ла  ветреной,  хотя  можно  сделать  скидку  на
молодость. У меня всегда было хорошее настроение, я была здоровой  и  любила
бывать на улице, любила играть.., всегда играть. Я не могла усидеть спокойно
в течение пяти минут, не могла сосредоточиться, мои мысли  были  сумбурными,
все  казалось  смешным.  Складываясь  назад,  я   понимаю,   какие   большие
драматические события происходили в  нашей  семье,  а  я,  играя  со  своими
собаками, делясь своими детскими секретами с Каролиной, не  знала  ничего  о
них.
   Мне исполнилось семь лет, когда женился мой  брат.  Иосиф,  которому  был
двадцать один год. Жениться он не хотел и сказал:
   - Я боюсь женитьбы больше, чем боевого сражения.
   Это удивило меня, поскольку я не думала, что брак -  это  такое  событие,
которого следует опасаться. Но как и все остальное, что я слышала, эта фраза
вошла в одно ухо, а вышла - в другое. Я никогда ни о чем не  беспокоилась  и
ничем не интересовалась. Меня лишь заботило, какие  ленты  принесет  Эдзя  и
смогу ли я поменяться ими с Каролиной, если мне не понравится их цвет.
   В настоящее время я могу представить себе эту  драму.  Его  невеста  была
самым восхитительным созданием, которое мы когда-либо видели.  Мы  все  были
белокурыми, а она была  брюнеткой.  Мама  любила  Изабеллу,  и  Каролина  по
секрету поведала мне о своей уверенности в том, что мама  хотела,  чтобы  мы
все были похожи на нее. Возможно, что так и было на  самом  деле,  поскольку
Изабелла славилась не только красотой, но и умом -  качеством,  которого  мы
были лишены. Однако у нее была еще одна характерная черта, которой не было у
нас. Она страдала меланхолией. Возможно, я была легкомысленной, возможно,  я
мало читала, но была одна вещь, которую я знала, - я знала, как наслаждаться
жизнью, а это было нечто такое, что,  несмотря  на  всю  ученость  Изабеллы,
находилось за пределами  ее  возможностей.  Единственный  раз  я  видела  ее
смеющейся с нашей сестрой Марией  Кристиной,  которая  была  на  год  моложе
Иосифа.
   Изабелла выходила в парк, когда Мария Кристина бывала  там;  они  гуляли,
взявшись за руки, и Изабелла выглядела такой счастливой! Мне  было  приятно,
что ей нравится кто-то из членов нашей семьи; жалко, что не  Иосиф,  безумно
влюбленный в нее.
   Все волновались, когда  она  собиралась  родить.  Однако,  когда  ребенок
появился на свет, он оказался слабеньким и жил  недолго.  У  нее  было  двое
детей, но оба умерли.
   У Каролины и у меня хватало собственных забот, чтобы еще думать об Иосифе
и о его делах.  Я  замечала,  что  он  всегда  выглядел  печальным,  и  это,
разумеется, производило на меня некоторое впечатление, если даже многие годы
спустя это вспоминалось так отчетливо. Какая случилась загадочная  трагедия!
И все происходило под крышей того же дворца, где жила и я.
   Изабелла постоянно говорила о смерти, о  том,  как  она  ее  жаждет.  Это
казалось мне странным. Смерть представлялась чем-то, что имеет  отношение  к
старым людям или крошечным младенцам. К нам она имела мало отношения.
   Однажды, находясь  за  густой  живой  изгородью,  Каролина  и  я  слышали
разговор между Изабеллой и Марией Кристиной.
   - Что я имею в этом мире? - спрашивала Изабелла. - Для  меня  нет  ничего
хорошего. Если бы это не было греховным, я бы покончила с собой. Я уже давно
должна была сделать это.
   Мария Кристина рассмеялась. Она не была самой доброй из сестер  и  всякий
раз в тех редких случаях,  когда  встречала  нас,  норовила  сказать  что-то
язвительное, и поэтому мы избегали ее.
   - Ты страдаешь от желания казаться смелой, - резко возразила она.  -  Это
такой эгоизм!
   Повернувшись, она пошла обратно, оставив  Изабеллу  одну  разбираться  со
своими горькими мыслями.
   Я раздумывала об услышанном очень долго - целых пять минут.
   Изабелла все-таки умерла, как и хотела. Она  прожила  в  Вене  всего  два
года. Сердце бедного Иосифа было разбито. Он постоянно слал отцу Изабеллы  в
Парму письма, полные воспоминаний о ней: она была такой  прекрасной,  что  с
ней никто не мог сравниться.
