Берсаба? - спросила мать.
   - Я начну писать, когда произойдет что-нибудь интересное, - ответила  моя
сестра. Мать кивнула.
   - Да, кстати, я полагаю,  что  нам  пора  навестить  вашего  дедушку.  Мы
отправимся на следующей  неделе.  У  вас  будет  достаточно  времени,  чтобы
собраться.
   Она поцеловала нас и вышла.
   А на следующий день мы получили дневники и  запирающиеся  шкатулки,  и  я
записала все, рассказанное выше.
   Ничего необычного в нашем визите к дедушке в замок Пейлинг  не  было.  Мы
ездили туда несколько раз в год. Он жил неподалеку в мрачном месте - всего в
пяти милях от побережья, но эти поездки всегда волновали  меня,  потому  что
еще не так давно там случились ужасные вещи. Моя мать  мельком  упомянула  о
них, и она знала, что говорила: ее детство прошло именно в  этом  замке.  Ее
мать,  а   наша   бабушка   Линнет   Касвеллин   умерла   при   таинственных
обстоятельствах (как я предполагала, ее убили), и теперь наш дедушка,  Колум
Касвеллин, жил странной уединенной жизнью в Морской башне, что  было  тяжким
испытанием и для окружающих, и особенно для него самого. Мои дядя Коннелл  и
тетя Мелани жили в другой части цитадели с четырьмя детьми. Их  семью  могли
бы  назвать  обычной,  если  бы  не  резкий   контраст   между   безмятежным
спокойствием моей тети Мелани и  необузданным  поведением  дедушки,  который
создавал зловещую атмосферу.
   Поскольку Пейлинг находился так близко  от  моря,  то  само  расположение
замка считалось одним из главных его достоинств. Гул моря был слышен даже за
его толстыми стенами, тем более в шторм. По сравнению  с  ним  наша  усадьба
казалась  слишком  спокойной,  а  для  семнадцатилетней  девушки,   жаждущей
приключений, спокойствие равнозначно скуке, и я не осознавала, что  мой  дом
был  действительно  очень  милым,  пока  не  покинула  его.  Старую  усадьбу
разрушили в те времена, когда разогнали монастыри,  и  наш  дом  возвели  на
фундаменте из старых  камней.  Его  закладывали  в  дни  правления  королевы
Елизаветы и построили, как и многие дома того времени, в форме буквы Е,  что
являлось данью уважения королеве. В  доме  было  полно  укромных  уголков  и
закутков, кладовок и чуланов, а также чудесная старинная  кухня.  Окружающие
усадьбу  земли  прекрасно  возделывались:  огород,  розарий  и  цветники   -
некоторые в итальянском стиле, но большей частью разбитые по-английски. Мать
уделяла садам и огороду много внимания, как, впрочем, и всему  остальному  в
доме,  так  как  он  дал  прибежище  ее  бесценной  семье.  Впечатление   от
ухоженности хозяйства увеличивалось  после  посещения  замка  Пейлинг,  где,
несмотря  на  усилия  тети  Мелани,  возникало   ощущение   запущенности   и
заброшенности.
   Но  мы  с  Берсабой  относились  к  этому  по-разному,  что  говорило   о
противоположности наших характеров.
   Наутро после нашего дня рождения я спросила Берсабу, рада  ли  она  тому,
что на следующей неделе мы едем к дедушке.  Мы  сидели  в  учебной  комнате,
оставленные  гувернанткой  для  того,  что   называлось,   по   ее   словам,
"индивидуальными занятиями".
   Берсаба пожала плечами, опустила глаза, и я заметила, что  она  прикусила
нижнюю губу. Прекрасно зная ее повадки, я поняла, что она слегка расстроена.
Но ее чувства могли  быть  смешанными.  Она  ненавидела  замок  Пейлинг,  но
кое-что там ее привлекало: наш кузен Бастиан.
   - Любопытно, долго ли мы там пробудем, - продолжала я.
   - Думаю, не больше недели, - ответила она. -  Ты  ведь  знаешь,  мама  не
любит уезжать куда-нибудь, потому что боится, что в ее  отсутствие  вернется
папа, и она не сможет встретить его.
   Наш отец часто уезжал на несколько месяцев, занимаясь делами  Ост-Индской
компании, которая была основана вместе с другими лицами его отцом и в данное
время процветала. В этом тысяча шестьсот тридцать девятом году ее  дела  шли
хуже, чем обычно, что для нашего отца служило только стимулом. Многие  люди,
связанные с компанией, приезжали в  Тристан  Прайори  и  все  всегда  что-то
оживленно обсуждали. В последний  раз,  например,  много  говорили  о  новой
фабрике, которую собирались построить на берегу реки Хугли в Индии.
