в реке.
   Дочка прижалась ко мне, схватившись за подол платья, и с ужасом  смотрела
на истерику мужчины.
   - Встаньте, Бомер, - сказала  я.  -  Мне  не  нравится  такое  поведение.
Честные люди не просят на коленях. Я буду сожалеть, если вы покончите  жизнь
самоубийством, но на мне не будет лежать  никакой  ответственности  за  вашу
смерть. Я не заказывала колье и  всегда  говорила  вам,  что  не  хочу  его.
Пожалуйста, не говорите мне о нем.  Постарайтесь  разобрать  его  и  продать
драгоценные камни по отдельности вместо того, чтобы распространяться о  том,
что вы утопитесь. Мне неприятно, что  вы  устраиваете  такую  сцену  в  моем
присутствии и в присутствии моей дочери. Прошу вас не допускать подобного  в
будущем, а теперь идите.
   Он ушел, и после этого я избегала его. Однако я слышала, что он  отчаянно
пытался продать свое изделие, и попросила мадам Кампан поинтересоваться  его
делами, поскольку  мне  было  жаль  этого  человека.  Однажды  мадам  Кампан
сообщила мне, что колье продано султану Константинополя, который  купил  его
для своей любимой жены. Я вздохнула с облегчением:
   - Как я рада услышать в последний раз об этом вульгарном колье.

***

   Все больше и больше времени я проводила в Малом  Трианоне.  Строительство
театра было закончено, и мне не терпелось поставить  какие-нибудь  пьесы.  Я
сформировала труппу. В нее вошли Елизавета, Артуа и некоторые из его друзей,
Полиньяки и их друзья. Моя невестка Мария Жозефа отказалась присоединиться к
нам, заявив, что выступления на сцене ниже ее достоинства.
   - Но если может выступать королева Франции, то и вы, разумеется, можете.
   - Да, я не королева,  -  ответила  она,  -  но  я  состою  из  такого  же
материала, из которого сделана и она.
   Это рассмешило меня, но она  все  же  отказалась  присоединиться  к  нам,
оставаясь в числе зрителей.  Монсеньор  Кампан  оказывал  большую  помощь  в
качестве суфлера и сорежиссера-постановщика, как и раньше,  во  время  наших
тайных представлений в одной из комнат Версаля. Теперь все было  по-другому.
Это был настоящий театр. Я отдавалась игре с бурным восторгом. Мы  поставили
несколько пьес и комических опер. Мне запомнились названия некоторых из них:
   "Англичанин в Бордо", "Колдун", "Роза и Коля". В "Потерянных башмачках" я
играла Бабетту, которую на сцене  целовал  ее  любовник,  Артуа  играл  роль
любовника. Об этом много говорили и писали, как об оргиях.
   Казалось, люди позабыли о преданности мне, которую они проявили во  время
рождения дофина. Памфлеты появлялись с тревожной быстротой, и я всегда  была
в них центральной фигурой. Я не могла понять, почему меня  избирают  главным
действующим лицом,  и  считала,  что  основная  причина  в  том,  что  я  не
француженка. Французы ненавидели Екатерину де  Медичи  не  за  ее  репутацию
развратницы, а  потому  что  она  не  была  француженкой.  Они  называли  ее
"итальянкой", а теперь меня - "австриячкой".
   "Любовь  Шарлотты  и  Туанетты  <Так  иногда   близкие   называли   Марию
Антуанетту.>" - так называлась  маленькая  популярная  брошюрка,  в  которой
якобы подробно излагалась история моих отношений с  графом  Артуа.  Мое  имя
связывали с ним с моего приезда во Францию.
   Однажды король нашел в своих  апартаментах  тоненькую  книжечку  "Частная
жизнь Антуанетты", которая свидетельствовала о том, что враги  у  меня  есть
даже во дворце - один из них, должно быть, и подбросил ее.
   Я отказывалась читать памфлеты. Они были настолько абсурдны, говорила  я,
что любой человек, который  знает  меня,  просто  смеется  над  ними.  Я  не
понимала, что мои враги пытаются создать у народа  превратное  представление
обо мне, а многие поверили, что я такая и есть.
