нова.
   Катрин отпустила  своих  фрейлин;  она  не  позволила  остаться  даже
карлику; она готовилась к встрече с молодым герцогом де Гизом.
   Она увидела приближающегося к ней Генриха и подумала:  неудивительно,
что Марго находит его неотразимым. Он был красавцем. Двадцать два года -
еще не зрелость; через несколько лет Генрих станет  таким  же  коварным,
каким был его отец; даже сейчас она должна остерегаться  герцога,  возле
которого всегда находился его дядя - этот старый лис, кардинал Лоррен.
   Когда он церемонно поприветствовал ее, она сказала:
   - Мне надо сказать вам многое, господин де Гиз. Мы здесь одни, но все
равно говорите тихо. В Лувре трудно побеседовать вдали от чужих ушей.
   - Понимаю, Ваше Величество.
   - Присутствие при дворе одного лица, похоже, должно  сердить  вас  не
меньше, чем меня, дорогой герцог. Вы знаете, о ком я говорю?
   - Думаю, да, мадам.
   - Мы не станем называть его имя. Я говорю об убийце вашего отца.
   Генрих был молод и  абсолютно  не  умел  скрывать  свои  чувства.  Он
выглядел уставшим после часа, проведенного с Марго. Эта девушка способна
измучить любого! От кого она унаследовала такой темперамент? Явно не  от
матери. От отца? Нет. Он хранил верность  одной  женщине...  правда,  не
жене. Но  Марго  никогда  не  будет  верной.  Она  имела  слишком  много
любовников, хотя ей еще не исполнилось и двадцати лет. Должно быть, дело
в ее деде, Франциске Первом, или,  возможно,  в  отце  Катрин.  Они  оба
отличались ненасытностью. Но Катрин вызвала его к себе,  чтобы  обсудить
важные дела, а не связь герцога с ее дочерью.
   - Да, мадам, - горестно произнес Генрих; он всегда считал Гаспара  де
Колиньи убийцей своего  отца;  он  не  обретет  покоя,  не  отомстив  за
Франциска де Гиза.
   - Мы не можем терпеть его присутствие при дворе, - сказала Катрин.  -
Он слишком дурно влияет на короля.
   Сердце Генриха забилось чаще. Он знал, что Катрин намекает на то, что
он должен помочь ей в организации убийства  Колиньи.  Его  пальцы  сжали
рукоятку шпаги, глаза Генриха  наполнились  слезами;  он  вспомнил,  как
несли отца в замок под  Орлеаном.  Он  снова  увидел  мужественное  лицо
герцога Франциска со шрамом на щеке, давшем  ему  прозвище  Меченый.  Он
вспомнил, как, глядя в  последний  раз  на  дорогое  лицо,  он  поклялся
отомстить человеку, которого считал убийцей отца.
   - Мадам, - сказал герцог, - каковы будут ваши указания?
   - Что? - произнесла Катрин. - Вам нужны указания, чтобы отомстить  за
отца?
   - У Вашего Величества, несомненно, были какие-то  предложения,  когда
вы послали за мной.
   - Этот человек чувствует  себя  при  дворе  как  дома;  он  командует
королем; он угрожает благополучию не только вашей семьи, но и моей, а вы
спрашиваете у меня указания!
   - Мадам, обещаю вам, что он не проживет больше и дня.
   Она подняла руку.
   - А теперь вы торопитесь, мой  герцог.  Вы  хотите  спровоцировать  в
городе кровопролитие? Я  желаю,  чтобы  этот  человек  присутствовал  на
свадьбе моей дочери и короля Наварры. После этого... он - ваш.
   Герцог склонил голову.
   - Все будет так, как желает Ваше Величество.
   - Мой дорогой герцог... вы для меня почти сын. Разве  вы  не  провели
большую часть вашего детства  с  моей  семьей?  Вы  привязались  к  моим
детям... особенно к некоторым из них. Это нормально.  Я  люблю  вас  как
сына, мой дорогой мальчик. Поэтому я хочу,  чтобы  вы  испытали  радость
мести за вашего отца.
   - Ваше Величество, вы весьма милостивы ко мне.
   - И буду  еще  милостивей.  Теперь  послушайте  меня.  Не  совершайте
необдуманных поступков. Я не хочу, чтобы вы  бросили  ему  вызов.  Пусть
выстрел, который убьет его, будет произведен неизвестным убийцей.
   - Я всегда считал, что его должна застрелить моя мать. Это, по-моему,
было бы справедливо. Она - отличный стрелок и...
   Катрин помахала рукой.
