, что мы
все очарованы ее дочерью.
   Он ушел с улыбкой на лице.
   Мадам де Ноай прочитала мне длинную нотацию, как я должна  вести  себя  в
присутствии короля Франции, но я не слушала ее. Мне  пришло  в  голову,  что
если бы меня выдали замуж за него, как это  когда-то  предполагалось,  то  у
меня было бы гораздо меньше опасений, которые я испытывала при мысли о  том,
что завтра состоится моя свадьба.
   За ужином в интимной обстановке я увидела всех своих новых родственников.
Моя шея была украшена ожерельем, которое застегнул сам король. Я села  рядом
с дофином, который ничего мне не говорил и не смотрел в мою сторону,  а  его
брат Артуа улыбнулся мне и шепнул, что я выгляжу просто прелестно.
   Мне сразу стала понятна напряженность атмосферы - мое внимание  привлекла
молодая женщина, сидевшая за столом и говорившая несколько громче,  чем  все
остальные. Меня не представили ей, и мне трудно было понять, кто она  такая.
Она была очень красива - прекраснее  всех  женщин  за  столом.  У  нее  были
светлые, очень густые вьющиеся волосы и самый чудесный цвет лица, какой  мне
когда-либо приходилось видеть;  голубые  глаза  были  огромными  и  немножко
навыкате. Одета она была великолепно и вся блистала драгоценностями - ни  на
одной из присутствовавших не было так много бриллиантов, как на ней. От  нее
невозможно было отвести взгляд, и даже король, сидевший во главе  стола,  не
спускал с нее глаз; казалось, что ему очень приятно видеть ее за  столом,  и
один или два раза я заметила, как они обменялись взглядами и  улыбками,  что
привело меня к мысли, что они настоящие друзья. Но  тогда  у  меня  возникал
вопрос, почему она была здесь нежелательна, если король  так  любовался  ею?
Тетушки перешептывались между собой, а Аделаида, как я заметила,  бросала  в
сторону этой женщины взгляды, которые можно было охарактеризовать только как
злобные. Король постоянно поворачивался и обращался ко мне и,  когда  слышал
мои ответы на моем причудливом французском, улыбался, а за ним  улыбались  и
другие. Он сказал, что мой французский очарователен,  и  все  повторяли  его
слова. Я считала, что вечер проходит успешно, и не могла понять, почему  так
беспокоится Мерси.
   Наконец, мое любопытство стало нестерпимым и я  спросила  даму,  сидевшую
рядом со мной:
   - Кто эта прелестная голубоглазая женщина? Последовало краткое  молчание,
как будто я сказала что-то неприличное. Ожидание ответа затянулось, а  потом
я услышала:
   - Это мадам Дюбарри, мадам дофина.
   - Мадам Дюбарри! Она не была мне представлена.
   Казалось, что каждый занят своей тарелкой, а некоторые пытались  сдержать
улыбку. Потом кто-то спросил:
   - Мадам, что вы думаете о ней?
   - Она очаровательна. Какие обязанности она несет при дворе?
   И вновь пауза, появление легкого румянца на одном-двух лицах и  улыбки  в
глазах:
   - О, мадам, ее обязанность - развлекать короля.
   - Развлекать короля! - улыбнулась я. - Тогда я хочу стать ее соперницей.
   Что такое я сказала? Я просто сделала  верноподданное  заявление.  Почему
оно было воспринято таким образом? На лицах  я  видела  смешанное  выражение
ужаса и нескрываемой радости.

***

   Мы покинули Ля Мюет на следующее утро и через некоторое время  прибыли  в
версальский дворец. В карете я сидела, словно набрав в рот  воды,  поскольку
моей спутницей была графиня де  Ноай  и  во  время  поездки  мне  предстояло
выслушать очередную нотацию. Мое поведение беспокоит ее.  Я  должна  понять,
что французский двор очень отличается от австрийского двора.  Я  никогда  не
должна забывать, что мой дед является королем Франции.  Я  слушала  вполуха,
поскольку все время думала, как будет выглядеть мое свадебное  платье  и  не
разочаровался ли во мне дофин; на какое-то время мне вспомнилась моя  сестра
Каролина, которая будет молиться за меня в этот день - и плакать тоже.
   Наконец мы прибыли в Версаль.
   Этот момент производил глубокое впечатление. В детстве  я  часто  слышала
это название, произносимое в приглушенных тонах. "Так делают  в  Версале"  -
это означало: "абсолютно правильно". О Версале говорили и Версалю завидовали
при каждом дворе в Европе.