   - Я потерял все, - говорил он брату Леопольду. - Моя любимая жена..,  моя
любовь.., угасла. Как я смогу пережить эту ужасную разлуку?
   Однажды я увидела Иосифа с Марией Кристиной.  С  ненавистью,  пылавшей  в
глазах, она говорила:
   - Это правда. Я покажу тебе ее письма. Они расскажут  тебе  все,  что  ты
хочешь знать. Ты увидишь, что единственным человеком, которого  она  любила,
была я - не ты.
   Сейчас все стало на свои места. Бедный Иосиф! Бедная Изабелла! Я понимаю,
отчего она была печальна и желала смерти, стыдясь своей любви и будучи не  в
силах противостоять ей; а Мария Кристина, которая всегда хотела  ей  мстить,
предала ее бедному Иосифу.
   Поскольку в то время  я  была  полностью  погружена  в  свои  собственные
заботы, я видела эту трагедию, будто через закопченное  стекло.  Однако  мои
собственные страдания сейчас превратили меня в совершенно  другого  человека
по сравнению с тем беспечным созданием, которым я была в молодости. Я многое
поняла и сочувствую  тем,  кто  страдает.  Я  размышляла  о  их  страданиях,
возможно, потому, что мне было невыносимо разбираться в своих собственных.
   Иосиф оставался безутешным долгое время, но он был самым старшим и  более
важным, чем любой из нас, и  ему  следовало  иметь  жену.  Новая  жена  была
подобрана ему матушкой и принцем  Венцелем  Антоном  Кауницем,  но  это  его
настолько разозлило, что, когда та приехала в Вену, он едва  перемолвился  с
ней. Она очень отличалась от Изабеллы, была низенького роста  и  толстой,  с
порчеными, неровными  зубами  и  красными  пятнами  на  лице.  Иосиф  сказал
Леопольду, которому более, чем кому-либо другому, поверял свои мысли, что он
несчастен и  не  собирается  скрывать  этого,  поскольку  не  в  его  натуре
притворяться. Ее  звали  Джозефа,  и  она,  видимо,  также  была  несчастна,
поскольку муж приказал построить перегородку на балконе, на который выходили
двери их комнат, чтобы никогда не встречать ее.
   Мария Кристина как-то сказала:
   - Если бы я была женой Иосифа, я бы пошла и повесилась на дереве в  парке
Шенбрунн.

***

   Когда мне было десять лет, я узнала  о  трагедии,  которая  глубоко  меня
касалась.
   Леопольд собирался жениться. В этом не было ничего интересного для нас  с
Каролиной, поскольку при столь многочисленных братьях и сестрах это была  не
первая свадьба, к тому же не в Вене, а  в  Инсбруке.  Батюшка  собирался  на
свадьбу, а матушка не могла покинуть Вену из-за государственных дел.
   Я рисовала в классной комнате, когда вошел один из пажей  и  сказал,  что
батюшка хочет попрощаться со мной. Я удивилась, так  как  простилась  с  ним
полчаса назад и видела, как он отъезжает со своими сопровождающими.
   Эдзя забеспокоилась:
   - Что-то случилось, - сказала она. - Иди немедленно.
   Я отправилась следом за слугами. Батюшка сидел верхом на лошади и смотрел
на дворец. Когда он увидел меня, в его глазах загорелось удовлетворение.  Он
не стал спешиваться, меня подняли и он до боли крепко прижал меня к себе.  Я
чувствовала, что он хочет что-то сказать, но не  находит  слов,  однако,  не
спешил отпускать меня. Я подумала, не собирается ли он взять меня с собой  в
Инсбрук, хотя вряд ли это могло быть решено без мамы.
   Он несколько ослабил объятия и нежно взглянул на меня. Я  обняла  его  за
шею и заплакала:
   - Милый, милый папа...
   В его глазах появились слезы. Крепко держа меня правой  рукой,  левой  он
погладил мои волосы. Он всегда любил гладить мои волосы, густые  и  светлые,
или  золотисто-коричневые,  как  некоторые  называли  их,  хотя  мои  братья
Фердинанд и Макс дразнили меня "морковкой". Его слуги  внимательно  смотрели
на него: внезапно он подал знак одному из них, чтобы меня забрали.
