начались во многом с того, что  он
попытался навязать им англиканскую литургию. Подписание  договора  -  это  в
какой-то степени измена Англии. Но зачем я тебе что-то объясняю, Люси?  Тебя
совершенно не трогают мои проблемы, и, может быть, это мудро. Я часто думаю,
что если бы остальной мир был столь  же  беспечен  ко  всем  так  называемым
"великим проблемам" и столь же жаден до утех любви, как ты, на земле было бы
куда веселее жить.
   Люси улыбалась - она умела отвлечь короля от забот, и он,  пожалуй,  даже
слишком легко соглашался на это. Он терпеть не  мог  проблем  и,  когда  они
появлялись, стремился как можно быстрее отделаться от них.
   Его друг Джордж Вильерс герцог Бэкингем был с ним неразлучен.
   - Почему бы не подписать договор, - спрашивал он. - Лучше  иметь  страну,
где ты правитель, даже если это унылая страна пуритан, чем оставаться в этом
городишке на положении изгнанника.
   В конечном итоге решение было принято - подписать условия шотландцев.  Он
понимал, что мать, узнав об этом шаге, в отчаянии всплеснет руками, - ведь в
конечном итоге договор способствовал разрушению и уничтожению католицизма  и
"папизма", а многие считают, что благородный джентльмен  должен  предпочесть
изгнание уступкам в вопросах веры, и потому объяснял Бэкингему:
   - Моя душа не  настолько  предана  религии,  чтобы  ради  нее  жертвовать
государственными интересами. Мой дед сменил веру, чтобы покончить с  войнами
во Франции, и я сейчас, чем дальше, тем больше чувствую себя его потомком.
   - Это правда, к религии вы весьма равнодушны, - соглашался Джордж.  -  Вы
преданы женщинам - и здесь сходство налицо. Но, сир,  вам  придется  изрядно
попотеть в дальнейшем, чтобы встать вровень с вашим дедом и  в  этом,  и  во
многих других вопросах.
   - Дай время, - прошептал Чарлз, - дай только время.
   Эти двое молодых людей не могли даже ненадолго оставаться  серьезными,  и
перспектива пребывания  в  стране  суровых  пуритан  не  могла  обуздать  их
легкомыслия.
   Таким образом Чарлз отбыл в Шотландию, и  о  том,  чтобы  взять  с  собой
любовницу ! - малыша Джимми, не могло идти и речи. Шотландцы, сказал король,
так истово любят Бога, что у них почти не  остается  времени,  чтобы  любить
других - даже своих жен.  Более  того,  он  почти  не  сомневался,  что  они
выкраивают время для занятий любовью с женами - обязательно в темноте!  -  с
единственной целью - произвести на свет новых "пуриташек".
   Перед отъездом он обнял Люси и поиграл с Джимми.
   - Заботься о моем сыне, Люси, - наставительно сказал он. - Вспоминай  обо
мне после моего отъезда.
   - Я всегда буду вспоминать о тебе, Чарлз, - сказала она.
   - А я о тебе, Люси.
   Он не обещал хранить верность - нарушивший уже столько обещаний и  клятв,
он не хотел обманывать себя и Люси. Чарлз сомневался, что смог  бы  сдержать
такое обещание, хотя и был наслышан, что шотландские  женщины  холодны,  как
климат их страны. Он-то знал, что из всякого правила есть исключения, и если
в  Шотландии  была  хоть  одна  женщина  с  горячей  душой,  они  непременно
встретятся.
   Люси  постояла  на  берегу  моря,  всматриваясь  в  корабль  с  раздутыми
парусами, уплывавший от берегов Голландии,  затем  вернулась  в  покои,  где
столько дней и ночей провела со своим царственным любовником, и торжественно
объявила Энн Хилл, что ноги ни одного джентльмена не  будет  за  порогом  ее
спальни, пока ее возлюбленный король не вернется из поездки.
   - После него любой мужчина покажется вам противным, - пылко сказала Энн.
   - Действительно покажется, - согласилась Люси.
   Она верила в это целых два дня, а  затем  ее  вновь  начало  преследовать
ощущение одиночества. Ее карие глаза вновь  начали  останавливаться  на  тех
немногих красивых мужчинах, которые все еще оставались в  Гааге,  но  всегда
рядом оказывалась Энн Хилл и напоминала об отце Джимми.
   Люси оставалось вздыхать и подолгу  говорить  с  Энн  о  Чарлзе,  пытаясь
довольствоваться этим.