   У ворот дворца собирались торговцы шпагами и  шляпами.  Потом  я  слышала
разговоры о том, что Версаль - великий театр,  где  королевская  семья  дает
домашнее представление. В этом была большая доля правды, поскольку любой мог
прийти в зал Геркулеса, - кроме собак, нищенствующих  монахов  и  отмеченных
свежими знаками оспы, - при условии, что у него есть  шпага  и  шляпа.  Было
смешно наблюдать за теми, кто никогда не носил шпаги до того,  как  взял  ее
напрокат у ворот, а сейчас важно расхаживал по дворцу.  Разрешалось  входить
даже проституткам, если  они  не  занимались  своим  ремеслом  и  не  искали
клиентов. Однако для того, чтобы попасть в более сокровенные  покои  дворца,
необходимо было быть представленным ко двору. Естественно, в Версале  трудно
было найти уединение. При нашем дворе в Вене,  где  все  было  проще,  я  не
привыкла ощущать за собой постоянное наблюдение, а  здесь  я  была  на  виду
большую часть дня.
   Дворцовые ворота открылись,  и  мы  проехали  через  строй  гвардейцев  -
швейцарцев и французов, - которые были выстроены специально для того,  чтобы
приветствовать меня. Я испытывала странное ощущение возбуждения,  смешанного
с тревогой. Я  не  предавалась  самоанализу,  но  в  такие  моменты  у  меня
возникало  беспокойное  чувство,  что   я   продолжаю   выполнять   странное
предназначение, которое, хочу я того или нет, невозможно избежать.
   Во внутреннем дворе замка уже выстроились экипажи принцев  и  знати.  При
виде красных султанов лошадей у меня вырвался возглас восхищения,  поскольку
моя любовь к этим  животным  столь  же  сильна,  что  и  к  собакам.  Лошади
нетерпеливо гарцевали и выглядели прекрасно с цветными лентами,  вплетенными
в их вьющиеся гривы.
   Перед нами стоял дворец. В  его  бесчисленных  окнах  отражалось  солнце,
делая их похожими на сверкающие бриллианты,  а  за  окнами  скрывался  целый
замкнутый мир. Итак, я вступила в версальский  дворец,  который  должен  был
стать моим домом на долгие годы - практически до тех черных дней, когда меня
увезут из него.
   По  прибытии  меня  разместили  во  временных  покоях  на  первом  этаже,
поскольку покои, которые обычно выделялись  для  королев  Франции,  были  не
готовы.  Когда  я  думаю  о  Версале  сейчас,  мне  вспоминаются   во   всех
подробностях комнаты, которые  мне  предстояло  занять  после  первых  шести
месяцев,  -  те  прекрасные  покои  на  втором  этаже,  которые  выходили  в
Зеркальную галерею. Моей спальней пользовалась Мария Терезия, жена  Людовика
XIV, и Мария Лещинская, жена Людовика XV. Из моих окон можно  было  смотреть
на Швейцарское озеро  и  цветник  с  двумя  лестницами,  которые  назывались
"Лестницами  святых  ступеней"  и  вели  в  оранжерею,  где   росли   двести
апельсиновых деревьев.
   Но когда я впервые приехала сюда, меня проводили в покои на первом этаже,
где меня ожидали неумолимые фрейлины со свадебным платьем. Я разинула рот от
радости и мои мрачные мысли сразу  исчезли  при  взгляде  на  него.  Никогда
раньше я не видела такого прелестного платья, меня очаровали корзины  цветов
на фоне белой парчи.
   Как только я оказалась в своих  покоях,  появился  король  с  тем,  чтобы
поприветствовать меня в Версале. Какие у него были очаровательные манеры!  С
ним пришли две маленькие девочки, сестры моего мужа - Клотильда и Елизавета.
Клотильде, старшей, было около одиннадцати лет, она была  предрасположена  к
полноте и держалась весьма дружественно; что касается  маленькой  Елизаветы,
мне она показалась прелестной, я поцеловала ее и сказала, что мы должны быть
друзьями. Король был доволен и шепнул мне, что, чем дольше  он  меня  знает,
тем больше подпадает под мое обаяние. После его  ухода  вместе  с  девочками
фрейлины бросились ко мне и стали готовить меня к свадьбе.
   В час дня пришел дофин, чтобы проводить меня в  дворцовую  церковь.  Было
очень  жарко,  и  хотя  он  весь  сверкал  в  украшенном  золотом   костюме,
великолепие одеяния делало его еще более суровым. Не взглянув  на  меня,  он
взял меня за руку и проводил в зал королевского  Совета,  где  формировалась
свадебная процессия. Помнится, я тогда обратила внимание на облицовку камина
из  красного  мрамора  и  запах  помады;   в   воздухе   стояла   дымка   от
свеженапудренных парико