   Одна брошюра была якобы написана мной,  поскольку  речь  шла  от  первого
лица. Она была глупее всех остальных - ведь нелепо думать, что,  если  бы  я
была виновна во всех преступлениях, которые приписывались мне, я бы публично
призналась в них в таких словах: "Екатерина де Медичи, Клеопатра, Агриппина,
Мессалина,  мои  преступления  превосходят  ваши,  и  если  память  о  ваших
постыдных делах все еще вызывает содрогание у людей, то какие чувства мог бы
вызвать рассказ о преступной и похотливой  Марии  Антуанетте  из  Австрии...
Некультурная   королева,   не   соблюдающая   супружескую   верность   жена,
осквернившая себя преступлениями и распущенностью..."
   Увидав брошюру, я расхохоталась и разорвала ее.  Никто  не  воспримет  ее
серьезно. Однако это постыдное писание, озаглавленное "Исторический очерк из
жизни  Марии  Антуанетты",  продавалось,  переиздавалось  несколько  раз   и
находится в киосках сейчас, когда я пишу эти строки.
   Почему я не понимала, что есть люди, которые хотят верить, что я такая? Я
могла бы опровергнуть их смехотворные  утверждения  лишь  одним  способом  -
спокойной и нерасточительной жизнью. А что делала я?
   С чувством  отвращения  я  уединялась  в  Малом  Трианоне.  Это  был  мой
маленький мир. Даже король мог прийти туда лишь  по  моему  приглашению.  Он
относился к этому с уважением и  серьезно  ожидал  приглашения.  Он  получал
удовольствие от таких  посещений,  поскольку  для  него,  занятого  решением
трудных государственных дел, было настоящим благом ускользнуть от  различных
церемоний и утомляющих бесед с государственными деятелями.
   Когда мы не были заняты в представлениях, мы играли в детские игры. Самая
любимая игра - жмурки. Один из играющих высылается из комнаты; когда он  или
она уходит, остальные закутываются в  простыни.  Затем  вызывают  того,  кто
находится за дверью; по очереди  мы  дотрагиваемся  до  него,  а  он  должен
отгадать, кто его трогает. Самое интересное в этой игре  -  штрафы,  которые
подлежат оплате и которые становились все безумнее и безумнее. Обо всем, что
мы делали, разрастались слухи, и простое развлечение  в  глазах  посторонних
превращалось в римскую  вакханалию.  Другая  игра  называлась  "поражение  в
ногу". Она заключалась в том, что все садились верхом на палочки и  боролись
друг с другом. Она приводила к шумной возне; и хотя королю нравилась  борьба
и он любил шумные игры, эту игру он не очень жаловал.
   Заботы  о  парке  занимали  большую  часть  моего  времени.  Я  постоянно
разбивала и перепланировала его. Мне хотелось, чтобы он был как можно меньше
похож на Версаль. Я желала, чтобы это был  естественный  парк.  Как  это  ни
странно, это обходилось значительно дороже, чем  симметричные  насаждения  и
фонтаны, которые принесли славу Людовику XIV. У меня" были растения со всего
света, работали сотни садовников по созданию естественного ландшафта.
   Мне хотелось, чтобы по лужайке протекал ручеек, однако поблизости не было
родника, который мог бы дать воду.
   - Вы не можете найти воду? - воскликнула я. - Но ведь это смешно!
   И воду доставили по трубам из Марли. Говорили, что  живописный  маленький
ручеек в  Трианоне  наполняет  золотая  вода.  Через  ручей  были  построены
маленькие мостики, появился пруд и остров, и все  это  должно  было  создать
впечатление созданного самой природой.
   Стоимость всех работ оказалась ошеломительной,  только  я  не  думала  об
этом. Цифры у меня всегда вызывали зевоту. Однако мысли о том, как  улучшить
мой маленький мир, никогда не оставляли меня, и я  решила  создать  деревню,
поскольку сельский пейзаж выглядел незаконченным без людей.
   Я вызвала монсеньера Мике, одного из наиболее известных  архитекторов,  и
рассказала ему о своих планах. Он пришел в восторг от  этой  идеи.  Потом  я
попросила художника Убера  Робера  поработать  вместе  с  Мике.  Они  должны
построить для меня восемь маленьких фермерских домиков с соломенными крышами
и даже с навозными кучами  рядом.  Фермы  должны  быть  очаровательными,  но
естественными.
   Два художника с энтузиазмом взялись за проект,  не  жалея  расходов.  Они
постоянно вносили улучшения в проект, и мои совещания с ними доставляли  мне
удовольствие.
