монахини заговорили с ним, он даже не обратил на них внимания,
заинтересовавшись задвижкой от двери. Он начал  с  ней  играть,  не  замечая
ничего другого. Мне пришлось отчитать его: "Оставь задвижку, Людовик!" Но он
нахмурился и сказал: "Это хорошая задвижка. Королю нравится эта задвижка". Я
говорю: "Славное поведение для короля - демонстрировать  дамам  свое  дурное
настроение и не отвечать им ни  слова!"  И  вдруг  лицо  у  него  наливается
краской, он топает ногой и кричит, да как кричит: "Не скажу ни слова, потому
что хочу играть с задвижкой. Но однажды я  скажу,  и  очень  громко,  что  я
думаю!" О, какой дерзкий мальчик он был! Да, Людовик пойдет своим путем,  уж
будь уверена.
   И действительно он шел собственным путем. На частных вечеринках в  покоях
Анны Генриетта-Мария с трудом сдерживала радость,  наблюдая,  как  растет  и
укрепляется дружба между ее дочерью и королем Франции.
   Камердинер одевал Людовика для очередной вечеринки в материнских покоях.
   Людовик был  тих,  одеваясь  и  улыбаясь  своим  мыслям,  он  не  замечал
привлекательного молодого человека в  зеркале  перед  собой.  В  костюме  из
серебристого и черного бархата, расшитого золотыми лилиями, он выглядел  как
юный бог. Да он и ощущал себя богом. Вчера с ним  произошло  приключение,  и
произошло оно благодаря случайному стечению обстоятельств, как ему казалось.
Дело было прошлой ночью, и виновницей его оказалась мадам де Бовэ, которая и
раньше странным образом очаровывала его. Теперь он понял чем. Он в тот вечер
танцевал с нею. Вечер был  теплый,  и  что-то  в  ее  облике  заставило  его
сказать:  "Мадам,  мне  хотелось  бы  знать  вас  лучше,  чем  теперь".  Она
рассмеялась и, пододвинувшись  ближе,  произнесла:  "Я  расцениваю  это  как
приказ. Могу я прийти в ваши покои или вы в мои, сир?" Странно, но он  вдруг
начал заикаться как какой-нибудь нервный мальчик - это  он-то,  король!  Она
засмеялась необычным горловым смехом, от которого его  сердце  стало  биться
еще сильнее. "Я приду к вам, - сказала она.  -  Я  буду  в  передней,  когда
стража уйдет спать и все успокоится".
   Он помнил  все  очень  смутно,  поскольку  был  совершенно  невинен.  Так
воспитывали его мать и Мазарини: они не хотели, чтобы он с подростковых  лет
давал повод для скандальных слухов, как это в свое  время  произошло  с  его
дедом, Генрихом IV. Он был изумлен, что  такое  могло  произойти.  Она  была
взрослой, лет двадцати или больше, имела  всего  один  глаз,  но  отличалась
пышностью форм. И при мысли, что  она  могла  бы  сказать  ему,  его  сердце
забилось еще сильнее.
   Так  он  и  ждал   ее   в   прихожей,   приняв   все   необходимые   меры
предосторожности. Видел ли его кто-нибудь  из  гвардейцев,  несущих  охрану?
Вероятно, да. Но, чуточку приглядевшись, они могли понять, что он не  хочет,
чтобы его видели, а воля Людовика XIV всегда была законом.
   Теперь он вспоминал, как придумывал слова, которые скажет ей,  но  нужные
слова не приходили в голову. На ней не было ничего,  кроме  мантии,  которая
соскользнула с плеч при появлении. Он задыхался; это напомнило  ему  момент,
когда он в первый раз глубоко погрузился в воду, учась плавать. И  тогда,  и
теперь он был до предела возбужден и напуган.
   - Так, значит, мне выпала честь научить ваше  величество  этому  сладкому
греху? Он, заикаясь, бормотал:
   - Мадам.., мадам... А она сказала:
   - Но вы же прекрасны. Мне предстоит соединиться  с  богом.  Никогда  и  в
мыслях не держала, что мне выпадет такое.
   Он был смущен, зато она - нет. Она была добрейшей и нежнейшей из  всех  в
этом мире.
   А потом они лежали рядом, пока не пришел рассвет, и  он  сказал,  что  ей
лучше покинуть его, но они будут встречаться еще. Так он уткнулся головой  в
подушку, сбитый с толку, смущенный и околдованный.
   Он стал взрослым. Мальчик-король стал мужчиной.
