когда провела здесь, будучи для всех дочкой Харриет.
   Вчера от Стивенсов прискакал с письмами один из  их  грумов.  Матушка
извещала, что  в  конце  недели  собирается  домой.  Путешествие  Оттуда
занимало по обыкновению не так уж много  времени  -  от  силы  две  ночи
придется провести на постоялых дворах, если не поспешить.  Однако  грумы
умудрялись уложиться всего  в  два  дня,  причем  каждый  раз  старались
управиться в более короткий срок.
   То утро выдалось искристое, сверкающее.  Март,  вопреки  устоявшемуся
мнению о себе  как  "о  робком  ягненке",  рвался  на  свободу,  подобно
заправскому льву. Воздух был напоен весною. Длинная зима кончилась, ночи
становились все короче и короче, и, хотя солнце светило еще не в  полную
силу, его лучи уже вовсю разгуливали  по  полям  и  деревьям.  Я  любила
выезжать верхом в лес, любила наблюдать, как меняется все вокруг. А  еще
я была без ума от животных, если не считать наших  собак  и  лошадей,  я
обожала разных птиц и вообще всех диких тварей. Они всегда  приближались
ко мне, будто понимая, что у меня и в мыслях нет причинить им вред,  что
я хочу им только помочь.  Я  знала,  как  нужно  говорить  с  ними,  как
успокоить их. Отец утверждал,  что  этот  дар  у  меня  от  рождения.  Я
ухаживала за кроликами и воробьями, а однажды на болоте  нашла  выпь.  У
нее была сломана лапка, и я не могла оставить ее в беде.  Какая  радость
была видеть, как она выздоравливает!
   Я любила жизнь в имении, но знала и то, что рано или поздно  наступит
час, когда мне придется уехать с семьей в Лондон, чтобы бывать на  балах
и, в конце концов, найти себе подходящего мужа.  Сказать  по  правде,  я
страшилась этого; единственное  утешение,  что  родители  не  собираются
выдавать меня замуж  насильно,  столь  велико  их  желание  видеть  меня
счастливой.
   В любом случае мне еще только тринадцать, и  вся  эта  суета  -  дело
будущего, хотя Карлотта, насколько я припоминаю, вряд  ли  была  старше,
когда по уши влюбилась в Бомонта Гранвиля. Но Карлотта и есть Карлотта.
   - Она уродилась такой, сразу со всеми  женскими  хитростями,  которые
приобретаются в течение жизни, - говорил дед, - а воспользовалась  пока,
дай Бог, половиной из них.
   Он сказал это с явным одобрением. Не надо быть  семи  пядей  во  лбу,
чтобы сообразить, что уж  я-то  родилась,  не  наделенная  ни  Одной  из
вышеуказанных хитростей.
   Но в то памятное мартовское утро меня ничто не заботило. Я наблюдала,
как трудятся, устраивая гнезда, грачи, видела несколько куликов, которых
мы иногда называем "жаворонками-бегунками". Они, действительно,  немного
похожи на жаворонков, и человек несведущий, не понаблюдавший их  раньше,
мог бы запросто их перепутать. Я любила  смотреть,  как  они  бегают  по
земле - бегают, а не прыгают. Я слышала также крик выпи, точно прохныкал
кто-то. Подходить ближе я не стала, гнездо, судя по  всему,  И  так  уже
недалеко, а бедняжка очень беспокоится за свое потомство.
   Я миновала Эндерби-холл. Тут никто не жил - чистой воды  абсурд,  как
выражался отец. Такой большой дом, с обстановкой, и стоит  без  дела,  а
все из-за Карлотты, ее капризов. Этот дом достался ей вместе с остальным
богатством от Роберта Фринтона. Одно время она подумывала о  том,  чтобы
продать имение, но внезапно - очередной каприз, говорил отец, - изменила
свое решение.
   Не скажу, что Эндерби был  уж  очень  мне  по  душе.  Когда  мы  были
маленькими, Карлотта как-то попыталась меня тут напугать. Она  поведала,
что однажды, будучи еще совсем  крошкой,  забрела  сюда  и  заблудилась.
Старшие, конечно, запаниковали, но вскоре обнаружили ее спящей в  шкафу.
На Роберта Фринтона это  так  подействовало,  что  с  тех  пор  он  стал
называть этот шкаф не иначе, как "Шкаф Карлотты".
   Она заманила меня сюда и попыталась запереть, но я догадалась, что  у
нее на уме, и единственный раз в жизни сумела ее перехитрить и улизнуть.