   -  Вы  слишком  молоды,  мой  дорогой  герцог.  У   вас   сохранились
мальчишеские представления. Если выстрел  не  достигнет  цели,  вспыхнут
волнения. Нет, необходимо обойтись одним выстрелом. Не будем  устраивать
спектакль. Этот  человек  умеет  убегать  от  своей  судьбы.  Порой  мне
кажется, что его оберегают с помощью магии.
   - Она не спасет его от моей мести, мадам.
   - Нет. Я  уверена  в  этом.  Пусть  наш  разговор  останется  тайным.
Обсудите мои слова только с вашим дядей. Найдите способ спрятать  убийцу
в одном из ваших домов. Пусть он выстрелит,  когда  убийца  вашего  отца
будет идти по улице из Лувра. Нам не нужен спектакль.  Мы  воспользуемся
умелым стрелком, а не трусливой герцогиней. Речь идет о жизни и  смерти;
это не драма, разыгрываемая для развлечения двора. Идите.  Когда  у  вас
созреет план,  познакомьте  меня  с  ним.  Но  помните...  только  после
свадьбы. Это ясно?
   - Ясно, мадам.
   - А теперь возвращайтесь к вашим удовольствиям, и  ни  слова  никому,
кроме, разумеется, вашего благородного дяди. Я знаю, что  могу  доверять
вам.
   - Ваше Величество может полностью положиться на меня.
   Поцеловав ее руку, он  удалился.  Он  был  слишком  возбужден,  чтобы
вернуться к Марго.  Генрих  нашел  своего  дядю,  кардинала  Лоррена,  и
рассказал ему о беседе с королевой-матерью.
   Катрин  была  довольна;  женщине   со   змеиной   натурой   нравилось
продвигаться к осуществлению своих желаний окольными путями.
 
*** 
 
   Жених ехал в Париж в сопровождении свиты; на нем была траурная одежда
- со дня загадочной смерти его матери прошло меньше трех месяцев. Однако
с уст молодого человека срывались слова гасконской песни.
   Девятнадцатилетний юноша был невысок,  но  хорошо  сложен  и  обладал
большой жизненной силой; его манеры отличались смелостью и прямотой,  он
часто смеялся. Печальные проницательные глаза выдавали  характер,  следы
которого отсутствовали в других  частях  его  лица.  В  них  было  нечто
глубокое, скрытое в настоящий момент - то, что он  не  желал  показывать
миру. Он унаследовал ум матери, но не ее набожность. Он  был  гугенотом,
потому что эту веру исповедовала его мать, но вообще относился к религии
скептически. "Похоже, человеку необходимо иметь веру, - говорил он, -  и
поскольку Господь решил сделать меня гугенотом, пусть так и  будет".  Но
он зевал во время проповедей, а иногда даже храпел. Однажды он спрятался
за колонной и, поглощая вишни, стрелял косточками в лицо проповедника.
   Приближенные любили его,  считали  достойным  наследником  трона.  Он
держался с ними  грубовато,  фамильярно;  он  мог  легко  заплакать  или
рассмеяться, но в  его  чувствах  не  было  глубины.  Насмешливые  глаза
скрывали истинные эмоции; когда он плакал,  было  заметно,  что  он  уже
справился с горем.
   Он так часто вступал в новые любовные  связи,  что  прославился  этим
даже  в  стране,  где  распутство  считалось  нормой.  Он  был  воспитан
рассудительной, практичной матерью, которая не хотела, чтобы он подражал
изысканным   манерам   принцев   Валуа.   Его    поведение    отличалось
грубоватостью, он уделял мало внимания своей внешности; он был  счастлив
в крестьянской избе так  же,  как  и  в  королевском  дворце,  если  его
развлекала там жена или дочь простолюдина.
   Он ехал в Париж,  соблазняя  по  дороге  женщин  Оверна  и  Бурбоннэ,
Бургундии и Орлеана.
   Он думал о своем скором бракосочетании с  принцессой  Маргаритой.  Он
знал с детства, что эта свадьба, вероятно, состоится,  поскольку  о  ней
договорился  Генрих  Второй,  когда  Наваррцу  было  два  года.   Генрих
Наваррский считал этот союз хорошим. Мать желала его заключения,  потому
что он приближал Генриха к трону.  Наваррец  пожимал  плечами,  думая  о
троне Франции. Слишком много людей стояли между ним  и  Генрихом;  среди
них были Генрих Анжуйский и Франциск Аленсонский, не говоря уже о детях,
которые могли появиться у этих мужчин. Жена  Карла  вынашивала  ребенка.
Наваррец сомневался в том, что французскому королю удается  наслаждаться
жизнью; именно к этому стремился Генрих Наваррский.
