имя?
   - Элиза де Партьер Мой муж был убит под Бленхеймом.
   - О., такое несчастье..
   Вокруг нас воцарилась полная тишина Все взгляды  были  устремлены  на
дверь, ибо оттуда донеслись какие-то звуки.
   Великой момент настал. Его Величество вот-вот должен было озарить нас
своим светом.
   С каким  достоинством  он  шествовал!  Да,  он  был  уже  старик,  но
великолепие его одежд так слепило глаза, что никто не замечал морщин  на
его лице, отчасти скрываемых кудрями роскошного парика. В темных  глазах
его сквозили ум и прозорливость. Было в нем что-то такое,  что  выделяло
его. Была ли это уверенность в себе? Он был так уверен, что  стоит  выше
всех остальных людей, что и вправду убедил всех в этом.
   То тут, то там он  останавливался,  чтобы  обменяться  парой  слов  с
избранными, озаряя их своим сиянием. Хессенфилд, крепко сжав  мою  руку,
выступил вперед:
   - Сир, позвольте представить мою жену. Темные глаза, живо  блеснувшие
меж морщин, медленно изучали меня. Я слегка  вспыхнула  и  склонилась  в
реверансе. Взгляд короля  прояснился,  он  слабо  улыбнулся.  Глаза  его
скользнули с моего лица на шею, а потом на грудь.
   - Очень миленькая! - проговорил он. - Мои поздравления, милорд!
   И он прошел дальше. Это был настоящий триумф.  Король  ушел.  Утро  в
королевской приемной близилось к концу.
   - Какая честь! - воскликнул Хессенфилд. - Я  так  и  знал,  что  тебя
непременно заметят: не часто он встречал таких красивых женщин, как ты.
   - А любовницы, что у него когда-то были?
   - Тс-с, он предпочитает не говорить об этом, но  ни  одна  из  них  и
вполовину не так красива, как ты. Слава всем богам, что он уже старик  и
больше заботится о своем месте на небесах.
   - Осторожнее, ты рискуешь своим положением!
   - Ты права, - прошептал он, пожимая мою руку. - Теперь  ты  вхожа  во
дворец. Король признал тебя.
   По садам гуляли небольшие группы  придворных,  но  Хессенфилд  сказал
мне:
   - Давай уедем отсюда.  Наша  миссия  завершилась  полным  успехом,  а
сейчас мне надо как можно быстрее попасть обратно, в Париж.
   Когда мы уже садились в карету, к нам  подошла  какая-то  женщина.  Я
сразу узнала элегантную мадам де Партьер, которая заговорила со  мной  в
приемной. Она выглядела очень расстроенной.
   - Мадам.., не могли бы вы помочь мне? Я срочно должна возвращаться  в
Париж. Вы ведь сейчас туда направляетесь?
   - Да, - ответила я.
   - Какое невезение! - продолжала она. - Колесо моей кареты  сломано...
- Она пожала плечами. - Я ничего не понимаю.., но мой кучер говорит, что
на починку его уйдет несколько часов.., если вообще не весь  день.  А  я
непременно должна быть в Париже, - На  ее  лице  появилось  извиняющееся
выражение. - Я подумала.., подумала, может  быть,  вы  возьмете  меня  с
собой?
   Подошел Хессенфилд. Она обернулась к нему:
   - Я видела вас в приемной у короля. Я заметила мадам.., да и  кто  ее
не заметил? Я заговорила с ней.., не смогла сдержаться.  А  сейчас..,  я
прошу вас о небольшой услуге. Умоляю, позвольте мне доехать  с  вами  до
Парижа.
   - Конечно, - ответил Хессенфилд. -  Мы  с  удовольствием  окажем  вам
подобную услугу!
   Глаза мадам де Партьер наполнились слезами:
   - Вы мне так помогли!