"Глупая! - вскинулась она потом. - Я  не  собиралась  бросать  тебя  тут
одну! Я хотела лишь, чтоб ты поняла, что чувствует человек,  оказавшийся
взаперти в заколдованном доме".  Она  смерила  меня  взором,  в  котором
таилась, как это часто у нее бывало, злоба. "Некоторые  седеют  за  одну
ночь! - объявила она. - Некоторые просто помирают со страху!  Интересно,
как бы ты выглядела с  седыми  волосами?  Все,  наверно,  лучше,  чем  с
бесцветными!"
   Да, Карлотта иногда была безжалостна, но мое благоговение  перед  ней
ни разу не пошатнулось. Я всегда искала возможность привлечь ее внимание
и была безумно рада, когда это удавалось,  пусть  даже  ценой  кошмарных
экспериментов, вроде того, которому она собиралась  меня  подвергнуть  в
Эндерби-холле.
   Итак, я проехала мимо, вдоль границы владений, некогда купленных моим
отцом и потом перешедших к Эндерби. Ныне вокруг поместья была  возведена
стена.
   Я уже почти миновала Грассленд Мэйнор, имение  Уиллерби,  когда  юный
Томас Уиллерби заметил меня и позвал заглянуть  к  ним.  Мне  ничего  не
оставалось,  как  принять  приглашение,  а  другого  и   не   ожидалось.
Томас-старший вообще обожал гостей, особенно если в этой роли оказывался
кто-нибудь из Эверсли. . Я отвела лошадь  на  конюшню,  и  мы  вместе  с
Томасом-младшим вошли в дом.
   Томас-старший пришел в восторг, увидев меня. Мне пришлось  поделиться
с ним всеми-новостями, а он тем временем послал за  вином  и  пирожными,
которые я,  чтобы  его  не  обидеть,  должна  была  отведать.  Он  любил
щегольнуть своим гостеприимством.
   Я сообщила, что матушка скоро вернется, и он  заметил,  как  мы  все,
должно быть, рады пополнению в семье. Я  созналась,  что  уже  заждалась
матушку. Вот она приедет, и тогда  мы  узнаем  самые  важные  новости  о
ребенке и Карлотте.
   Он сказал:
   - А у меня тоже есть новости: я купил местечко неподалеку от Йорка.
   - Ой, неужели вы все-таки решили уехать?
   - Как ты, вероятно, знаешь, моя дорогая, я довольно  долго  колебался
и, наконец, принял решение.
   - А что будет с Грасслендом?
   - Я продам его.
   "Странно, - подумала я, - почему  удача  не  улыбнется  местам  вроде
Грассленд Мэйнор или Эндерби-холл? Неужели  и  впрямь  существует  такая
вещь, как невезение, ведь эти дома, по всей видимости, так и притягивают
к себе гнев судьбы? Даже семейство Уиллерби не избежало его,  хотя  одно
время они жили счастливо. А потом  жена  Томаса  умерла,  родив  малютку
Кристабель. Все это так печально..."
   - Вот такие дела, - сказал Томас-старший. - Быть может, твои родители
помогут мне с продажей? Сам я не хочу оставаться здесь и ждать, пока все
уладится... У меня ведь теперь есть новый дом.
   - Мы с удовольствием покажем ваше имение всем живущим вокруг. Вы  уже
обсудили это с отцом?
   - Нет, ждал, когда твоя матушка  вернется.  Ты  говоришь,  она  скоро
прибудет? Это хорошее известие. Придворные вести куда хуже.
   - Даже так?
   - Увы! Король, говорят, сломал ключицу.
   - Надеюсь, это не очень серьезно?
   - Какое-то время ему, по слухам, придется побыть в постели,  -  подал
голос Томас-младший. - Он ехал верхом из Кенсингтона  в  Хэмптон-корт  и
упал с лошади. Та, говорят, запнулась, угодив ногой в кротовую нору -  Я
слышала, - добавил его отец, - что  якобиты,  напившись  "до  чертиков",
поднимали очередной бокал за этого  крота,  который  будто  бы  сослужил
стране хорошую службу.
   - Как жаль, что они радуются чужой беде! Ну, а лошадь? Она-то  сильно
пострадала?
   - Чего не знаю, того не знаю, по-моему, это считается несущественным.
   Пока мы пили вино, появился еще один гость. Это был мой дядюшка  Карл
из Эверсли. Он служил в армии и домой возвращался лишь на побывку.
   - Кого я вижу!.. Привет, Дамми! -  воскликнул  он.  Он  вообще  очень
веселый, наш дядюшка Карл, и воображает, что тонко шутит,  коверкая  мое
имя, а ведь ему прекрасно известно, как раздражает это мою матушку . - А  у  меня
новость: король скончался.