   -  Фенимор  обязательно  пошлет  весточку,  если  на  горизонте  появится
корабль, - напомнила я.
   - Ну да, но матушка любит быть здесь.
   - Я возьму свою новую муфту, - заявила я.
   - Муфта летом! Ты с ума сошла!
   Переубедить меня  было  невозможно.  Муфта  была  подарена  мне  на  день
рождения. А носить ее я хотела потому, что кто-то сказал, будто бы их  носят
все дамы при дворе короля Карла, и это чрезвычайно модно.
   - А кроме того, - продолжала Берсаба, - где ты будешь носить ее  в  замке
Пейлинг? Я возьму с собой альбом для эскизов, - добавила она.
   Взяв лист бумаги, Берсаба стала делать какой-то  набросок.  Рисовала  она
очень хорошо и могла несколькими штрихами создать нужное впечатление. Как-то
она нарисовала море с "Зубами дьявола", этими страшными скалами, и  я  вдруг
почувствовала, что словно гляжу на них из башенного окна замка Пейлинг.
   Она  начала  рисовать  дедушку  Касвеллина.  Каким  странным   человеком,
наверное, был он в те времена, когда еще мог ходить! Но  теперь  он  не  мог
двигаться и большую часть времени проводил, лежа на диване или раскатывая  в
кресле на колесиках. В таком состоянии дедушка находился  уже  очень  давно,
лет за двенадцать до нашего рождения. Нам казалось, что он  был  обречен  на
неподвижное пребывание в кресле за какой-то ужасный грех. При виде  деда  мы
вспоминали о Летучем Голландце.
   - Ну, - лукаво протянула я, - неплохо будет повидаться с нашими кузенами.
   Берсаба продолжала рисовать, но я  знала,  что  она  думает  о  Бастиане.
Двадцатитрехлетний Бастиан, похожий  на  тетю  Мелани,  мягкий,  добрый,  он
никогда не относился к нам с покровительственным высокомерием, как это часто
бывает со старшими. Так же, впрочем, вел себя и наш брат Фенимор.  У  нас  в
доме подобного отношения не потерпела бы  мать,  но  в  замке  Пейлинг  дела
обстояли иначе. Похоже, в какой-то момент  Бастиан  стал  оказывать  Берсабе
знаки внимания, после чего она стала его преданной поклонницей:  она  всегда
охотно реагировала на его одобрение, выраженное в любой форме.
   Еще у нас было три кузины. Самой старшей,  Мелдер,  было  двадцать  шесть
лет, и она не собиралась выходить замуж. Она  любила  домашнее  хозяйство  и
управлялась с дедушкой Касвеллином лучше всех остальных, отчасти потому, что
пока он сыпал  проклятиями  и  ругательствами,  Медлер  спокойно  продолжала
делать свое дело.  Кроме  того,  была  кузина  Розен,  девятнадцати  лет,  и
Гвенифер - семнадцати.
   Поскольку тетя Мелани, сестра моего отца, была замужем за братом  матери,
Коннеллом, все мы находились в двойном родстве. Видимо,  это  сближало  нас,
но, быть может, играло свою роль и то, что тетя Мелани,  как  и  наша  мать,
была предана идее дома, и обе они верили в  необходимость  постоянной  связи
между семьями.
   Берсаба начала рисовать Бастиана.
   - Не такой уж он красавец, - запротестовала я.
   Она покраснела и порвала рисунок.
   Я подумала: "Она действительно любит Бастиана". Но тут же забыла об этом.
***

   Через неделю мы отправились в замок Пейлинг:
   Берсаба, я, наша  мать,  три  грума  и  две  служанки.  В  Пейлинге  было
достаточно слуг, но на дорогах  случались  нападения  разбойников,  и  слуги
выполняли роль охраны. Мой отец взял с матери обещание никогда  не  выезжать
из дому без соответствующей охраны, и хотя дорога к замку  была  нам  хорошо
знакома, мать никогда не нарушала данного обещания.
   В это утро Берсаба выглядела прекрасно.  Июнь  -  чудесный  месяц,  когда
живые изгороди разгораются цветами  шиповника  и  кружевами  кервеля,  когда
заросли дрока с ярко-желтыми  цветами  словно  освещают  холмы,  а  в  полях
начинает краснеть щавель. Берсаба надела пышные красные юбки, в  которые  мы
всегда наряжались для верховой езды, называя их в шутку "охранниками". Я  на
этот раз надела синие юбки. Обычно  мы  одевались  немножко  по-разному,  но
иногда - совершенно одинаково, заставляя окружающих теряться в  догадках.  Я
прекрасно подражала Берсабе, а она - мне. Время от времени мы упражнялись  в
этом, и одним из наших любимых развлечений в детстве было дурачить знакомых.