   Итак, взяв с собой  нашу  новую  знакомую,  которая  выглядела  очень
несчастной, мы возвращались в  Париж.  Там  у  нее  было  дом  на  улице
Сен-Антуан.
   - Ее муж погиб под Бленхеймом, - поведала я Хессенфилду.
   - Мои соболезнования, мадам, - обратился к ней Хессенфилд.
   - Вы так добры!
   Она отвернулась и вытерла глаза. Немного погодя она продолжила:
   - Так  добры..,  так  отважны!  Я  знаю,  вы  приехали  сюда..,  став
добровольными изгнанниками в вашей стране, чтобы бороться за свое  дело.
Это благородно!
   -  Мадам,  -  промолвил   Хессенфилд,   -   вы   прекрасно   говорите
по-английски.
   - О, но  акцент  все-таки  остается..,  и  интонация...  Забавно,  но
французы  так  никогда,  наверно,  и  не  смогут  научиться  правильному
английскому языку.
   - Как, впрочем, и англичане - французскому, - добавила я.
   - Моя бабушка родом из Англии. Ее  родители  переехали  сюда  еще  во
времена Кромвеля. Тогда она была совсем маленькой девочкой, но ее  семья
познакомилась с семьей моего дедушки. Молодые влюбились друг в  друга  и
поженились, и после Реставрации она решила остаться во Франции. Их  дочь
- моя мать - учила английский.., со своей матерью,  а  потом  также  моя
мать научила меня... Вот почему я знаю ваш язык. Но, боюсь, он не всегда
на должном уровне.
   - Вы живете во Франции?
   - Сейчас - да. Смерть моего мужа.., как это сказать.., поразила  меня
до глубины души. И сейчас я колеблюсь, оставаться мне здесь или нет.
   - У вас есть дети? Она отвернулась.
   - У меня сын, - сказала она, помолчав.
   - Вы переедете к нему?
   - Он мертв, - ответила она.
   Я сказала, что мне очень жаль, и тут поняла, что  мы  задаем  слишком
много вопросов.
   Потом мы заговорили о Версале, о чудесах дворца  и  садов,  о  рощах,
водопадах и бронзовых статуях.
   - Вы уже видели купальню Аполлона, - поинтересовалась она, - где  Бог
изображен на своей колеснице, запряженной четырьмя лошадьми?
   Мы кивнули.
   - Как бы мне хотелось побывать на  одном  из  этих  представлений  на
воде! - сказала она. - Я слышала, что это неземное зрелище.
   - Я бывал на одном из  таких,  -  отозвался  Хессенфилд.  -  По  воде
плавали венецианские гондолы, украшенные цветами. Это было действительно
прекрасно, особенно ночью, при свете фейерверков.
   Потом Хессенфилд описал нам оранжерею и водопады.  Он  гораздо  лучше
был знаком с Версалем, нежели мы.
   - Вы не только помогли мне добраться до дома,  но  еще  и  "показали"
дворец! - воскликнула мадам де Партьер.
   Она повернулась ко мне и взяла  в  руку  одну  из  перчаток,  которые
лежали на сиденье.
   - Это  просто  восхитительно!  -  заметила  она.  -  Какая  чудесная,
вышивка, и эта нежная отделка жемчугами... Они прекрасны.  Скажите,  где
вы приобрели такие перчатки?
   - У меня замечательная портниха, - ответила я. - Она не позволяет мне
ничего выбирать самой. Это она привезла эти перчатки и сказала, что  они
очень подойдут к сегодняшнему наряду.
   - И была права. Я поинтересовалась, потому что думала,  что  на  меня
работают лучшие мастера Парижа по пошиву перчаток. Неподалеку  от  замка
Шатле есть крошечная лавка, но владелец ее  -  настоящий  гений.  В  его
распоряжении пять девушек, которые шьют, но оформление полностью его,  а
это главное, и он  настоящий  мастер  своего  дела.  Но  ваши  ничем  не
отличаются от тех перчаток, что я покупаю у него.