   - Я  думал,  он  всего-навсего  ключицу  сломал,  -  пробормотал  Том
Уиллерби.
   - Очевидно, у  него  и  раньше  бывали  приступы,  но  он  в  течение
какого-то времени пытался сохранить свое недомогание в тайне, а  сегодня
в восемь утра скончался.
   - Ну, а теперь начнется, - заметил Томас Уиллерби. - Пойдут круги  по
воде.
   - Если вы имеете в виду якобитов, то совершенно с вами согласен.  Они
лишились последнего шанса, сегодня же Анна была провозглашена королевой.
Так как, не выпить ли нам за новую власть?
   Бокалы были наполнены, и мы  выпили  за  здоровье  нового  монарха  -
королевы Анны.

***

   У Эверсли всегда были тесные связи с двором. Мой дед Карлтон  Эверсли
ходил в больших друзьях у Карла II. Потом он, правда, оказался замешан в
мятеже Монмута и вместе с пресловутым  Джеймсом  , разумеется, попал в немилость. Хотя Вильгельм и Мария  приняли
его, он никогда уже не достигал тех вершин, что при Карле. Но как бы там
ни  было,  присутствие  наше  на  коронации  представлялось  само  собой
разумеющимся, и мы занялись необходимыми приготовлениями к отъезду.
   На дворе уже стоял апрель. Дочери Карлотты  исполнилось  два  месяца,
так что ей о Лондоне думать не приходилось.  Харриет  тоже  не  поехала.
Должно быть, она впервые в своей жизни пропускала такого  рода  событие,
но, мне кажется, тут начал давать знать о  себе  возраст,  все-таки  она
была на несколько лет старше моей бабушки.
   Никогда еще  из  Эверсли  не  отправлялась  столь  большая  компания:
бабушка с дедом, мои родители, дядюшка Карл и я.
   - Дамми, - заметил дядюшка Карл, - тебе будет весьма полезно  увидеть
хотя бы кусочек жизни.
   - Она еще слишком мала, Карл, - сказала матушка. - И зовут ее,  между
прочим, Дамарис.
   - А я разве спорю? - парировал дядюшка Карл. - Еще с тех  пор,  когда
держал ее,  совсем  кроху,  на  руках,  я  помню,  что  нельзя  называть
маленькую Дамми "Дамми"
   Матушка раздраженно щелкнула  языком,  но  не  рассердилась.  Было  в
дядюшке Карле что-то невыразимо привлекательное.  Он  на  несколько  лет
младше матушки, и иногда, вспоминая былые дни, она рассказывала мне, как
безумно любил ее отец Карла и как, казалось, почти не замечал ее.
   "Но пришло время, и все переменилось", - проговорилась она как-то.  Я
почувствовала недосказанность в ее словах, но когда  спросила,  что  она
имела в виду, матушка лишь сжала губы и ни единой фразой не  обмолвилась
больше на эту тему. "Тайны, - подумала я. - Семейные тайны. Вероятно,  и
я в один прекрасный день буду посвящена в них".
   Итак,  мы  двинулись  в  Лондон.  Отъезд  наш  сопровождала   веселая
суматоха. Если бы Эдвин был дома, он, несомненно, сыграл бы немаловажную
роль в этой церемонии. Бабушка горевала, что он  сейчас  на  службе,  за
границей. Мы, однако, восторга своего не скрывали.
   - Если не веселиться на коронации, то когда же? - заметил  дед.  -  У
тебя появился новый монарх, и ты с чистой совестью  можешь  тешить  себя
мыслями о том, как хорошо будет теперь жить. Так что такой  момент,  как
коронация, упускать нельзя.
   Выехали мы в самом приподнятом состоянии духа, вся семья плюс шестеро
слуг, да вдобавок три лошади с поклажей  -  надо  же  нарядиться,  когда
пойдем ко двору.
   Я во все глаза смотрела на птиц. Я знала, где и кого  можно  увидеть:
иволгу - на открытом пространстве, свиристелей - всегда возле  деревьев,
горлиц - в лесу. В это время года я любила слушать их  веселое  пение  -
бедняжки так радуются, что зима, наконец-то, кончилась.
   Я сказала матушке, что для меня  счастье  просто  слышать  птиц.  Она
ответила мне теплой одобрительной улыбкой. Позже я расслышала,  как  она
негромко шепнула бабушке:
   - Дамарис, я уверена, никогда не даст мне повода для беспокойства.
   А бабушка ответила:
   - Не зарекайся, Присцилла. Беда иногда  приходит  оттуда,  откуда  ее
меньше всего ждешь.