   Повернувшись к окружавшей его свите, он сказал прерывающимся от  волнения
голосом:
   - Господа, знает только Бог, как я хотел поцеловать это дитя.
   На этом все было кончено.  Батюшка  улыбнулся  на  прощанье,  а  я  пошла
обратно в классную комнату. Несколько минут я ломала голову над тем, что все
это могло бы значить, а потом, как обычно, я забыла о случившемся.
   Тогда я в последний раз видела  его.  В  Инсбруке  он  почувствовал  себя
плохо, приближенные упрашивали  его,  чтобы  он  пустил  себе  кровь,  а  он
договорился пойти в оперу с Леопольдом в  тот  вечер  и  понимал,  что  если
пустит себе кровь, то должен будет  лежать  в  постели,  что  расстроило  бы
Леопольда, который, как и все дети, нежно любил отца. - Лучше пойти в оперу,
- сказал он, - а позднее пустить кровь, не причиняя беспокойства сыну.
   Итак, он пошел в оперу и там почувствовал себя плохо. С  ним  приключился
удар и он умер на руках у Леопольда.
   Как и следовало ожидать, позднее стали говорить, что перед смертью у него
появилось ужасное предчувствие в отношении моего будущего и  именно  поэтому
он простился со мной таким необычным образом.
   Мы все были безутешны, потеряв батюшку. В  течение  нескольких  недель  я
была в унынии, а потом мне стало казаться, как будто его никогда и не  было.
Для мамы это было большое горе. Когда его привезли домой, она обхватила  его
мертвое тело руками и ее смогли оторвать только силой. Потом она закрылась в
своих покоях и полностью отдалась горю и плакала  так  неистово,  что  врачи
вынуждены были пустить  ей  кровь  для  того,  чтобы  облегчить  ее  ужасные
душевные  переживания.  Она  обрезала  волосы  -  предмет  своей  постоянной
гордости - и одела темное траурное платье, из-за чего  стала  выглядеть  еще
более  суровой.  В  последующие  годы  я  не  видела,  чтобы  она  одевалась
по-другому.
   Мне казалось, что после смерти отца матушка стала больше думать обо  мне.
Раньше она относилась ко мне как и  к  другим  дочерям,  а  теперь  я  стала
замечать, что ее взгляд часто останавливается на мне в  тех  случаях,  когда
все мы должны были официально представляться ей. Это  вызывало  тревогу,  но
вскоре я обнаружила, что если улыбаюсь, то это смягчало ее, как милую старую
Эдзю, хотя и не всегда. Разумеется,  я  старалась  скрыть  свои  недостатки,
используя ниспосланный мне свыше дар располагать к себе людей, заставляя  их
быть снисходительными ко мне.
   Вскоре  после  смерти  батюшки  до  меня  стали  доходить   разговоры   о
"французском замужестве". Между Кауницем и матушкой и ее послом  во  Франции
постоянно сновали курьеры с письмами.
   Кауниц был самым влиятельным человеком в Австрии. Щеголь и франт, он  тем
не менее был одним из проницательнейших политиков в Европе, и матушка  очень
высоко ценила его и доверяла ему больше, чем кому бы то ни  было.  До  того,
как стать ее главным советником, он был ее послом в Версале, где ему удалось
стать большим другом мадам де Помпадур, что обеспечивало ему хороший прием у
короля Франции. Именно в Париже у него возникла идея о союзе между  Австрией
и Францией, закрепленном браком между домами Габсбургов и Бурбонов. Жизнь во
Франции привила ему французские манеры,  а  поскольку  он  и  одевался,  как
француз, то в Австрии его считали довольно эксцентричным. Однако в некоторых
отношениях он был настоящим немцем - спокойным, дисциплинированным и точным.
Фердинанд рассказывал вам, что Кауниц мазал  лицо  яичными  желтками,  чтобы
придать коже свежесть, а для сохранения зубов всякий раз после еды чистил их
губкой и щеточкой прямо за столом. Он неизменно пудрил парик со всех сторон,
поэтому приказывал слугам  выстраиваться  в  два  ряда,  между  которыми  он
проходил, и дуть на нею изо всех сил. Он покрывался облаком  пудры,  но  это
гарантировало, что его парик также хорошо напудрен.
   Мы обычно смеялись  над  ним.  Я  не  представляла  себе,  что,  пока  мы
насмехались над его странными привычками, он определял мое будущее, и,  если
бы не он, я не была бы там, где нахожусь в настоящий момент.