   И все же бракосочетание было  подготовлено.  Марго  всегда  проявляла
враждебность к Генриху, но  какое  ему  до  этого  дело?  Нужно  ли  ему
что-нибудь от жены, если он может без усилий найти много других  женщин,
готовых  ублажать  его?  Он   охотно   предоставит   Марго   возможность
предаваться романам и сделает так, чтобы она не  мешала  ему  заниматься
тем же.
   Когда стало известно, что ему  предстоит  поехать  в  Париж,  Генриху
пришлось выслушать немало предостережений, "Помните о том, что случилось
с вашей матерью, - говорили ему.  -  Она  отправилась  в  столицу  и  не
вернулась  оттуда".  Люди  не  понимали,  что  его  не  слишком   пугали
опасности, что он с радостью предвкушал участие в  придворных  интригах.
Смерть матери потрясла Генриха; он горько плакал,  услышав  новость,  но
вскоре обнаружил, что думает об обретенной свободе даже тогда, когда его
душат слезы.  Он  всегда  считал  мать  доброй,  порядочной  женщиной  и
стыдился своей нынешней неспособности любить ее. Он считал Жанну святой;
сам же он был в душе язычником. Мать разочаровалась бы в  нем,  если  бы
прожила дольше, потому что он  не  мог  стать  благочестивым  гугенотом,
которым она пыталась сделать его.  Ее  смерть  принесла  ему  не  только
свободу; он стал важной персоной. Принц Наварры  превратился  в  короля.
Исчезли досадные ограничения, проповеди матери; он был теперь  сам  себе
хозяин. Это чувство - самое приятное для  здорового  девятнадцатилетнего
мужчины, пользующегося успехом у женщин.
   Он ехал, напевая гасконскую  песню;  периодически  кто-то  из  друзей
предостерегал его шепотом,  но  от  этого  он  лишь  испытывал  приятное
волнение. Он жаждал приключений и интриг.
   Когда он со своей свитой оказался  возле  Парижа,  его  встретил  сам
король Карл. Молодой король Наварры был польщен тем, что Карл обнял его,
назвал своим братом, продемонстрировал дружеское расположение.
   Вместе с королевской кавалькадой приехала  королева-мать;  она  нежно
обняла гостя, сказала, что рада видеть его  снова,  участливо  коснулась
черного рукава Генриха; ее опущенные глаза  выражали  скорбь  по  поводу
кончины Жанны.
   Но  больше,  чем  королевское  радушие,  Наваррца  обрадовали   дамы,
сопровождавшие королеву-мать. Он никогда не  видел  так  много  красавиц
одновременно.  Каждая  из  этих  женщин   могла   потрясти   его   своим
очарованием. Он изучал их своими прищуренными глазами и получил от одной
из них, показавшейся ему самой прекрасной,  многообещающую  улыбку.  Это
была голубоглазая блондинка. Он понял, что лишь придворные дамы обладали
таким  изяществом  и  элегантностью.  Чудесная   новизна   этих   женщин
контрастировала с простоватым обаянием его беарнских подружек.
   Король Франции возвращался в Париж рядом с Наваррцем.
   - Меня радует мысль о том, - сказал Карл, - что скоро вы станете моим
братом.
   - Ваше Величество, вы весьма любезны.
   - Вы увидите в столице моих  многочисленных  подданных,  прибывших  в
город, чтобы  стать  свидетелями  вашей  женитьбы  на  моей  сестре.  Не
бойтесь, мы не станем откладывать свадьбу. Кардинал де Бурбон чинит  нам
препятствия. Он - фанатик веры. Но я не позволю ему отнимать время у вас
и моей сестры Марго.
   - Спасибо, Ваше Величество.
   - Вы в отличной форме, хорошо выглядите, - с завистью заметил король.
   - Все дело в той жизни, которую я веду. Говорят, что  я  трачу  много
времени на наслаждения, но это идет мне на пользу.
   Король рассмеялся.
   - Вы понравитесь моей сестре.
   - Надеюсь, Ваше Величество.
   - Я слышал, - заявил Карл, - что вам не  составляет  труда  нравиться
женщинам.
   - Похоже, слухи обо мне уже достигли Парижа.
   - Не бойтесь. Парижане любят таких мужчин, брат мой.
   Правда ли  это?  Наваррец  замечал  мрачные  лица  людей,  окружавших
двигавшуюся по улицам процессию.
   - Да здравствует король Карл! - кричали французы. Кто-то добавил:
   - Да здравствует король Генрих Наваррский!
   Редкие приветствия заглушались враждебным свистом.
   - Сегодня в городе много сторонников де Гизов, - сказал Наваррец.