***

   По случаю приезда в Гаагу  герцога  Йоркского  в  городе  царило  великое
возбуждение. Герцогу недоставало веселого обаяния  брата;  гораздо  красивее
Чарлза, он тем не менее казался непривлекательным рядом с ним. Мрачноватый и
упрямый, он в одном походил на брата - в любви к противоположному полу. Пока
он не достиг тех успехов в отношениях с женщинами, которыми мог похвастаться
старший  брат,  но  был  решительно  настроен  как  можно  скорее  исправить
положение.
   Сэра Генри Бенетта Люси увидела вскоре  по  приезду  герцога.  Сэр  Генри
прибыл в Голландию в  свите  Джеймса  и,  подобно  патрону,  искал,  чем  бы
развлечься в этом захолустье. Едва увидев Люси, он  понял,  что  скучать  не
придется, а узнав ее историю, окончательно уверился, что, несмотря на  связь
с королем, эта женщина будет его любовницей.
   Он пришел к ней в дом, притворившись, что находится здесь по поручению ее
хозяина. Энн Хилл проводила его к госпоже, и та, не отрываясь,  смотрела  на
его статную фигуру, ибо не только он положил глаз на Люси,  но  и  она  была
пленена красивым придворным из свиты принца  Джеймса,  и,  хотя  при  первой
встрече  они  ни  словом  не  обмолвились  друг  с  другом,  глаза  их  были
выразительнее всяких слов.
   - Госпожа Уотер! - сказал сэр Генри, нагибаясь к ее руке.
   - Добро пожаловать в Голландию, сэр Генри!
   - Мне страшно не хотелось из Франции перебираться в эту страну, -  сказал
он, многозначительно глядя на нее, - но если бы я знал,  что  встречу  здесь
вас, госпожа Люси, от моих колебаний не осталось бы и следа.
   - О, при французском дворе мужчины в два счета становятся льстецами,  сэр
Генри.
   - Не совсем так, Люси. Они просто учатся ценить красоту и  не  сдерживать
свое восхищение при ее виде.
   Люси сделала Энн знак, чтобы та ушла. Горничная вертелась вокруг, а  Люси
вовсе не хотелось, чтобы ей сейчас напоминали о ее любовнике-монархе. Она  и
без того помнила о нем четыре месяца, и никто, даже Чарлз, не мог  заставить
ее нести бремя верности столь долгий срок.
   Как только они остались одни, сэр Генри подсел к  ней  и,  схватив  руку,
осыпал ее поцелуями.
   - Вы.., вы чересчур скоры, сэр.
   - Мадам, в этом изменчивом мире нужно спешить.
   - Я бы хотела поставить вас в известность о моем положении здесь.
   - А вы полагаете, я не знаю о нем? Неужели вы думаете,  что  я  не  навел
справки, едва увидев вас?
   - В соседней комнате спит ребенок - это сын короля.
   - Бедная, бедная Люси!.. Так долго жить  в  одиночестве,  без  мужчины!..
Ведь его величество уже давно находится в Шотландии.
   - Я все это время хранила ему верность.
   - Милая Люси! Какое самопожертвование с  вашей  стороны!  Я  просто  хочу
убедить вас - лучше держать в объятиях дворянина, пусть и не самого высокого
титула, чем сохнуть по королю, который  в  это  время  находится  где-то  за
морем.
   - Вы что же, предлагаете мне изменить, сэр?
   - Ради вас пойдешь не то что на измену, Люси, на плаху!
   Люси отбежала от него и направилась в сторону двери  в  надежде,  что  он
перехватит ее раньше, чем она коснется дверной ручки, что он  и  проделал  с
чрезвычайной ловкостью. Он начал страстно целовать ее.
   - Как вы смеете, сэр? - закричала Люси.
   - Вы слишком прекрасны, и есть один способ уйти от искушения  -  взять  и
согрешить.
   - Вы заплатите за это, сэр!
   - Заплачу, и с удовольствием, Люси.
   - Немедленно уходите и больше не показывайтесь здесь.
   Голос Люси замер. Она задохнулась, потом перевела дыхание и, пока он  нес
ее в спальню, умело изображала притворное сопротивление.

***

   И вновь Люси не осталась одна - у нее был очередной любовник.