   Каролина узнала, что либо она, либо я можем стать женой  короля  Франции.
Это нас очень рассмешило, поскольку королю было около шестидесяти лет, и  мы
полагали, что смешно  заводить  мужа  старше  нашей  мамы.  Но  когда  дофин
Франции, сын короля, который мог бы жениться на одной из нас, умер,  дофином
стал его сын; эта новость вызвала волнение, поскольку этому мальчику было на
год больше, чем мне.
   Иногда мы  с  Каролиной  болтали  о  "французском  замужестве",  а  потом
забывали об этом разговоре на несколько недель;  однако  постепенно  мы  все
дальше и дальше уходили от детства. Фердинанд пытался серьезно беседовать  с
нами по этому поводу - как бы хорошо было для Австрии, если  бы  существовал
альянс между Габсбургами и Бурбонами.
   Вдова недавно умершего дофина, имевшая огромное влияние на  короля,  была
против этого и хотела, чтобы принцесса из ее королевского дома  вышла  замуж
за ее сына. Однако она  внезапно  умерла  от  туберкулеза  легких,  которым,
видимо, заразилась, когда ухаживала за своим мужем,  и  матушка  была  этому
очень рада.
   Несчастная жена брата Иосифа умерла от оспы, а моя сестра  Мария  Джозефа
заразилась от нее и тоже умерла. Она была  старше  меня  на  четыре  года  и
готовилась к отъезду в Неаполь, чтобы выйти замуж за неаполитанского короля.
Наша мама решила, что союз с Неаполем необходим, поэтому невестой вместо нее
должна была стать Каролина.
   Для меня это вылилось в самую большую трагедию. Я любила своего батюшку и
страдала, когда он умер, но Каролина была моей постоянной подругой  и  я  не
могла себе представить жизни  без  нее;  Каролина,  которая  все  переживала
глубже меня, была просто убита горем.
   Мне было двенадцать лет, Каролине - пятнадцать, и поскольку Каролина была
выбрана для Неаполя, матушка решила, что меня нужно готовить для поездки  во
Францию. Она объявила, что с этого момента меня будут называть не Антония  -
я буду Антуанеттой, или Марией Антуанеттой. Это само по себе накладывало  на
меня иную роль. Теперь меня приводили в приемную матушки, где я  должна  был
отвечать на вопросы важных людей. Я должна была давать правильные ответы,  и
меня заранее пичкали всякими сведениями, но я их быстро забывала.
   Спокойная жизнь кончилась. За мной наблюдали, обо  мне  говорили,  и  мне
казалось, что матушка и ее министры пытались представить меня совсем  другим
человеком, - человеком, которым они хотели меня видеть или  какой  я  должна
была бы стать, по мнению французов. Я постоянно  слышала  разговоры  о  моем
великодушии, обаянии и одаренности, которые изумляли меня.
   В мою молодость при нашем дворе появился композитор Моцарт; тогда он  был
совсем ребенком, но очень одаренным, и матушка поддерживала  его.  Когда  он
вошел в огромную гостиную, чтобы сыграть перед  собравшимися,  его  охватило
такое благоговение, что он споткнулся и упал, и все рассмеялись. Я  выбежала
вперед, чтобы узнать, не ушибся ли он, и посоветовала  ему  не  обращать  на
придворных внимания. После мы стали друзьями,  и  он  играл  специально  для
меня. Однажды он сказал, что хотел бы жениться на мне, и поскольку я  сочла,
что это  было  бы  очень  мило,  то  согласилась  на  его  предложение.  Это
вспоминали и считали одной из "очаровательных" историй.
   Однажды матушка сказала, что вероятно со мной будет говорить  французский
посол, когда я появлюсь в приемной, и  если  он  спросит,  какой  страной  я
хотела бы править, я должна ответить, что французами,  а  если  он  спросит,
почему, то я должна сказать:
   - Потому, что у них был Генрих Четвертый Добрый и  Людовик  Четырнадцатый
Великий.
   Я заучила этот ответ наизусть и боялась напутать, поскольку не знала, кто
были эти люди. Однако мне удалось правильно ответить, и это стало еще  одной
историей, которую рассказывали обо мне. Предполагалось,  что  я  буду  учить
французскую историю, я должна была практиковаться в разговорном  французском
языке. Все менялось.
   Что касается Каролины, то она все время  плакала  и  уже  не  была  такой
хорошей  собеседницей,  как  прежде.  Она   очень   боялась   замужества   и
предполагала, что возненавидит короля Неаполя.