Мы смеялись чуть ли не до истерики, когда кто-нибудь говорил  Берсабе:  "Ну,
мисс Анжелет, хватит притворяться Берсабой. Меня не проведешь". Я  объяснила
Берсабе, что это дает нам определенную власть над людьми,  что  в  некоторых
обстоятельствах можно было бы использовать с выгодой. Так вот, в тот день на
ней было красное, а на мне - синее; наши плащи были одного цвета с юбками, и
на обеих  были  мягкие  коричневые  сапоги.  Таким  образом,  в  дороге  нас
перепутать было невозможно. Но я знала,  оказавшись  в  Пейлинге,  мы  будем
время  от  времени  одеваться  одинаково  и   с   наслаждением   разыгрывать
окружающих.
   Мы ехали по обе  стороны  от  матери.  Она  была  задумчива.  Несомненно,
матушка думала о нашем отце и гадала, где он сейчас. Она всегда беспокоилась
о нем, ведь в море человека поджидает  множество  опасностей  и  никогда  не
известно, вернется ли он домой.
   Однажды я заговорила с ней об этом, и мама сказала, что, если бы  не  эти
переживания, она не чувствовала  бы  такой  радости  при  встрече.  "Следует
помнить, - сказала она, - что жизнь состоит из света и тени  и  свет  всегда
выглядит ярче по контрасту с тенью". Мою мать можно назвать  философом;  она
всегда пыталась научить нас понимать и  принимать  жизнь  такой,  какая  она
есть, поскольку считала, что подобное  отношение  к  жизни  помогает  стойко
переносить удары судьбы.
   Если бы с нами к замку Пейлинг ехали  мои  отец  и  брат,  мать  была  бы
счастлива. Я остро ощутила свою любовь к ней и  запела,  искренне  благодаря
Бога, одарившего меня такой матерью:

   А ну-ка, милый, погляди,
   Хей-хо, хей-хо, хей-хо,
   Цветок весенний на груди
   И счастье впереди...

   Мать улыбнулась мне, как бы разделяя мои  чувства,  и  начала  подпевать,
велев слугам делать то же самое. Потом мы по очереди  запевали  какую-нибудь
песню на выбор, а остальные подхватывали  ее.  Но  когда  очередь  дошла  до
Берсабы, ей пришлось петь в одиночестве. Это была песня Офелии:

   Как узнать, кто милый ваш?
   Он идет с жезлом,
   Перловица на тулье,
   Поршни с ремешком.

   Ах, он умер, госпожа,
   Он - холодный прах.
   В головах - зеленый дерн.
   Камешки в ногах

   Берсаба пела необычайно взволнованно, и когда она дошла до заключительных
строк, я представила себе сестру, лежащей в воде с волосами, которые шевелит
течение, с лицом бледным и неживым. Я ощущала в ней что-то странное, чего  я
не  могла  понять,  хотя  мы  и  были  почти  единым  целым,  -  эта  тихая,
ненавязчивая манера поведения, способная, тем не менее, изменить  настроение
окружающих.
   Она заставила нас забыть об июньском утре, о солнце, о цветах и  радостях
жизни, напомнила нам о смерти. Мы прекратили петь и ехали молча до тех  пор,
пока не показались башни замка.
   Солнце отражалось на острых изломах гранита, заставляя  их  сверкать  как
бриллианты. Это впечатляющее зрелище никогда не оставляло меня  равнодушной.
Надменная, грубая, вызывающая цитадель всегда казалась мне живым  существом,
и я была горда принадлежностью к ней. Наш дом казался каким-то  добродушным,
хотя его камни были такими же (или почти такими  же)  старыми,  как  те,  из
которых был сложен замок; но Тристан  по  сравнению  с  замком  Пейлинг  был
просто милой и уютной обителью. Четыре зубчатые башни твердыни ясно говорили
о том, что  это  -  крепость,  остававшаяся  неприступной  в  течение  шести
столетий, поскольку основан замок был еще во времена Вильгельма Завоевателя,
а позже расширялся и  укреплялся.  Всякий  раз,  когда  я  его  видела,  мое
воображение начинало работать, и я представляла  себе  защитников  крепости,
которые льют кипящее масло на головы осаждающих и обстреливают их из  луков.