   Крохотный двор забавлялся, наблюдая за перипетиями этого  романа.  И  что
там делает король Карл II в Шотландии, рассуждали придворные, жадно ловя все
сплетни и толки. Не забыл ли он вообще про свой двор  в  изгнании?  Судя  по
доходившим слухам, он находился там  под  неусыпным  надзором.  Каждый  день
Чарлзу  приходилось  выслушивать  бесконечные  молитвы   и   проповеди,   по
воскресеньям не разрешалось выходить на прогулку, часы напролет  приходилось
проводить на коленях. Все сошлись на том, что это слишком дорогая  цена  для
такого человека, как Чарлз, пусть даже за свое терпение он  должен  получить
престол. А  что  же  женщины  Шотландии?  Было  ли  это  вообще  возможно  -
ускользнуть от своих тюремщиков, чтобы наслаждаться обществом,  которое  ему
действительно приятно? Говорили, что ему не разрешалось играть даже в карты,
и одна благочестивая леди, увидев через  открытое  окно,  как  он  играет  в
карты,  немедленно  наябедничала  комиссарам   пресвитерианской   церкви   в
Шотландии. Короля сурово отчитали. Карты в святое воскресенье! Шотландец  не
может позволить себе такого! Один из комиссаров собственной персоной  явился
к нему в дом, чтобы сделать выговор и прочитать  долгую  проповедь  о  вреде
игры в карты в любое время и о том, что играть в воскресенье - двойной грех.
Но,  кажется,  шотландцам  импонировал  веселый  молодой  король,  ибо  этот
комиссар перед уходом, как говорили,  шепнул:  "А  уж  если  вам  вздумается
играть в карты, ваше величество,  молю  вас  -  не  забудьте  предварительно
закрыть окно". Нет, Карл II нашел определенное признание в Шотландии.
   Он еще  не  был  коронован,  и  герцог  Гамильтон  с  графом  Лодердейлом
предостерегали его показываться на улицах, поскольку такой  способ  покорять
сердца был чреват непредвиденными последствиями: мало  ли  какие  мысли  мог
внушить шотландцам  вид  этого  молодого  человека.  Шотландцы  намеревались
твердо держать в руках своего  короля,  Карл  II  Стюарт  должен  был  стать
флагом,  под  которым  их  колонны  могли  бы  маршировать  в   бой   против
кромвелевской Англии.
   Но, говорили при дворе изгнанников,  подвернись  Чарлзу  возможность  для
любовной интрижки, его обаяние, вне сомнения,  разогнало  бы  даже  холодные
туманы и изморось этого горного края.
   Как бы то ни было, вернувшись и  обнаружив  неверность  любовницы,  Чарлз
наверняка почувствует себя задетым. Зато  потом  он  поймет  и  простит.  Он
всегда и все понимал. Сам горячий и страстный,  он  не  мог  не  принять  во
внимание пылкость и страстность Люси. В самом деле, рассуждала Люси, человек
с таким темпераментом, как у нее  или  у  Чарлза,  не  мог  перенести  столь
длительное воздержание. И после  первых  колебаний  и  умело  разыгрываемого
смирения перед ситуацией Люси с головой погрузилась в  любовную  интрижку  с
очередным партнером; она вновь начала одеваться как павлин, с головой ушла в
изучение науки любви, в которой давно уже была дока,  и  через  месяц  после
первого визита к ней сэра Генри Беннета обнаружила, что снова ждет ребенка.

***

   Небольшая  и  строгая  кавалькада   медленно   продвигалась   в   сторону
Кэрисбрукского замка. Впереди и позади скакала стража, сзади всадников  было
несколько слуг и домашний учитель, а  в  середине  размещались  двое  детей:
девочка лет пятнадцати и одиннадцатилетний мальчик.
   Мальчик по дороге исподтишка поглядывал  на  девочку,  по  щекам  которой
струились слезы. Бледное лицо сестры пугало его, еще  больше  пугали  слезы:
никогда она не была так несчастна, как сейчас.
   Он всегда испытывал священный страх перед сестрой, перед ее  исступленной
смелостью, перед ее  частыми  слезами.  В  отличие  от  него  она  не  могла
приспособиться к их образу жизни  и  примириться  с  ним.  Он  был  способен
забыть, что является узником, если бы сестра не напоминала ему.
   - Нет, нет и нет, - страстно говорила она. - Тебе не  следует  ни  о  чем
забывать. Ты обязан всегда и везде помнить, кто ты такой, и в первую очередь
помнить о папе.
   При одном упоминании об  отце  мальчуган  готов  был  зареветь.  Ночью  в
постели он мог заключить сам с собой пакт: "Я не буду думать о  папе!"  И  в
молитвах своих он попросил: "Господи Боже, пожалуйста, пожалей  меня  в  эту
ночь и не дай увидеть во сне папу!"