   Весь этот день он провел в мечтах о могуществе и утехах.  Он  не  мог  не
знать, что любая красивая женщина, на которую он  обратит  внимание,  будет,
без сомнения, готова принять участие в приключении, подобном тому,  что  ему
подарила прошлой ночь-то мадам де Бовэ...
   Это было волнующее открытие.
   С этими мыслями он и готовился к танцам, которые мать устраивала в  своих
апартаментах.
   Когда он появился там, все встали и преклонили  перед  ним  колени,  все,
исключая двух королев, сидевших друг подле  друга.  Он  приветствовал  их  и
поцеловал сперва руку матери, затем руку тетки.
   - Мой милый, ты сегодня ослепителен, - сказала  мать.  -  Эти  покои  еще
минуту назад казались такими тусклыми, а ты вошел, и словно солнце  осветило
нас всех.
   - Ваша мать выражает вслух то, о чем  думают  все  присутствующие  здесь,
сир, - добавила Генриетта-Мария.
   Она не спускала глаз с дочери. Ах, дорогая, думала она, тебе  бы  чуточку
пополнеть! Ну нельзя же быть такой тоненькой! И как бы я хотела иметь больше
денег для того, чтобы одеть тебя! Какое счастье, что мадемуазель удалена  от
двора, и теперь эта райская птичка не  может,  как  обычно,  ставить  нас  в
глупое положение от нашего безденежья!
   Она взглянула на невестку, на ее парчовое домашнее платье  и  чепец.  Это
был неофициальный прием. Генриетта-Мария вообще сомневалась, получат ли  они
с дочерью приглашение на настоящий бал или  маскарад,  они  не  пользовались
расположением двора.
   Людовик оглядел собравшихся. При его появлении заиграли скрипки, но никто
не танцевал, ожидая, пока король откроет вечер. Согласно этикету, он  должен
был танцевать с дамой, занимавшей самое высокое положение. Поскольку ни одна
из королев танцевать не собиралась, следовало  пригласить  на  первый  танец
маленькую кузину.
   Но  Людовик,  казалось,  не  собирался  танцевать.  Скрипки   по-прежнему
продолжали играть, а он стоял, улыбаясь своим мыслям.  Он  думал:  "Если  бы
здесь была она, я бы подошел и пригласил ее на первый танец. Мне  наплевать,
что она не дама высокого положения, меня не интересуют титулы и звания. Меня
волнует лишь то, что было между нами прошлой ночью. Это то, что я не  забуду
до конца жизни. Я дам ей богатство, когда это будет в моей власти, я дам  ей
титулы и все, что она пожелает. Потому что  никто  не  смог  бы  быть  более
добрым,  так  чтобы,  не  замечая  моей  неопытности,  сделать  из  простого
мальчишки за одну ночь мужчину. О, восторг этой неожиданной  встречи!  Снова
сегодня вечером? Почему он должен танцевать этот глупый танец? Он  не  хочет
танцевать. Он хочет одного - лежать с ней в темноте... Разве не все, что  он
желает, должно исполняться?
   Ее не было здесь, его милой, его мадам Бовэ. Возможно, и хорошо,  что  не
было, так как он едва ли смог бы  скрыть  свою  благодарную  любовь  к  ней.
Теперь он понял - и волна благодарности захлестнула его - что именно по этой
причине ее нет здесь: она не хотела, чтобы он выдал себя! Она это  понимала.
Она была столь же нежна, сколь и мудра, она была скромнейшей и в тоже  время
самой сладостной женщиной на свете.
   Он оглядел ассамблею. Он не будет танцевать с этой  маленькой,  худенькой
кузиной. У него нет желания беседовать с этим ребенком сегодня вечером.  Его
обретенная мужественность овладела им. Сегодня  вечером  он  был  влюблен  в
женщин - всех зрелых женщин, понимавших толк  в  "сладостном  грехе".  И  он
предложил руку герцогине де Меркер, старшей племяннице  кардинала  Мазарини,
молодой, красивой матроне.
   У Анны захватило дух. "Существовала одна вещь, всегда  выводившая  ее  из
состояния безразличия: нарушение этикета.
   Это было невозможно! Людовик проигнорировал принцессу Генриетту. Королева
встала и подошла к сыну.
   - Мой дорогой, - прошептала она, - ты забываешься. Твоя кузина  Генриетта
здесь...
   Король нахмурился: теперь  он  выглядел  точь-в-точь  как  тот  маленький
мальчик, игравший щеколдой в монастыре кармелиток.
   - Сегодня вечером, - сказал он, -  я  не  желаю  танцевать  с  крохотными
девочками.