На тяжелой  дубовой  двери,  укрепленной  железными  полосами,  -  той,  что
находилась под сторожевой башней у ворот, - были видны  отметины,  вероятно,
оставленные боевыми топорами.
   Мы подъезжали с запада, и две башни были скрыты от наших взоров:  Изелла,
где по слухам, жили привидения, и Морская, где теперь жил дедушка Касвеллин.
Я взглянула на мать. Лицо ее было  озабоченным,  и  мне  страшно  захотелось
узнать, какие картины встают при виде замка в ее воображении. Когда-нибудь я
прочитаю о ее жизни там - полной происшествий и  одновременно  несчастливой,
потому что именно это и было, видимо, причиной ее невеселых размышлений.
   Выражение лица Берсабы тоже изменилось. У нее был четкий профиль, высокие
скулы, удлиненные  глаза  с  золотистыми  ресницами,  кончики  которых  были
темными. Глядя на нее, я часто думала: описывая  сестру,  я  описываю  себя,
ведь я выгляжу точно так же или почти так же. У нас могло быть  лишь  разное
выражение лица. Наша мать как-то сказала: "Когда вы повзрослеете, то станете
менее схожими. Жизненный опыт изменяет лица, а вас вряд ли ждет одна и та же
судьба".
   "Да и теперь, - подумала я, - мы можем выглядеть по-разному, так как  она
всегда менялась, приезжая в замок Пейлинг". Она была  более  скрытной,  и  я
ощущала, что ей удается сделать то,  что  она  всегда  пыталась  сделать,  -
отстраниться от меня. Бывали моменты, когда я точно знала, о чем она думает,
но сейчас она держала меня  на  расстоянии,  а  когда  мы  приедем  в  замок
Пейлинг, она и вовсе может замкнуться в себе.
   Я часто задумывалась: что же в замке Пейлинг делает ее такой?
   Когда мы проезжали под опускной решеткой, направляясь во внутренний двор,
раздался голос Розен:
   - Они приехали!
   Тут же появились тетя Мелани и с  ней  Мелдер  и  Гвенифер,  вышедшие  из
боковой двери замка. Началась обычная  для  таких  встреч  суматоха.  Конюхи
повели лошадей в конюшни, а служанки занялись багажом.
   Пройдя через комнату стражи, мы вошли в большой зал с каменными  стенами,
где висели алебарды, пики  и  несколько  комплектов  рыцарских  доспехов,  в
которых воевали наши предки.
   - Для начала пройдите в мою гостиную, - сказала Мелани, - а затем,  когда
немного придете в себя после дороги, можете отправляться в свои комнаты. Мне
очень приятно вновь видеть вас. Близнецы просто прелестны.
   Она улыбнулась нам, и я поняла, что она не различает, кто из нас кто.
   Вино и пирожные уже дожидались нас в комнате, обставленной точно так  же,
как подобное помещение в Тристане. Когда я видела этих  женщин  вместе,  мне
всегда было как-то странно думать, что этот замок был когда-то  домом  нашей
матери, а наш дом - домом тети Мелани.
   Мы все заговорили разом, как это всегда бывает в таких случаях.
   Потом мы разошлись  по  своим  комнатам.  Нас  с  Берсабой,  как  обычно,
поместили вместе, и Розен с Гвенифер пришли  помочь  нам  распаковать  вещи.
Гвенифер много рассказывала о балах, на которых она была в  прошлом  сезоне.
Ей еще не исполнилось восемнадцать лет, но ее сестра Розен  уже  выезжала  в
свет, и было решено, что они должны посещать балы  вместе.  Розен  полагала,
что Джордж Кролл собирается просить ее руки, и хотя  он  был  не  бог  весть
какой завидной партией, над этим все-таки стоило подумать.
   - Здесь так  мало  публики,  -  жаловалась  Розен.  -  Как  бы  я  хотела
отправиться к королевскому двору!
   Двор!  Само  это  слово  вызывало  представление   о   балах,   банкетах,
государственных торжествах и о великолепных платьях с изысканными кружевами.
   Розен сделала себе прическу с подвитой челкой, очень  понравившуюся  всем
нам, и сообщила, что эту моду будто бы ввела королева Генриетта  Мария.  Она
была очень весела, и ей вполне нравился Джордж Кролл, хотя  он  оказался  не
столь галантным кавалером, как ей бы хотелось.
   - В придворных кругах назревает множество конфликтов, - заявила Берсаба.