   Когда фермерские домики были готовы, я  заселила  их  по  своему  выбору.
Естественно, не  возникло  трудностей  с  подбором  крестьян,  которые  были
счастливы поселиться там. Ведь у меня были  коровы,  свиньи  и  овцы.  Здесь
выделывалось сливочное масло. Крестьяне стирали белье и вывешивали  его  для
сушки на изгороди. Все, говорила я, должно быть естественным.
   Так возник мой хутор. Я не задумывалась над  его  стоимостью,  а  позднее
считать  не  осмелилась.  Однако  я  была  счастлива.  И  даже  стала  проще
одеваться. Роза Бертен заверила меня, что простоты без вульгарности добиться
гораздо труднее, чем вычурности, и поэтому она, естественно, стоит дороже.
   В простом муслиновом платье я бродила вдоль ручья или сидела на  поросшем
травой берегу, который был сделан столь искусно, что никто не мог  подумать,
что его никогда там не было. Иногда я ловила рыбу и жарила ее. В моем  ручье
было полно рыбы, как и должно быть в хорошей деревне. Иногда я доила  коров.
Пол в коровнике всегда был выметен, а коровы  вычищены  щетками  до  блеска.
Молоко  лилось  в  фарфоровую  чашу  с  моей  монограммой.  Все   это   было
восхитительно и замечательно. У коров были маленькие колокольчики,  и  мы  с
фрейлинами выводили их, держась за голубые и серебряные ленты.
   Это было какое-то колдовство. Иногда я собирала цветы, приносила их в дом
и сама расставляла. Потом я любила прогуливаться около фермерских домиков  и
смотреть, как живут мои дорогие крестьяне, убеждаясь,  что  ведут  они  себя
естественно.
   - По крайней мере, - говорила я с удовлетворением, - люди на моем  хуторе
довольны.
   Казалось, что это очень хорошее дело  и  оправдывает  те  огромные  суммы
денег, которые продолжали идти на совершенствование этого уголка, который  я
постоянно стремилась сделать еще более привлекательным.

***

   От Иосифа приходили письма, но они не оказывали такого  воздействия,  как
письма матушки. В них не чувствовалась самозабвенная любовь  ко  мне.  Иосиф
считал меня безрассудной - ив этом он был, разумеется,  прав.  Он  отчитывал
меня, но он отчитывал всех.
   Разумеется, он направлял письма Мерси,  а  тот  по-прежнему,  как  и  при
матушке, вел за мной наблюдение.
   Мерси, который всегда был нелицеприятным человеком и никогда  не  выбирал
выражений, показывал мне, что он писал Иосифу:
   "Маленькая королева ни на шаг не отходит от  своей  матери,  и  серьезные
дела постоянно прерываются детскими  шалостями,  а  это  настолько  отвечает
врожденной нерасположенности королевы проявлять внимательность, что она едва
прислушивается к тому, что  говорят,  и  не  предпринимает  никаких  попыток
понять, о чем идет речь. Мне кажется, я потерял контакт  с  ней  более,  чем
когда-либо".
   Он вздыхал, когда я читала это без всякого внимания, раздумывая, не будет
ли бледно-розовый  пояс  более  подходящим  для  моей  любимой  крошки,  чем
голубой.
   Бедный Мерси! Он пал духом после смерти матушки.  Или  он  наконец  начал
понимать, что уберечь меня от ошибок невозможно?

***

   Деньги! Постоянная и  утомительная  тема  разговоров!  В  государственных
доходах ощущался явный дефицит, и  его  необходимо  было  исправить,  -  так
говорил монсеньор Неккер, который был назначен главным инспектором финансов.
Политика Тюрго провалилась, за ним последовал Клуни  де  Нюи.  Последний  не
добился успеха, несмотря на  то,  что  имел  поддержку  парламента  (главным
образом потому, что попытался свести на  нет  все,  что  сделал  Тюрго).  Он
учредил государственную лотерею, которая не  дала  желанных  результатов,  а
предложенные им методы вели к финансовой катастрофе. Когда он умер, раздался
вздох облегчения, и муж обратился к Неккеру.
   Неккер был швейцарцем - и был всем обязан самому себе. Он  владел  банком
"Теллассон энд Неккер" с отделениями в Лондоне и Париже. Он на деле  доказал
свои финансовые способности и в то  же  самое  время  был  любимым  в  кругу
философов  после  того,  как  выиграл  премию  Академии  наук   Франции   по
литературе.