   - Тут присутствуют все, - ответил король. - Теперь, когда вы женитесь
на моей сестре, друзья де Гизов и адмирала Колиньи перемешались  в  одну
толпу.
   - Похоже, здесь собралась вся Франция... католики и гугеноты.
   - Кажется, да. Я слышал, что в Париже столько людей, что многим негде
спать. Гостиницы переполнены, по ночам люди лежат на мостовых.  Все  это
вызвано любовью к вам и Марго. Мой друг адмирал  будет  счастлив  видеть
вас здесь. Он готовится к встрече с вами.
   Наваррец улыбкой выразил свою радость, искоса посмотрев на короля. Не
пытался ли Карл своими постоянными  упоминаниями  о  его  дорогом  друге
адмирале сказать ему, что он все-таки поддерживает дело  гугенотов?  Что
на уме у Катрин де  Медичи,  которую  многие  обвиняли  в  убийстве  его
матери? Что она готовит ему?
   Он редко надолго сосредоточивался на чем-то одном; увидев Лувр,  одно
крыло  которого  тянулось  вдоль  набережной,  а  второе   располагалось
перпендикулярно первому, он поглядел на башни дворца с узкими  окнами  и
вспомнил о молодой женщине, ехавшей возле королевы-матери.
   - Я заметил возле  королевы-матери  очень  красивую  даму,  -  сказал
Генрих. - У нее потрясающие голубые глаза. Я  никогда  прежде  не  видел
таких.
   Король засмеялся.
   - У моей сестры черные глаза, - сказал он.
   - Я слышал, ее глаза - красивейшие во Франции, - произнес жених. -  И
все же кому принадлежат голубые глаза?
   - В Эскадроне моей матери  одна  дама  славится  цветом  своих  глаз.
Кажется, брат, вы говорите о Шарлотте де Сов.
   - Шарлотта де Сов, - повторил Наваррец.
   - Она принадлежит к свите моей матери и является женой барона де Сов.
   Наваррец радостно улыбнулся. Он надеялся, что в ближайшие недели  ему
удастся часто видеть женщину с голубыми глазами.  Было  приятно  узнать,
что она замужем. Незамужние дамы часто доставляют хлопоты, нежелательные
для жениха.
   Войдя в просторный зал и бросив ленивый взгляд  на  медленно  текущие
воды  Сены,  он  подумал  о  мадам  де  Сов;  при  этом  Генрих  испытал
исключительно приятное чувство.
 
*** 
 
   Король, лежа в своих покоях на турецком ковре, кусал  ногти.  Он  был
грустен. Никто не смел приближаться к нему. Даже любимые соколы монарха,
сидевшие в комнате на насесте, не радовали его. Собаки убежали от Карла;
они, как и слуги короля, почувствовали приближение безумия. Он испытывал
ощущение тревоги; обычно это бывало связано со страхом. Иногда, когда он
стоял у окна, ему казалось, будто он слышит доносящиеся до него крики  -
предостережение об опасности. Он чувствовал, что близится беда, и боялся
ее.
   Он не мог доверять матери.  Что  она  задумала?  Он  с  беспокойством
поглядывал на свою  полнеющую  жену.  Мать  не  позволит  этому  ребенку
преградить путь к трону ее  любимому  Генриху.  Если  она  хочет  видеть
герцога Анжуйского у престола, что она готовит для ее сына Карла?
   Зловещую тишину улиц нарушил внезапный шум. О чем говорили  с  такими
серьезными лицами люди, собравшиеся в группы?  Что  означали  буйства  в
тавернах? Было чистейшим безумием приглашать  гугенотов  и  католиков  в
город; это сулило несчастья, кровопролитие.  Карл  увидел  себя  в  роли
узника, ощутил мерзкий запах тюрьмы; в его  воображении  он  подвергался
пыткам, а потом ему отсекали голову. Он захотел посмотреть  на  льющуюся
кровь, отхлестать плетью своих собак. Однако, поскольку в нем оставалась
частица  психического  здоровья,  он  помнил  об   угрызениях   совести,
следовавших за актами насилия, о том,  с  каким  ужасом  он  смотрел  на
забитую до смерти любимую собаку.
   В комнату кто-то вошел; Карл не посмел  обернуться  и  посмотреть  на
гостя. Он боялся  увидеть  улыбку  матери.  Говорили,  что  у  нее  есть
отмычки, способные открыть любые двери французских дворцов,  и  что  она
часто  бесшумно  проникает  в  разные  комнаты,  чтобы,  спрятавшись  за
шторами, слушать государственные тайны, наблюдать за тем,  как  дамы  из
Летучего Эскадрона занимаются любовью с мужчинами,  выбранными  для  них
королевой-матерью. Катрин играла важную роль во  всех  его  фантазиях  и
страхах.