   Генриетта-Мария  почувствовала,  что  сейчас  потеряет  сознание.  Король
пренебрег ее дочерью! Хорошо, Генриетта была еще молода, и  она  была  такой
худенькой - бедное, бедное дитя, конечно же, она ест недостаточно. Но потом,
возможно, он сможет полюбить ее. А что делать  сейчас?  Это  была  настоящая
катастрофа.
   Она неуверенно встала и подошла к Анне Австрийской.
   - Должна сказать вам, ваше величество, - сказала она. - Моя дочь не может
танцевать сегодня. У нее боли  в  ногах.  Для  нее  было  бы  очень  нелегко
танцевать сегодня. Я уверена, что его величество в  курсе  этого,  и  посему
пригласил на танец герцогиню.
   Анна ответила:
   - Если принцесса не может танцевать, королю не следует танцевать сегодня.
   Природная доброта, казалось, оставила короля. Воцарилась зловещая тишина.
Все глаза были устремлены на королевскую троицу. Генриетта-Мария лихорадочно
думала: сцена должна быть  прекращена  любой  ценой!  Иначе  все  это  может
закончиться их отлучением от двора.
   Она твердо сказала:
   - Моя дочь будет танцевать. Ну же, Генриетта!
   Генриетта, красная от стыда и совершенно несчастная, подчинилась матери.
   В первое мгновение король не шевельнулся, чтобы взять ее руку. Почему он,
король,  должен  выслушивать  распоряжения,  в  данном  случае,  с  кем  ему
танцевать? Он больше не мальчик. Мадам Бовэ поняла это.  Теперь  это  должен
понять весь двор и весь мир тоже.
   Он посмотрел на маленькую девочку рядом с ним. Он видел, как задрожали ее
губы, прочел страдание в глазах. Он ощутил боль унижения в ее  душе,  и  ему
стало стыдно. Он ведет себя как испорченный мальчишка,  а  не  как  мужчина,
которым он стал прошлой ночью.
   Взяв руку своей кузины, он стал танцевать. Он не разговаривал с ней,  но,
видя, как она пытается сдержать слезы, легко пожал  ей  руку.  Ему  хотелось
сказать: "Это не потому, что я не хочу танцевать  с  тобой,  Генриетта.  Это
только из-за того, что я совершенно не настроен общаться с детьми".
   Но он ничего не сказал, танец продолжался. Этой ночью принцесса Генриетта
заснула в слезах.

***

   Генриетта с матерью стояли в величественном Соборе Парижской  Богоматери.
Мать объяснила ей, что присутствовать здесь большая честь.  Хотя  надежд  на
восстановление королевской династии в Англии было очень немного, их  все  же
пригласили на коронацию французского короля.
   Надежд  было  мало,  но  Чарлз  скитался  по  Европе,  нигде   долго   не
задерживаясь, пытаясь использовать  любой,  самый  маленький  шанс  получить
помощь от влиятельных монархов, имевших причины не  любить  лорда-протектора
Англии. И всюду планы, планы,  планы...  Казалось,  они  никогда  не  станут
реальностью. Тогда он вновь возвращался к игре в кости и своим женщинам.  До
Франции доносились слухи,  что  беспутство  скитающегося  английского  двора
приобретает беспримерный характер.
   Генриетта ловила каждую весточку о  нем,  мечтая  вновь  увидеть  любимое
лицо. Каждый день она просыпалась с надеждой  услышать  какие-то  новости  о
нем. В любом случае, бездельничая со своими друзьями, он, по  крайней  мере,
не подвергал свою жизнь опасности.
   В какой-то момент она нашла утешение своей разлуке с братом  в  волнующем
общении с царственным кузеном. Но недавно все изменилось. Теперь  она  и  ее
мать большую часть времени проводили в  уединении  в  Пале-Рояле,  Шайо  или
Коломбо, прелестном домике около Сены, приобретенном  Генриеттой-Марией  для
уединенной жизни. Там приятно было проводить  жаркие  летние  месяцы.  Жизнь
протекала спокойно и тихо. Генриетта  много  училась,  и  ее  образованность
далеко вышла за рамки того, что требуется  для  леди  ее  ранга.  Кроме  как
учиться, делать было нечего. Она еще больше  похудела  и  по-прежнему  росла
слишком быстро,  кроме  того,  она  обнаружила  у  себя  легкое  искривление
позвоночника. Сказать об  атом  открытии  матери  она  не  решалась:  ей  не
хотелось добавлять новые заботя к бесчисленным горестям и печалям образцовой
страдалицы. Генриетта знала, что мать хочет видеть  ее  полной,  с  румяными
щеками  и  округлыми  формами.  Ей,  дочери  изгнанного  из  родной   страны
семейства, оставалась одна дорога  -  выгодно  выйти  замуж,  но  для  этого
следовало стать цветущей и прелестной, что  сейчас  казалось  ей  совершенно
недосягаемым.