   Он был протестантом, а со времен царствования Генриха IV протестантам  не
разрешалось занимать государственные  должности.  Из  правила  было  сделано
исключение, и это свидетельствует о том впечатлении, которое Неккер произвел
на короля.  Людовик,  став  королем,  предпринимал  огромные  усилия,  чтобы
разобраться в государственных делах. Поэтому он был совершенно  уверен,  что
стране нужен Неккер.
   Неккер был человеком крупного телосложения, у  него  были  густые  брови,
высокий лоб и длинная прядь волос на лысой голове, желтый цвет лица и плотно
сжатые губы, словно  он  подсчитывал  стоимость  каждой  вещи.  Он  выглядел
несуразным в костюме из прекрасного бархата. Я сказала Розе Бертен,  что  он
лучше бы выглядел в костюме швейцарского буржуа, и посоветовала ей сшить ему
такой костюм.
   - Мадам, - ответила она, - мне приходится отбирать клиентов с  величайшей
осторожностью. Поскольку я обслуживаю королеву Франции, это мой долг.
   Неккер,  изыскивая  пути  сокращения  расходов,   обратил   внимание   на
королевский двор. У нас было слишком много слуг. Окружение только  маленькой
королевы состояло из восьмидесяти человек. Никто из нас  не  мог  сделать  и
шага, если его  не  сопровождал  эскорт  слуг.  В  первый  день  решительных
действий  Неккера  потеряли  работу  четыреста  шесть   человек,   за   ними
последовали еще другие. Однако  такое  решение  казалось  не  самым  лучшим,
поскольку уволенные стали безработными.
   Неккер и его жена очень  ревностно  относились  к  состоянию  больниц,  а
король был всегда готов оказать содействие в таком добром  деле.  Условия  в
парижской больнице Отель-Дюе  были  действительно  ужасными.  Муж  инкогнито
посетил больницу и побывал в палатах. Он вернулся в слезах.  Однако  Франции
нужны были не слезы, а действия.  Король  знал  это  и  запланировал  снести
старое больничное здание, а взамен построить  четыре  новых.  Но  где  взять
деньги?  Он  вынужден  был  отказаться  от  такого  грандиозного  проекта  и
удовлетвориться расширением старого здания еще на триста коек.
   А пока все это происходило, мои счета за хутор продолжали расти.
   Почему  я  не  могла  понять  своей  глупости?   Почему   все   проявляли
снисходительность ко мне? И было ли это во благо? Не означало  ли  это,  что
мне помогали скатываться к роковой черте? До  рождения  дочери  муж  потакал
моим прихотям потому, что чувствовал вину за то затруднительное положение, в
которое он меня поставил, а позднее он не мог отблагодарить меня за то,  что
я доказала всему миру его способность стать отцом.
   Но  почему  я  должна  винить  других?  Меня  предупреждали,  но   я   не
прислушивалась. Я плакала, когда  слышала  об  условиях  в  больнице.  После
рождения  маленькой  королевы  я  задалась  вопросом,  могу  ли  я  основать
родильный дом. И я осуществила это. И успокоилась. Я отогнала мысли о  таких
неприятных  вещах,  как  смерть  пожираемых  паразитами  людей  на  полу   в
Отель-Дюе,  через  которых  перескакивают  крысы  и  за  которыми  никто  не
ухаживает, оставляя без пищи.
   Неккер постоянно пытался осуществить реформы  -  его  заботили  больницы,
тюрьмы, бедные. Он ввел новый закон о  займах,  а  не  о  налогах,  и  народ
приветствовал его радостными криками, но положение людей не облегчилось.
   Неккер никогда не критиковал меня. Теперь я  знаю,  почему:  хотя  Неккер
хотел принести пользу Франции, больше всего он хотел  добиться  власти.  Без
поддержки короля это было  невозможно,  поэтому  Неккер  продолжал  угождать
королеве.
   Недостаток  денег,  по-видимому,  затрагивал  всех.   Произошел   большой
скандал, когда принц Гемене оказался  банкротом.  Это  привело  к  разорению
нескольких торговцев, которые долгое время были его  поставщиками.  Огромная
свита его слуг пришла в отчаяние. Естественно, его жена не могла  оставаться
гувернанткой наследников престола Франции. На ее место я выбрала мою дорогую
Габриеллу. Она не спешила принять предложение. Она  была  ленивой  и  больше
всего любила валяться на лужайках в  Трианоне  со  мной  или  с  несколькими
нашими самыми близкими друзьями. Она  заявила,  что  не  подходит  для  этой
должности - ведь дофину нужна няня, которая постоянно наблюдала бы за ним.