   Она погладила перчатку и положила ее обратно на  сиденье.  Вскоре  мы
добрались до Парижа.
   Хессенфилд сказал, что сначала мы завезем мадам де Партьер  на  улицу
Сен-Антуан, а потом уже отправимся домой. Когда мы подъехали к ее  дому,
Хессенфилд вышел из кареты, чтобы помочь ей  спуститься,  но  когда  она
поднялась  и  собралась  было  выходить,   то   вдруг   издала   возглас
разочарования. Она наклонилась и подняла что-то. Это была моя  перчатка,
которая лежала на сиденье. Она смахнула ее на  пол,  когда  вставала,  и
случайно наступила на нее.
   Когда она подняла ее и осмотрела, мне  показалось,  что  она  вот-вот
расплачется. На вышивке осталось грязное пятно, а  несколько  жемчужинок
раскололось.
   - О, что я натворила! - воскликнула она.
   - Ничего, - сказала я. - Мадам Пантон починит ее,  и  она  будет  как
новая.
   - Но я испортила ee! Вы были так добры  ко  мне,  и  вот  как  я  вам
отплатила за это.
   - Мадам, прошу вас, - вступил в  разговор  Хессенфилд.  -  Это  такая
мелочь.., пустяк.
   - Я никогда не прощу себе этого.  После  того,  что  вы  сделали  для
меня...
   - Умоляю вас, - сказала я, - не надо  так  расстраиваться.  Это  была
чудесная поездка, и мы наслаждались разговором с вами.
   - Да, конечно, -  добавил  Хессенфилд,  -  и  мы  не  сделали  ничего
особенного. Мы все равно возвращались в Париж.
   - Как вы добры ко мне.
   Хессенфилд взял мадам де Партьер под руку и проводил до дома. Там она
повернулась и печально улыбнулась мне.
   - До свидания,  мадам  де  Партьер!  -  сказала  я.  -  Было  большим
удовольствием познакомиться с вами.
   - До свидания! - сказала она. Так я побывала в Версале.
   Я скучала по Мэри Мартон. Может, она и шпионила за нами, но в  то  же
самое  время  она  была  такой  прекрасной  воспитательницей:   Кларисса
расспрашивала меня о ней.
   От  ребенка,  обладающего  пытливым  умом,  очень  трудно  отделаться
неубедительными ответами, а сказать правду я ей не могла. Но  я  не  раз
думала о том, как бы она восприняла  своим  детским  сознанием  всю  эту
мешанину из шпионов и заговоров.
   Очень помогла мне Жанна, постепенно она взяла  уход  за  девочкой  на
себя. Кларисса полюбила ее, и  на  Жанну  обрушился  град  вопросов,  на
которые, однако, всегда давались удовлетворительные ответы.
   С Клариссой Жанна говорила только по-французски, и девочка  теперь  с
великолепным акцентом говорила как по-английски, так и по-французски,  и
порой невозможно было сказать, какой стране она принадлежит.
   - Это  очень  ей  пригодится,  -  заявил  Хессенфилд.  -  Нормальному
французскому языку можно научиться, только если говорить на нем с  самой
колыбели.
   С той поры как Жанна так естественно вошла в детскую,  большую  часть
своего времени я начала проводить с ней,  что  шло  на  пользу  и  моему
французскому, так как по-английски Жанна не могла сказать ни слова.
   Жанна была  довольно  симпатичной  девушкой,  ей  только  что  минуло
двадцать. Она поделилась со мной, что была вне себя от счастья, когда ей
удалось поступить на службу в такой прекрасный дом. До  этого  она  была
очень бедна, продавала цветы, и наша служанка порой покупала у  нее  их,
чтобы украсить стол.
   - Ах, мадам, - говорила она, - это был самый счастливый день  в  моей
жизни, когда мадам  Буланжер  пришла  ко  мне  впервые  покупать  цветы!