   Матушка пришла в классную комнату и поговорила с ней очень строго.
   - Ты уже не ребенок,  -  сказала  она,  -  а  я  слышала,  что  ты  очень
раздражительна.
   Я пыталась объяснить, что Каролина раздражительна потому,  что  напугана,
но матушка не хотела понять этого.
   Она взглянула на меня и продолжала:
   - Я намерена разлучить тебя с Антуанеттой. Вы  тратите  время  на  глупые
разговоры, хватит пустой болтовни, она  должна  немедленно  прекратиться.  Я
предупреждаю вас, что вы будете находиться под наблюдением, а ты,  Каролина,
как старшая, будешь нести ответственность.
   После этого она  отпустила  меня,  оставшись  наедине  с  сестрой,  чтобы
прочитать той нотацию, как ей следует вести себя.
   Я ушла с тяжелым сердцем. Мне так будет недоставать Каролины! Странно, но
в тот момент я не  подумала  о  собственной  судьбе.  Франция  была  слишком
далеко, чтобы воспринимать ее как реальность, и я предпочла следовать  своей
природной склонности - забывать то, что неприятно помнить.
   Каролина наконец уехала - бледная, молчаливая, ни капельки не похожая  на
мою маленькую жизнерадостную сестричку. Сопровождал ее Иосиф, и я думаю, что
он сочувствовал ей, - несмотря на его высокомерие и напыщенность,  в  Иосифе
было что-то доброе.
   Несчастье поджидало и мою другую сестру,  но  я  не  восприняла  его  так
остро, поскольку Мария Амалия была на девять лет старше меня. Мы с Каролиной
давно знали, что она любит молодого человека при дворе - принца Цвайбрюккена
и надеется выйти за  него  замуж.  Это  было  легкомысленно  с  ее  стороны,
поскольку она должна была знать, что ради блага Австрии мы  должны  выходить
замуж за глав государств. Но у Марии Амалии была такая же склонность, как  у
меня, - верить в то, чего хочется, поэтому она к  верила,  что  ей  разрешат
выйти замуж за принца Цвайбрюккена.
   Опасения Каролины подтвердились. Она оказалась очень несчастна в Неаполе.
В письме домой она сообщала, что муж безобразный, но поскольку она не забыла
напутствия матушки, то бодрится, и добавляла,  что  постепенно  привыкает  к
нему. В письме к графине Лерхенфельд,  которая  помогала  -Эдзи  воспитывать
нас, она писала:
   "Когда испытываешь страдания, они становятся еще больше, если  приходится
притворяться  счастливой.  Как  я   жалею   Антуанетту,   которой   придется
встретиться с этим. Я бы лучше умерла, чем  сносить  это.  Если  бы  не  мои
религиозные убеждения, я бы покончила с собой, чем жить так, как  я  прожила
эти восемь дней. Это был  ад,  и  я  желала  умереть.  Когда  моя  маленькая
сестренка столкнется с этим, я буду оплакивать ее".
   Графиня не хотела показывать мне письмо, но я просила и  умоляла,  и  она
уступила, как всегда, и я пожалела, что прочла его. Действительно ли все так
плохо? Изабелла, жена моего брата, тоже говорила о  самоубийстве.  Мне,  так
любившей жизнь, было трудно понять это.
   Я размышляла над письмом Каролины какое-то время, а потом оно стерлось  в
моей памяти, возможно потому, что  теперь  матушка  стала  уделять  мне  все
больше внимания.
   Она устроила проверку моих успехов и пришла в ужас, убедившись, как  мало
я знаю. Писала я неровно и  с  большим  трудом.  Что  касается  разговорного
французского, то я была беспомощна,  хотя  могла  болтать  по-итальянски,  а
писать грамматически правильно даже по-немецки не умела.
   Матушка  не  ругала  меня.  Она  просто  расстроилась.  Обняв  меня,  она
объяснила мне великую  честь,  которая  может  быть  мне  оказана.  Было  бы
замечательно, если бы план, над которым принц фон Кауниц  работал  здесь,  в
Вене, а герцог де Шуазель  -  во  Франции,  осуществился.  В  первый  раз  я
услышала фамилию герцога Шуазеля и спросила у матушки,  кто  он  такой.  Она
рассказала мне, что это блестящий государственный деятель,  советник  короля
Франции, но, важнее всего, он друг Австрии. От не