   Иногда на нее находила страсть к работе, и тогда  ее  наставники  и  отец
Сиприен не могли на нее нахвалиться. Ее знания росли, а  ум  оттачивался.  В
перерывах между занятиями  она  играла  на  лютне  и  клавикордах,  а  также
практиковалась в пении. Она стала  значительно  лучше  танцевать,  используя
"каждый случай, чтобы  потанцевать  одной  или  со  служанками.  Она  хотела
достичь совершенства, как это удалось Людовику. Ее стройность  делала  ее  в
танце особенно грациозной и изящной, а  небольшой  эффект  позвоночника  она
научилась скрывать платьями, и только самые доверенные из служанок знали  об
этом недостатке.
   Она во всем стремилась угодить матери, мечтая,  что  со  временем  станет
самым блестящим умом двора; вот она сыплет остроумными репликами, и вот  уже
сам Людовик от души хохочет над аттической солью ее шуток. Эхо была чудесная
мечта Она часто бывала с  матерью  в  Шайо,  и  там  ей  удавалось  развлечь
королеву, пока та дожидалась настоятельницу монастыря и ее монахинь - дщерей
Марииных. Те в  один  голос  отмечали  очарование,  изящество  и  скромность
девочки.
   И  вот  теперь  пришло   приглашение   принять   участие   в   коронации.
Генриетта-Мария была вне себя от радости.
   - Выходит, про нас не забыли, - восклицала она. - Понимают  они  это  или
нет, но это было  бы  грубейшим  нарушением  этикета,  не  пригласить  таких
близких родственников!
   Но Генриетта была уверена в  том,  в  чем  сомневалась  мать,  а  именно:
Людовик хотел видеть их на коронации, он, король,  при  всей  надменности  и
высокомерии, больше всех при дворе переживал за них. Генриетта помнила,  как
он танцевал с ней и хмурился от неловкости за невольно нанесенное  унижение.
Ему было стыдно за свой поступок,  и  нетрудно  было  предположить,  что  он
постарается загладить свою вину. Людовик принадлежал к тому типу  мальчишек,
которые, даже если им очень чего-то хотелось, даже если придворные подхалимы
убеждали в безупречности его поведения, хотел тем не  менее  поступать  так,
как это правильно и его глазах.
   Он был виноват перед маленькой кузиной и, чтобы загладить свой  поступок,
пригласил ее с матерью на коронацию. Вот и  все,  больше  ничего,  Генриетта
была убеждена в этом.
   Теперь в числе других они сопровождали Людовика в собор.
   В шесть утра два епископа,  а  также  каноннки-монахи  прошли  во  дворец
архиепископа, где расположился Людовик, и поднялись в спальню короля. Регент
хора постучал в дверь серебряным жезлом.
   - Что вам угодно? - спросил изнутри старший камергер.
   - Нам нужен король, - сказали епископы.
   - Король спит.
   - Нам нужен  Людовик,  именуемый  Четырнадцатым,  сын  великого  Людовика
Тринадцатого, посланный Богом для того, чтобы быть нашим королем  Затем  они
вошли в спальню, где Людовик лежал в постели, делая вид, что  спит.  Он  был
одет в батистовую рубашку  и  красный  атласный  мундир,  расшитый  золотыми
галунами, разрезанный в нужных местах,  чтобы  помазать  его  елеем.  Поверх
всего была  одета  серебристая  мантия,  голову  венчала  шляпа  из  черного
бархата, украшенная перьями и бриллиантами.
   Епископы и их свита помогли королю подняться и отвели его в собор.  Когда
он появился в их сопровождении, Генриетта была не в силах  отвести  взор  от
прекрасного  юноши.  Глаза  присутствующих  были  прикованы  к   нему.   Ему
исполнилось  шестнадцать,  и  восхвалявшие  его  не  очень   преувеличивали,
заявляя, что его молодая красота не сравнима ни с чем.
   Сопровождаемая швейцарцами процессия проделала  путь  к  алтарю,  где  на
турецком  ковре  стоял  трон  короля  и  скамеечка  для  молитвы,  обтянутые
пурпурным бархатом и украшенные золотыми лилиями.