Правда,  она  была  суровой..,  и  платила  очень   мало:   она   любила
поторговаться. Тогда я жила с моей семьей.., нас  было  так  много.  Это
печальная сторона жизни в Париже, вы не знакомы с ней, мадам. Она не для
вас. Это неподалеку от Нотр-Дама.., за "Отелем Дье" ,  сразу  перед  Дворцом
правосудия. Улицы там опасны, мадам.., очень опасны! У нас  комнатка  на
улице Мармузе... Хотя я любила те места.., я часто стояла у  водосточных
желобов и наблюдала за текущей водой. Неподалеку там красильни, и краски
их попадают в сточные канавы. Там  были  такие  цвета,  мадам:  зеленые,
голубые, красные... Такими же были мои цветы, ; мы частенько выпрашивали
их у знатных господ, но я никогда не  воровала..,  никогда,  мадам!  Моя
мать сказала мне: "Не воруй, ибо эти деньги все равно не ; принесут тебе
добра, и ты закончишь свою жизнь в Шатле или форте Эвек, и  судьба  твоя
будет неописуемо ужасной".
   - Бедная Жанна, у тебя была такая печальная , жизнь!
   - Но сейчас все изменилось, мадам.  У  меня  хорошая  работа,  и  мне
нравится ухаживать за малышкой.
   И она ухаживала. Она рассказывала ей истории  о  Париже,  и  Кларисса
зачарованно слушала ее. Каждый раз она буквально замирала  от  восторга,
глаза ее возбужденно сверкали - ничего она так не любила, как гулять  по
этим улочкам и слушать рассказы Жанны.
   Жанна многое знала, я чувствовала, что могу положиться на нее, и была
довольна этим.
   Иногда вечерами, когда Кларисса уже  спала,  мы  сидели  с  Жанной  и
разговаривали. Родители  в  детстве  ей  рассказывали  множество  разных
историй. Больше всего ей нравилось рассказывать о знаменитом скандале  с
отравителями, который  потряс  Париж  лет  тридцать  назад  и  благодаря
которому всем стали известны  такие  имена,  как  Лавуазье  и  мадам  де
Бринвильер. Особенная шумиха поднялась, когда обнаружилось, что  в  этом
участвовало множество известных людей, и  одно  из  подозрений  пало  на
любовницу самого короля, мадам де Монтеспан.
   Бабушка Жанны хорошо помнила тот  день,  когда  мадам  де  Бринвильер
привезли из тюрьмы Консьержери, где ее подвергали  жестоким  пыткам,  на
Гревскую площадь, где и отрубили ей голову.
   - Это было ужасное время, мадам, и не было в Париже аптекаря, который
бы тогда не дрожал в страхе  за  свою  жизнь!  В  знатных  домах  царила
смерть: мужья убивали жен, а жены - мужей;  таинственной  смертью  гибли
сыновья и дочери, отцы и матери, от смерти которых можно  было  получить
выгоду. Париж был в смятении. Это все из-за итальянцев,  мадам..,  из-за
их таинственных ядов. У нас уже были мышьяк и сурьма..,  но  лучшие  яды
всегда поставлялись итальянцами: яды без вкуса и без цвета; яды, которые
попадали внутрь человека с его дыханием... Это было настоящее искусство.
Люди говорили о Борджиа  и,  о  королеве  Франции,  итальянке  Екатерине
Медичи. Они владели секретами лучших ядов.
   - Жанна, - заметила я, - у тебя какой-то нездоровый  интерес  к  этим
вещам!
   - Да, мадам, а еще говорят,  у  замка  Шатле  живет  один  итальянец,
который содержит лавку, клиенты которой - знатные  люди..,  а  в  задних
комнатах там происходят странные вещи. Он очень богат, этот итальянец.
   - Сплетни, Жанна!