   Это были никто иные как принц Генри и его сестра Элизабет, для учителя  и
слуг - господин Гарри и госпожа Элизабет. Им сказали,  чтобы  они  забыли  о
своем отношении к королевскому семейству Стюартов, пусть, дескать,  Элизабет
учится пришивать пуговицы, а Генри - мастерить обувь, чтобы в  конце  концов
они  смогли  стать  полезными  обществу  гражданами  Английской  республики,
провозглашенной Кромвелем.
   - Я лучше умру, - кричала Элизабет. И  в  самом  деле,  если  бы  горе  и
меланхолия могли убивать, принцесса давно была бы мертва.
   Мистер Лавл, учитель мальчугана, когда они бывали одни, говорил  шепотом,
что не стоит бояться: лорд-протектор только лает, но не кусается,  а  своими
угрозами он надеется запугать мать и братьев мальчугана.
   В компании мистера Лавла, занимавшегося его обучением, и слуг,  постоянно
утешавших его, Генри мог бы и примириться со своим жребием,  но  рядом  была
сестра, чтобы, как Божий перст, указывать ему на его титул и  вытекающие  из
него обязанности.
   Будучи старше, она еще застала славные дни королевского  величия,  а  он,
почти не помня мать, отца помнил даже слишком хорошо. Чарлза, Джеймса и Мэри
он помнил весьма смутно, а младшую  сестричку  Генриетту  даже  ни  разу  не
видел. Вообще-то он физически был крепче Элизабет: сломав в восемь лет ногу,
та так и не оправилась от травмы. С каждой неделей она становилась тоньше  и
бледнее, но дух нетерпимости к врагам семьи с каждым днем разгорался  в  ней
все сильнее и сильнее.
   - Элизабет, - прошептал он ей сейчас. - Элизабет,  не  плачь  так.  Может
быть, в Кэрисбруке нам будет хорошо?
   - В тюрьме - хорошо?
   - Может быть, нам там понравится больше, чем в Пенсхерсте?
   - По-твоему, можно жить и получать удовольствие в тех местах, где  совсем
еще недавно жил он?.. Совсем недавно!..
   У Генри задрожали губы. Ведь просто невозможно забыть про папу  в  замке,
где он так же, как и они, был узником.
   Элизабет заговорила снова:
   - Они забрали папу оттуда перед тем как убить его, а теперь туда помещают
нас.
   Генри сейчас же вспомнил все, что было, и так ясно, будто это происходило
в двух шагах от них. Он был уверен, что  в  Кэрисбрукском  замке  его  вновь
будут преследовать эти похожие на явь сны.  Может  быть,  попросить  мистера
Лавла спать в его комнате? Но Элизабет рассердилась бы на  него,  сделай  он
так. "Ты боишься видеть сны о папе", - кричала она  с  презрением,  если  он
делился с ней своими страхами. "Я бы хотела видеть его во сне каждый день  и
каждую ночь! Это все равно как если бы он вновь был с нами".
   Сейчас мальчуган опять горько плакал. Он помнил все это так живо  потому,
что ему тогда исполнилось уже десять лет - и было это год назад. Однажды,  в
морозный январский день, в Сайон Хаус - этот дворец служил тогда  местом  их
заключения - пришли люди и сказали, что им следует навестить отца.
   Элизабет при этих словах  разразилась  безудержными  рыданиями,  и  Генри
спросил:
   - Но почему ты плачешь? Тебе не хочется увидеться с папой?
   - Ты слишком  маленький,  чтобы  понять,  -  всхлипнула  Элизабет.  -  О,
счастливый Генри, ты слишком маленький!
   Но он недолго был маленьким: он перестал быть ребенком в этот самый день.
   Он помнил колючий морозный воздух, лед на воде, помнил, как скачет  вдоль
замерзшей реки и удивляется,  почему  Элизабет  беспрерывно  плачет  с  того
момента, когда ей сообщили о предстоящем свидании с отцом.
   И когда они прибыли во  дворец  Уайтхолл,  Генри  ощутил,  что  его  отец
отличается от того отца, которого он знал раньше; и в снах  своих  он  видел
именно этот день и отца, каким он был при  этом  последнем  свидании.  Генри
помнил каждую деталь  этой  встречи.  Он  как  бы  вновь  видел  лицо  отца,
осунувшееся, печальное, однако пытавшееся улыбнуться, когда он посадил Генри
на колени, в то время как плачущая Элизабет вцепилась в его руку.  Он  вновь
видел бархатный камзол, кружевной воротник, длинные волосы,  ниспадавшие  на
плечи.