   Наблюдая церемонию, Генриетта думала  о  другом  человеке,  которого  она
действительно нежно любила. Если бы это происходило сейчас  с  ним,  как  бы
замечательно это было!  Если  бы  помазывали  елеем  ее  любимого  Чарлза  и
действие происходило не во Франции, а в Англии,  говорила  она  себе,  какой
счастливой она могла бы себя чувствовать. Вместе с ним она обрела бы  дом  и
жила бы при дворе, не испытывая унижений,  ее  не  тревожили  бы  чувства  к
кузену Людовику; наслаждаясь каждодневным общением с королем  Англии  и  его
окружением, она навсегда позабыла бы об этих странных порывах  и  влечениях,
которые пробуждал у нее один вид короля Франции.
   Епископы начали вопрошать присутствовавших, хотят  ли  они,  чтобы  принц
стал королем; после чего на ноги короля были  одеты  бархатные  сандалии,  а
также  широкое  платье,  долматик  и  огромная  церемониальная   мантия   из
пурпурного  бархата,  расшитая  золотыми   лилиями.   Сейчас   он   выглядел
действительно величественно. Освободив руку, чтобы с нее  легче  было  снять
перчатку, он дал одеть кольцо себе  ни  палец.  Затем  взял  в  правую  руку
скипетр, а в  левую  -  жезл  справедливости,  после  чего  на  голову  была
водружена большая корона Карла Великого,  и  его  провели  к  трону  принять
почтение знатнейших людей королевства.
   - Да здравствует король! - эхом разносилось по собору и парижским улицам.
   Людовик  XIV,  король-солнце,  был  возведен   на   престол.   Это   была
впечатляющая и волнующая церемония.  Слезы  текли  из  глаз  Генриетты.  Она
молилась за короля Англии, но  манящий  образ  французского  короля  незримо
присутствовал в ее мыслях и молитвах.
   До чего тяжкая и изнурительная вещь - изгнание, думал  Чарлз.  Какая  это
морока - переезжать с места на место  в  поисках  гостеприимства!  Но  нужно
уметь подавлять в себе такие чувства, пока ты - нищий.
   - Эх, - сказал он однажды, глядя из окна своего дома в Кельне на реку,  -
хорошо еще, что я человек слабохарактерный,  иначе  при  моем  происхождении
было бы и вовсе непереносимо терпеть такое положение. Во  всем  плохом  есть
что-то хорошее. Очень успокаивающая мысль, не правда ли, друзья мои?
   И он улыбнулся канцлеру Эдварду Хайду; присоединившись к  нему  несколько
лет назад в Париже, этот  человек  стал  его  самым  доверенным  советником.
Королю нравился Хайд - мрачный, пожилой мужчина, не  унижавшийся  до  лести,
чтобы потом, после воцарения Карла, покрепче набить себе мошну.
   Мысль эта развеселила Чарлза.
   - Прочие, - сказал он, - хотят  обеспечить  себе  будущее  и  льстят,  не
потому даже, что надеются поиметь от меня в дальнейшем, а просто потому, что
лесть дешево стоит. Упреки стоят много больше. Вот почему я хочу,  чтобы  ты
был со мной, мой друг Эдвард. И если придет тот  счастливый  день,  когда  я
смогу вернуть себе все, что утратил, ты получишь хорошее  вознаграждение  за
свои упреки, которые обрушиваешь на меня все эти годы изгнания. Эй! Разве ты
чем-то недоволен?
   -  Я  был  бы  гораздо  больше  доволен,  если  бы  ваше  величество   не
пренебрегало моими укорами. Я бы предпочел  хвалить  вас  теперь,  нежели  в
будущем.
   - Если б все люди были такими же  достойными,  как  ты,  мой  канцлер,  -
беспечно сказал король. - И если бы у меня было в распоряжении  государство,
дела которого стоили твоего совета! Но,  увы!  Как  протекают  наши  дни?  В
тщетных надеждах и бесконечных развлечениях. Какие новые  песни  будем  петь
сегодня? А  может  быть,  лучше  перекинуться  в  кости?  Да,  со  всеми  ли
хорошенькими женщинами здесь мы познакомились?
   - Ваше величество, а не могли бы вы удовольствоваться  одной  любовницей?
Это бы очень способствовало вашей респектабельности в глазах Европы.
   - Я и довольствуюсь одной, пока я с ней. От всей души довольствуюсь. Одна
оставляет меня, появляется другая, и я снова довольствуюсь одной.
   -  Если  вы,  ваше  вел