   - Может быть, мадам, но  каждый  раз,  когда  я  прохожу  мимо  лавки
Антонио Манзини, я осеняю себя крестным знамением.
   "Когда    Кларисса    подрастет,     надо     будет     нанять     ей
воспитательницу-англичанку", - подумала я.
   Но будем ли мы еще здесь, когда она подрастет? Может, мы все  так  же
будем строить новые заговоры? Я не представляла себе этого, почему-то  я
не могла думать о будущем.
   Возможно, наше будущее будет полно опасностей, но  как  я  вернусь  в
Англию? Слишком все сложно и запутанно  там.  В  Эйот  Аббасе  оставался
Бенджи, мой муж, которого я бросила, в Эверсли - Дамарис, жизнь  которой
я разрушила, из-за секундной прихоти переманив ее возлюбленного.
   "Ты не заслуживаешь счастья!", - подумала Я о себе.
   Однако своей судьбой я была довольна. Я  любила  Хессенфилда,  и  эта
пылкая страсть, которой когда-то мы  загорелись,  теперь  перерастала  в
глубокую, нежную любовь.. "Любовь на века", - сказала я себе. Поэтому  я
была счастлива в настоящем и о будущем думать не могла.
   Но разве это так плохо - жить  сегодняшним  днем?  Не  заглядывать  в
будущее, не оглядываться на прошлое? Этому мне предстояло еще научиться.
   Через несколько дней одна из наших служанок принесла мне два пакета -
один был адресован мне,  а  другой  -  Хессенфилду.  Я  открыла  свой  и
обнаружила внутри пару прелестных перчаток.  Они  были  прекрасны  -  из
серой кожи, настолько  мягкой,  что  казались  шелковыми,  их  покрывала
вышивка их жемчугов, и похожи они  были  на  те,  которые  мне  пришлось
выбросить, потому что мадам де Партьер наступила на одну из них Я  сразу
догадалась, кто послал их, и была права: к пакету прилагалось письмо

   "Моя дорогая леди Хессенфилд!
   Я немного задержалась со своей благодарностью вам. Простите,  но  это
произошло не по моей вине. Много времени ушло на то, чтобы достать кожу,
которая мне требовалась. Думаю, эти  перчатки  вам  понравятся.  Похожую
пару я послала вашему мужу.
   Я хочу поблагодарить вас за то, что  вы  были  так  добры  ко  мне  и
довезли до Парижа, когда с моей каретой случилась  эта  неприятность.  Я
была так благодарна  вам  тогда,  а  потом  мне  было  так  стыдно,  что
отплатила вам тем, что испортила ваши чудесные перчатки.
   Надеюсь, мы возобновим наше знакомство,  когда  я  вернусь  в  Париж.
Сейчас я еду в деревню и задержусь, может быть, на месяц.
   Дорогая леди Хессенфилд, прошу вас, примите эти перчатки и  надевайте
их время от времени, чтобы я чувствовала  удовлетворение,  что  все-таки
сделала для вас что-то в ответ на вашу любезность.
   По возвращении из деревни  я  надеюсь  повидаться  с  вами.  Еще  раз
большое спасибо.
   Элиза де Портьера.

   "Какой очаровательный жест!"  -  подумала  я.  Перчатки  были  просто
прелестными. Я примерила их, а потом бережно убрала,  чтобы  надеть  при
подходящем случае.

***

   Двор при Сен-Жермене бурлил.
   Никто не отрицал, что потеря оружия  и  амуниции,  которая  случилась
из-за  Мэтью  Пилкингтона  и  Мэри  Мартон,  была  сильным   ударом   по
сторонникам  Якова.  Хессенфилд  сказал  мне,  что  французы  становятся
нетерпеливыми и обвиняют нас в том,  что  мы  были  слишком  небрежными,
позволив шпионам проникнуть в наш стан.
   - Я принял весь  удар  на  себя,  -  хмуро  усмехнувшись,  проговорил
Хессенфилд, - а теперь я хочу доказать, что  больше  такого  никогда  не
случится.