   - Карл, мой любимый.
   Он радостно вскрикнул - возле него стояла не мать, а  Мадлен,  старая
няня.
   - Мадлон! - Он обратился к ней, как в детстве.
   Она обняла его.
   - Мой малыш! Что тебя мучает? Скажи Мадлон.
   Через некоторое время он немного успокоился.
   - Эти люди  на  улицах,  Мадлон.  Им  не  следовало  находиться  там.
Католики и гугеноты собрались вместе. Это я позвал их сюда. Вот что меня
пугает.
   - Это сделал не ты, а другие.
   Он засмеялся.
   - Ты всегда так говорила, когда  возникали  неприятности,  в  которых
обвиняли меня. "О, это  не  мой  Карл,  это  Марго  или  кто-то  из  его
братьев".
   - Но  ты  никогда  не  хотел  ничего  дурного.  Ты  был  моим  добрым
мальчиком.
   - Теперь я король, няня. Как бы я хотел снова стать  ребенком,  чтобы
убегать из Лувра, Парижа в какое-нибудь тихое место...  с  тобой,  Мари,
собаками, соколами, с моим пестрым  ястребом,  который  ловит  для  меня
мелких птиц. Скрыться от всего этого... с вами всеми. Как  счастлив  был
бы я!
   - Но тебе нечего бояться, любовь моя!
   - Не знаю, няня. Почему мои подданные не могут жить в мире?  Я  люблю
их всех, католиков и гугенотов. Ты ведь сама гугенотка.
   - Я бы хотела, чтобы ты молился со мной, Карл. Ты  обрел  бы  в  этом
большое утешение.
   - Возможно, однажды это произойдет, Мадлон. Но меня  пугает  вся  эта
ненависть вокруг нас. Господин де Гиз ненавидит моего дорогого адмирала,
а он холоден и надменен с господином де Гизом.  Это  плохо,  Мадлон.  Им
следует быть друзьями. Если бы эти двое помирились, тогда все гугеноты и
католики Парижа были бы друзьями, потому что католики подражают герцогу,
а гугеноты слушаются адмирала. Да! Именно это я должен сделать! Я должен
сделать их друзьями. Я настою на этом. Потребую.  Я  -  король.  Клянусь
Господом, если они не обменяются поцелуями дружбы, я... я...
   Мадлен вытерла пот с его лба.
   - Да! Ты прав, мой маленький король. Ты прав, мой Карл. Ты  заставишь
их сделать это, но сейчас отдохни немного.
   Он коснулся губами ее щеки.
   - Почему не все парижане так добры, как ты, дорогая няня? Почему  они
не похожи на Мари и мою жену?
   - Тогда мир стал бы скучным, - сказала женщина.
   -  Скучным?  Нет,  счастливым.  Свободным  от  страха...   смертей...
кровопролитий. Иди, дорогая няня, и позови Мари.  Я  поговорю  с  ней  и
узнаю, что она думает о дружбе между господином де Гизом и адмиралом.
 
*** 
 
   Маска доброжелательности скрывала циничное отношение Катрин к  фарсу,
который разыгрывали перед ней.
   Поцелуи дружбы между Генрихом  де  Гизом  и  Колиньи!  Она  вспомнила
аналогичную сцену, происшедшую шесть лет назад в замке  Блуа.  Она  сама
организовала этот спектакль с теми же двумя актерами. Конечно, тогда Гиз
был еще мальчиком, совершенно бесхитростным, не способным скрыть  огонь,
вспыхнувший на щеках, погасить пламя, бушевавшее в глазах. В тот день он
сказал: "Я не могу поцеловать человека, которого считают  убийцей  моего
отца".
   Как меняют нас годы! - подумала она. Теперь герцог - уже не мальчик -
готов обнять адмирала и расцеловать его в обе щеки,  замышляя  при  этом
убийство Колиньи.
   - Как хорошо, - пробормотала Катрин, - когда старые враги  становятся
друзьями!
   Мадам де Сов, оказавшаяся рядом с королевой-матерью, шепнула:
   - Вы правы, мадам.
   Катрин позволила себе одарить женщину ласковой улыбкой. Мадам де  Сов
отлично  справлялась  со   своей   ролью,   разыгрывая   перед   женихом
соблазнительницу и  добродетельную  жену  одновременно.  Катрин  однажды
сказала: "Барон де Сов гордился бы своей женой, если бы видел,  как  она
дает отпор молодому  наглому  Наваррцу".  Услышав  эти  с