   - Итак, вы пришли повидаться со мной, дети мои," - сказал он, целуя их по
очереди. - Не плачь, любимая моя дочь. Ну, вытри глаза, ради меня.
   Тогда Элизабет вытерла слезы и попыталась улыбнуться; отец крепко  прижал
ее к себе и поцеловал в макушку. Затем он сказал:
   - Мне нужно кое о чем поговорить с твоим  братом,  Элизабет.  Смотри,  он
удивлен и не понимает, что здесь происходит. Он сказал: "Почему ты  плачешь,
когда мы снова вместе? Разве не самое время радоваться,  когда  мы  вместе?"
Это то, о чем Генри думает, не так ли, сынишка?
   Генри серьезно кивнул.
   - Нам хочется быть с тобой  больше,  чем  с  кем-либо  другим,  -  сказал
мальчик. - Папа, давай будем вместе теперь.., и всегда.
   Отец не ответил, но Генри запомнил, как руки его сжались вокруг сына.
   - Сынок, - сказал он, - вот-вот должно произойти кое-что очень серьезное.
В такое время нельзя предугадать, где мы окажемся на следующий  день.  Я  бы
хотел попросить тебя запомнить эту встречу на годы вперед. Я бы хотел, чтобы
ты запомнил то, что я скажу тебе. Ты постараешься сделать это?
   - Да, папа.
   - Тогда внимательно слушай. Есть две веши, о которых я бы хотел  сказать,
и хотя тебе всего лишь десять лет, ты сын  короля,  а  посему  должен  знать
много больше, чем другие мальчики.  Есть  две  вещи,  которые  тебе  следует
запомнить, и если тебя когда-нибудь будут заставлять забыть про них, вспомни
то мгновение, когда ты сидел у меня на коленях, а рядом стояла твоя  сестра,
старающаяся не заплакать, потому что она старше, чем ты. Первое: у тебя  два
брата. Никогда и ни за что не разрешай возводить себя на трон, пока жив хотя
бы один из них. Второе вот что: никогда не отрекайся от  веры,  исповедуемой
англиканской церковью, от тех наставлений, которые тебе читает мистер  Лавл.
Это то, о чем просит тебя отец. Ты сделаешь эти  вещи  ради  меня,  и,  если
кто-либо будет склонять тебя не слушаться моих заветов, вспомни этот день.
   Генри обхватил руками шею отца.
   - Да, папа, я буду вспоминать.
   А очень, очень скоро после этого разговора он стал взрослым. Он понял. Он
узнал,  что  через  день  после  того,  как  он  сидел  на  коленях  отца  и
торжественно давал обещание, люди отвели короля в  пиршественный  зал  около
Вестминстера и там, на глазах многих, отрубили ему голову.
   Это и был призрак, посещавший его во сне, - его любимый отец, больше  уже
не  отец,  а  безголовое  туловище,  добрые  глаза  на  отрубленной   голове
остекленели и больше не могут ни смотреть, ни улыбаться.
   Если бы он мог забыть смерть отца, если бы он и Элизабет могли сбежать от
врагов отца и присоединиться к матери, как все хорошо могло бы быть!  Он  не
собирался забывать своего обещания отцу, потому что не смог бы этого никогда
сделать. Но он мог быть счастлив, любя  мать,  братьев  и  сестер,  а  затем
постепенно забыть эту последнюю встречу,  эти  чуть  выпуклые  глаза,  такие
добрые и нежные и такие душераздирающе печальные.
   Возможно, однажды Элизабет помогла бы  ему  бежать,  как  помогла  бежать
Джеймсу. Она без конца попрекала Джеймса за то, что тот  еще  не  убежал,  и
издевалась над его трусостью. "Будь я мальчишкой и имей силы, я бы давно уже
не была пленницей этой бестии Кромвеля!" - заявляла она. А  в  конце  концов
Джеймс убежал и переправился через море к матери  и  брату  Чарлзу,  который
теперь стал королем Англии.
   Когда их после встречи отвели назад в Сайон Хаус, Элизабет  переменилась.
Чуть позже он понял: сестра лишилась всех надежд.
   Живя в Пенсхерсте с графом и графиней Лестерширскими, которые были к  ним
очень  добры,  но  вынуждены  были  подчиняться  инструкциям  парламента   и
обращаться с ними не как с детьми короля, а как с членами  семьи,  Генри  не
имел особых забот, - зато как сильно мучилась Элизабет.
   А потом, когда они узнали, что их переводят в Кэрисбрук, ее пронзил ужас.
Генри попытался успокоить сестру.
   - Э