   День летел  за  днем,  -  и  каждую  секунду  тех  дней  я  буквально
смаковала.   Как   выяснилось   позднее,   я,   наверное,   уже    тогда
предчувствовала приближение беды.
   Я думаю, всегда где-то в моей голове сидела мысль... страх.., что это
счастье не может продолжаться вечно.
   Мы жили со страстью, ненасытно; думаю, Хессенфилд ощущал то же самое.
Я помню, как однажды он сказал, что смерть всегда караулит за углом.  Он
вел опасную жизнь, и рядом с  ним  жила  я,  всеми  силами  цепляясь  за
настоящее.
   Хессенфилд побывал в Версале, чтобы переговорить с одним из министров
Людовика, который  более  благосклонно  относился  к  проблемам  Англии,
нежели его коллеги, а оттуда он направился прямиком в Сен-Жермен.
   Когда он вернулся, я не узнала его. Он был очень  бледен,  я  никогда
раньше не видела его таким. Более того, в его  глазах,  казалось,  потух
свет жизни. Я с беспокойством посмотрела на него.
   - Неудача, да? - спросила я. - Тебя что-то беспокоит?
   Хессенфилд покачал головой:
   - Французы всем сердцем желают помочь нам.  Они  хорошо  относятся  к
Якову.
   Я взяла его за руку. Она была холодной и влажной наощупь.
   - Ты болен! - в страхе воскликнула  я.  Хессенфилд  относился  к  тем
людям, которые обладали идеальным здоровьем, а слова "болезнь"  даже  не
понимают. Мне всегда казалось, что, по его  мнению,  заболевший  человек
просто немного не в себе, что тот просто вообразил себе слабость, боли и
прочее.., если, конечно, дело не касалось ноги, руки или  еще  какого-то
видимого глазу недостатка.
   И я прекрасно его понимала, потому что и сама была такая,  поэтому  я
очень встревожилась, когда он сказал:
   - Думаю, мне надо прилечь.
   Я помогла ему раздеться и лечь в постель. Потом я опустилась на  стул
рядом с кроватью и сказала, что  скоро  принесу  ему  вкусный  обед.  Он
покачал головой: меньше всего он хотел есть.
   - Ничего особенного, - уверял он меня. - Это быстро пройдет.
   Он почти не говорил, просто лежал - по  его  словам,  ему  нужен  был
только покой.
   Я очень волновалась и провела беспокойную ночь. Утром у него  начался
жар. Я послала за врачом, который пришел,  осмотрел  Хессенфилда,  после
чего глубоко вздохнул и пробормотал что-то насчет опасной лихорадки.
   - Приложите двух мертвых голубей к пяткам, - посоветовал он, -  может
поможет.  Я  вышлю  вам  специальный   бальзам,   который   тоже   может
пригодиться.
   Я схватила доктора за руку.
   - Что с ним? - спросила я.
   - Лихорадка. Он поправится, - ответил тот. Но к  полудню  Хессенфилду
стало еще хуже. Я ходила по  дому,  ничего  не  замечая:  о  подобном  я
никогда даже не думала. Я убрала его одежду, ту, в которой он  ездил  во
дворец: камзол, бриджи, чулки и прекрасные перчатки - те,  что  прислала
ему в подарок мадам де Партьер.
   Я не покидала его ни на минуту, просто сидела у его постели.  Он  так
отличался от человека, которого я знала: он побледнел,  глаза  постоянно
были закрыты, щеки ввалились.
   Жанна сказала мне:
   - Мадам, я знаю аптекаря, у которого есть средства от всех  болезней.
Это тот итальянец, Антонио Манзини. Говорят, Он излечил многих.
   - Я пойду к нему, но ты должна идти со мной, - ответила я.
   - Оденьтесь потеплее, мадам. На улице пр