   Все уставились на нее. Это было в духе Берсабы - сказать что-нибудь очень
серьезное в то время, когда у всех веселое настроение. Она продолжала:
   - Отец беспокоится за вложенные в корабли деньги.
   - Деньги! - возмущенно воскликнула Розен. - Мы говорим о модах!
   - Моя дорогая кузина, - сказала Берсаба с  видом  превосходства,  -  если
возникают трения между королем  и  парламентом,  может  случиться  так,  что
никакие моды будут не нужны.
   - Это кто говорит? - спросила уже не на  шутку  рассердившаяся  Розен.  -
Наверняка, Берсаба.
   - Конечно, - подтвердила я.
   - Ах, Анжел, заставь ее замолчать, - попросила Розен.
   Я скрестила руки на груди и улыбнулась сестре.
   - Я не могу ей приказывать, - напомнила я им.
   - Просто глупо не обращать внимания на происходящее,  -  сердито  сказала
Берсаба. - Ты прекрасно знаешь, Анжел,  что  люди,  посещающие  отца,  очень
озабочены.
   - Они всегда  озабочены,  -  заявила  Гвенифер.  -  Люди  из  Ост-Индской
компании вечно чем-нибудь недовольны.
   - Они делают исключительно важную  для  страны  работу,  -  поддержала  я
сестру.
   -  Дружная  парочка  и  безгрешные  родители,  -  заключила  Гвенифер.  -
Давайте-ка поговорим о чем-нибудь поинтереснее.
   - Так Джордж Кролл действительно хочет просить руки Розен? - спросила я.
   - Почти наверняка, - ответила Розен, -  и  отец  почти  наверняка  скажет
"да", поскольку Кроллы -  хорошая  семья,  а  мама  скажет  "да",  поскольку
считает, что Джордж будет хорошим мужем.
   - Значит, его мы вычеркиваем из списка, - сказала Берсаба.
   - Как можно говорить такое! - воскликнула я.
   - Так уж обстоят дела, - настаивала Берсаба. - Придет и наш черед.
   - Я сама себе выберу мужа, - твердо заявила я.
   - Я тоже, - столь же твердо сказала Берсаба.
   Мы начали болтать о балах, кузины оценили  наши  наряды,  разговоры  были
легкомысленными, и мне это нравилось, но я была уверена, что Берсаба считает
такое  времяпровождение  глупым.  Она  устроила  один  из  своих   "периодов
молчания", которые так бесили меня,  потому  что  казалось,  будто  она  нас
попросту презирает.
   Мы обедали в большом зале, так как  народу  собралось  довольно  много  -
девять человек. Бастиан и дядя  Коннелл,  выезжавшие  осматривать  поместье,
успели вернуться.
   Когда мы переодевались к обеду, я предложила Берсабе:
   - Давай оденемся в синее? Она заколебалась, а потом на ее губах появилась
легкая улыбка:
   - Хорошо.
   - Мы немножко развлечемся, - сказала я, - сделав вид, что ты - это я, а я
- это ты.
   - Найдутся люди, которые заметят подвох.
   - Кто?
   - Ну, например, мама.
   - Мама всегда различает нас.
   Итак, мы надели наши платья из синего шелка  с  лифами  на  китовом  усе,
схваченные поясами чуть-чуть другого  оттенка,  с  юбками,  не  достигающими
щиколоток, так  что  из-под  них  виднелись  нижние  юбки  из  атласа,  и  с
прелестными ниспадающими рукавами. Мы сшили платья в прошлом  году,  и  хотя
сейчас их нельзя было назвать последним криком моды, они были  нам  очень  к
лицу.
   - Мы зачешем волосы наверх, - сказала Берсаба.
   - Говорят, сейчас так не причесываются.
   - У нас высокие лбы, и эта прическа нам  идет,  -  ответила  она  и  была
права.
   Мы стояли перед зеркалом и посмеивались. Хотя мы давно привыкли к  нашему
сходству, иногда это все же развлекало нас.
   В холле нас расцеловал дядя Коннелл. Он был  из  тех  мужчин,  что  любят
женщин - любого возраста, происхождения и размера. Дядя был крупным, шумным,
похожим в этом на дедушку Касвеллина. По крайней мере, глядя на него,  можно
было представить себе, каким был наш  дедушка  в  молодости.  "Но  даже  он,
похоже, иногда побаивался дедушку Касвеллина,  и  в  этом  состояла  разница
между ними, так как дедушка никогда никого не  боялся.  Обняв  и  расцеловав
нас, дядя взял меня за подбородок и спросил:
   - Ты кто?
   - Анжелет, - ответила я.
   - Ну, не такой уж ты и ангелок