   - Но за ним буду наблюдать и я, его  отец,  и  многие  другие.  Мы  будем
вместе больше, чем когда-либо. Ты должна согласиться, Гарбиелла, -  убеждала
я.
   И все же она раздумывала. Однако, когда ее любовник Водрей узнал об этом,
он настоял, чтобы она заняла эту должность.
   Дружба с Габриеллой была одной из главных причин недовольства  мною.  Как
это странно! В действительности все было  так  прекрасно  -  нежная  дружба,
желание двух людей, у которых много общего, быть вместе. Что в этом плохого?
Однако это истолковывали не  правильно.  Я  уж  не  говорю  о  злонамеренных
искажениях причин нашей дружбы. Я не обращала на это внимание, ведь  клевета
была такой нелепой. Однако члены рода  Габриеллы  были  честолюбивыми,  и  я
убедила Людовика сделать мужа Габриеллы  герцогом.  Это  означало,  что  она
получает "право на табурет", то есть теперь  ее  семья  выделяла  одного  из
своих членов, чтобы занять пост  при  дворе.  Теперь  этой  семье  постоянно
выплачивались огромные суммы из непрерывно сокращающихся запасов казны.
   Опять деньги!

***

   В один из восхитительных июньских дней,  находясь  в  своей  позолоченной
комнате, я играла на клавесине, но  мои  мысли  были  далеки  от  музыки.  Я
размышляла над тем, что становлюсь старше. Мне уже  около  двадцати  восьми!
Моей маленькой дочери исполнится пять лет в декабре, а маленькому  дофину  -
два года в октябре.
   Да, вздохнула я про себя, я уже не молодая, и мной овладела печаль. Я  не
могла представить себя старой. Что я буду делать, когда не смогу  танцевать,
играть и выступать на сцене? Организовывать браки своих  детей?  Отдать  мою
прелестную девочку какому-то монарху из далекой страны? Я  содрогнулась.  Не
приведи. Господи, быть старой, молила я.
   В дверь тихо постучали. Вошел швейцар и сказал, что ко мне посетитель.
   Увидев его в дверях, я вздрогнула. Он значительно постарел, но  от  этого
не стал менее привлекательным; Он выглядит еще более утонченным,  подумалось
мне. Ко мне приближался граф Аксель де Ферзен. Я встала и протянула руку, он
ее поцеловал.
   Внезапно я почувствовала,  что  жизнь  снова  возвращается  ко  мне.  Все
мрачные мысли о приближающейся старости исчезли.
   Он вернулся!
   Какие прекрасные дни! Он постоянно приходил ко мне, и, хотя мы никогда не
оставались одни, мы могли разговаривать, да нам и не нужны были слова, чтобы
передать наши чувства.
   Когда он рассказывал мне об Америке, то очень воодушевлялся.  Он  получил
"Крест Цинциннатуса" за храбрость, но не носил его. Это было  запрещено  Его
величеством королем Швеции Густавом, однако он произвел Акселя в полковники.
   - Теперь. - сказала я, - вы на определенное время останетесь во Франции.
   - Для этого должен быть какой-то предлог.
   - А у вас нет его?
   - В сердце я нахожу для этого основание,  но  не  могу  об  этом  сказать
открыто. Здесь должны быть две причины...
   Все стало понятно. Его семья настаивает, чтобы он вернулся в Швецию и жил
там. Он должен жениться... Должен позаботиться о своем будущем...
   Он рассказал мне о своих трудностях, и мы обменялись улыбками  по  поводу
его безвыходного положения. Никогда с самого начала мы не верили, что  можем
стать настоящими любовниками. Как  мы  могли?  Я  очень  отличалась  от  той
женщины, которая изображалась  в  памфлетах.  Я  была  разборчивой.  Спальня
нисколько не манила меня. Я верила в любовь - любовь,  представляющую  собой
услужение, преданность, бескорыстие... Идеалистическую любовь. Мне казалось,
что Аксель все это давал мне. В  своей  форме  шведской  армии  он  выглядел
великолепно по сравнению со всеми другими мужчинами. Я не ждала