   - У вас сегодня странное настроение, матушка.
   - Ты права, - согласилась бабушка. - Это, должно быть, оттого, что мы
все едем в Лондон. Мне невольно вспоминается побег Карлотты.
   - О, как я благодарна Господу, что все уже позади!
   - Да, с Бенджи она в безопасности.
   - И теперь  у  нее  есть  ребенок,  а  он  способен  образумить  даже
Карлотту.
   Они  замолчали  и  всю  дорогу,  покуда  не  показались  серые  стены
лондонского Тауэра, не проронили больше ни слова.
   Прибытие в Лондон -  событие,  всегда  волнующее.  На  улицах  бурлит
жизнь, кругом шум, гам. Я никогда еще не видела столько народу,  сколько
в Лондоне, не похожих друг на друга людей, об образе жизни  которых  мы,
деревенские, можем лишь догадываться. Тут были джентльмены в  элегантных
платьях, блистающих то ли настоящими, то ли фальшивыми  алмазами;  леди,
напомаженные и напудренные; продавцы и  их  ученики,  стоящие  в  дверях
лавок и зазывающие прохожих  купить  товары  на  любой  вкус.  Тут  была
восхитительная река, по которой  плавали  самые  разнообразные  лодки  и
суда. Мне бы никогда не надоело смотреть  на  лодочников,  покрикивающих
гребцам: "Раз, и раз, и раз!" -  доставляющих  пассажиров  с  берега  на
берег,   либо   предлагающих   им   увлекательное    путешествие    мимо
достопримечательностей  Вестминстера  и  Тауэра.  Мне  нравились  песни,
которые они пели, а когда не пели, то громко бранились между собой.
   Матушка меня к реке и близко подпускать не хотела. Я слышала, как она
говорила, что люди, едва ступив в лодку, напрочь забывают свои манеры  и
происхождение и даже представители  высшего  света  допускают  грубость,
которая вряд ли приемлема в добропорядочном обществе.
   Пусть Карлотта с какой угодно насмешкой  называет  меня  "деревенской
девочкой", я ничего не могла с собой  поделать:  Лондон  меня  очаровал.
Здесь было много того, чего никогда не  увидишь  в  деревне.  Кареты  на
улицах, в которых восседали царственные дамы и кавалеры, ошеломляли меня
ничуть не меньше, чем уличные сценки. Мне довелось увидеть в балаганчике
на Чаринг-кросс героев  кукольного  представления,  а  на  Чип-сайде  на
каждом шагу встречались шпагоглотатели и фокусники,  проделывавшие  свои
трюки на потеху прохожим. Попадались  гиганты  и  карлики,  показывающие
"представление всем на удивление";  продавцы  баллад,  распевающие  свои
песни хриплыми голосами, пока какой-нибудь доброхот не позовет их в  дом
и не накормит.
   Самым главным аттракционом была, конечно,  казнь  через  повешение  в
Тайберне, но вот чего-чего, а ее я смотреть никак не хотела, да если  бы
и захотела, мне б не позволили. Карлотта однажды видела, как  вешают,  и
потом описала все это мне - не то чтобы ей очень уж это  понравилось,  а
просто она иногда любила меня напугать.
   Гранвиль взял ее на церемонию  казни  с  той  целью,  чтобы,  как  он
говорил, она поняла "почем фунт лиха". По ее словам, ужасно смотреть  на
то, как на специальной повозке доставляют к месту  казни  приговоренных;
как она старалась не упустить ни одной детали, хотя глаза сами  по  себе
зажмуривались. Она рассказывала, как  несчастные,  обреченные  на  такую
смерть, произносят последние слова и каются...
   Я сказала: "Перестань! Я не хочу этого слышать".  Но  она  продолжала
рассказывать, уснащая свой рассказ  такими  жуткими  подробностями,  что
они, я полагаю, делали казнь еще более жестокой, чем на самом деле.
   Во время других поездок в Лондон я вместе с родителями ходила на Мэлл
  -  поистине  замечательное
место, которым не гнушались самые респектабельные  леди  и  джентльмены.
Они важно  ходили,  раскланиваясь  с  друзьями  и  знакомыми,  и  иногда
останавливались, чтобы побеседовать либо условиться о встрече. Я  любила
Мэлл. Дед рассказывал, что он несколько раз  играл  тут  в  пэлл-мэлл  с
самим  королем  Карлом.  Теперь  здесь  стояли  цветочницы,  девушки   с
корзинами апельсинов, которые они предлагали прохожим, можно  было  даже
запросто столкнуться лицом к лицу  с  молочницей,  приведшей  сюда  свою
корову и продающей только что надоенное молоко, так что покупатели могли
не сомневаться в его свежести. Гулять и наблюдать за людьми  было  очень
волнующе. Это всегда приводило меня в восторг.
   "А ты  ночью  на  это  взгляни",  -  подзадоривала  меня  Карлотта  и
рассказывала про кавалеров, которые рыскают в толпе в  поисках  девочек,
способных удовлетворить их похоть. По ночам на Пэлл-Мэлл высыпают "дамы"
в  отрепьях  и  заплатках,  а  иногда  в  масках.  Вот  тогда  бы  здесь
погулять... "Бедная маленькая Дамарис! Тебе этого никогда не  позволят!"
А когда я сказала, что и  ей  никто  бы  этого  не  позволил,  она  лишь
расхохоталась.
   Наверное, я никогда не смогу не думать о Карлотте, а  здесь,  в  этом
городе приключений, и подавно она будто стала еще ближе мне.
   Мы остановились в городском доме Эверсли, что расположен в двух шагах
от Сент-Джеймского дворца. Матушка заявила, что  я  должна  как  следует
выспаться перед завтрашним днем: если хотим успеть к  началу  церемонии,
то встать придется рано.
   Проснувшись поутру, я с трепетом обнаружила, что  лежу  в  незнакомой
постели. Я подошла к окну и выглянула на улицу, где уже начал собираться
народ. Люди собрались сегодня  со  всей  округи.  Было  двадцать  третье
апреля, день  Святого  Георгия.  Царило  всеобщее  возбуждение.  "Каково
сейчас королеве?" - подумалось мне. Что она чувствует, принимая  корону,
которая по праву не  принадлежит  ей?  Англичане,  конечно,  никогда  не
посадили бы на трон католичку. Я слышала, как дед растолковывал,  что  к
чему. И король Яков сохранил бы корону, сменив веру. Он  отказался  и  в
результате все потерял,  а  на  небосклоне  взошла  звезда  протестантов
Вильгельма и Марии, ныне покойных, и вот теперь сестра  Марии,  Анна,  -
наша королева.
   Якобиты возмущались, но народ, судя по настроению, был за  Анну  или,
возможно, просто хотел праздника коронации.
   В  одиннадцать  часов   мы   въехали   и   увидели   Ее   Величество,
направляющуюся  из  Сент-Джеймского  дворца  в   Вестминстер.   Королева
восседала на носилках, поскольку из-за водянки  и  распухших  вследствие
этого ног не могла ходить. Ей было тридцать семь лет  от  роду,  возраст
небольшой для таких мучений, но она родила столько детей,  и  никого  из
них не было уже в живых, последним умер Дюк Глочестер, на  которого  она
возлагала все свои надежды, а это не могло не сказаться на ней.
   Принц Георг Датский, преданный ей  муж,  шествовал  перед  носилками,
следом  за  архиепископом  Кентерберийским.  Их   свита   являла   собой
грандиозное зрелище: кавалеры Ордена Подвязки, главнокомандующие  армии,
служители церкви в черных капюшонах во главе с Верховным  распорядителем
Англии.
   Королева выглядела спокойной и удивительно  прекрасной,  несмотря  на
свою полноту, что вообще-то наводит на  мысль  о  недостатке  физических
упражнений и чревоугодии; на  голове  у  нее  сиял  усеянный  изумрудами
золотой обруч, и это украшение очень шло ей.
   У нас  были  свои  места  в  монастыре,  куда  мы  и  последовали  за
процессией, прокладывая себе дорогу среди толпы.
   Был   напряженный   момент,   когда   Томас   Теннисон,   архиепископ
Кентерберийский, представил королеву собранию и вопросил:
   - Господа, я имею честь представить  вам  королеву  Анну,  бесспорную
королеву нашего государства. Готовы ли вы вручить  ей  свои  владения  и
судьбы и послужить, когда наступит день?
   Мне показалось, что после этих слов наступила долгая неловкая  пауза,
но скорей всего пауза эта - лишь плод моего воображения: я слишком много
слышала о якобитах.
   - Да благословит Бог королеву Анну! - прокатилось по рядам.
   После этого архиепископу надлежало еще трижды повторить свой  вопрос,
и, поворотясь лицом попеременно к востоку,  западу,  северу  и  югу,  он
сделал это.
   Самый волнующий момент был, когда хор затянул:
   - Возрадуйся же новой королеве, о,  Господь!  Пусть  счастлива  будет
она, согреваема заботой Твоею! Даруй же ей благословение свое и  возложи
на голову корону злата чистого!