уг без друга.
   - Заблуждаешься. Я могу найти служанку посноровистей тебя, и уж во всяком
случае не с таким длинным языком.
   - Но ни одна из них не сможет любить вас так сильно, как я;  и  я  говорю
обо всем, о чем думаю, только из любви к вам.
   - Скажи лучше, из любви к нему.
   - Мадам, он король!
   - О, ты же не думаешь о его титуле. Все говорят, что он готов без  всяких
предубеждений поиметь девку-прислужницу, если  только  ему  это  взбредет  в
голову.
   Энн покраснела и улыбнулась.
   - Ага! - закричала Люси. - Вот в этом ты вся. Неудивительно, что  у  тебя
нет любовника. Мужчины любят тех, кто готов броситься им  в  объятья,  забыв
обо всем на свете. Увидев такую, как я, они говорят: "Люси  готова  на  все!
Люси мне по душе!" И они абсолютно правы, Энн, потому что  мне  жизнь  не  в
радость без любовника. Я рано открыла  это.  Я  поимела  первого  любовника,
когда мой дом грабили и сжигали солдаты армии круглоголовых,  а  встретились
мы с ним где-то за час до их прихода. Если ты можешь  заниматься  любовью  в
таких условиях, о тебе мужчины скажут: "Ага! Эта штучка мне по душе!"
   - Вряд ли его величество, рискуя жизнью при Вустере и думая о том, что вы
в этот момент резвитесь с другим мужчиной, говорил себе: "Эта  подружка  мне
по душе!" Уверяю вас, он считает иначе.
   - Уверяешь? Какое право ты имеешь в чем-то уверять  меня.  Но  ты  права,
Энн. Едва ли он радовался моему грехопадению. Но  не  ему  ли  лучше  других
понять, что толкнуло меня на этот шаг? И, в конце  концов,  есть  Мэри,  моя
дочка!
   - При чем тут Мэри?
   - Другой на моем месте позаботился бы, чтобы ребенок не родился. Но я  не
могла так поступить. Я слишком добра.
   - Вы слишком ленивы, - сказала Энн.
   - Подойди поближе, девка, чтобы я могла отхлестать тебя по щекам.
   - Милостивая госпожа, как вы  объясните  королю  факт  появления  малышки
Мэри?
   - Как можно объяснить факт появления ребенка?  Есть  только  один  способ
появления детей на свет, других не придумано. Но я могла бы заявить, что это
его ребенок.
   Краска раздражения выступила на щеках Энн.
   - В городе только глухие не слышали о том, что это  ребенок  ваш  и  сэра
Генри.
   - Это правда, Энн. Никто  бы  не  поверил  в  законность  рождения  этого
ребенка... Тише! Она, кажется, заплакала. Пойди, взгляни!
   Энн удалилась и вскоре вернулась с двумя детьми: девочку она  держала  на
руках, а следом за ней шел мальчик двух лет с милыми черными глазками.
   - Ага! - сказала Люси. - Вот и юный Джимми пожаловал.
   Джимми подбежал к матери  и  взобрался  на  колени.  Она  засмеялась  его
бесцеремонности. Мальчик был любимцем дома, и его блестящие  глаза  выражали
уверенность, что любое его желание будет исполнено.
   Люси нежно поцеловала его.
   - Мама, - сказал мальчуган. - Джимми хочет леденцов.
   Его руки уверенно потянулись к блюду со сладостями; Люси смотрела, как он
запихивает их в рот.
   Сын  короля!  -  подумала  она  и,  вспомнив  про  Чарлза,  снова  слегка
помрачнела. Она сейчас страстно хотела - нет, не быть верной отцу  мальчика,
ибо Люси не могла желать невозможного  -  она  хотела,  чтобы  не  было  его
отъезда и чтобы у маленькой девочки, которую сейчас убаюкивала Энн, был  тот
же отец, что и у Джимми. На секунду лицо Люси озарилось надеждой:  а  нельзя
ли представить девочку дочерью Чарлза? Нет, исключено. Слишком  многие  были
свидетелями ее рождения и исподтишка смеялись, что любовница  Чарлза  завела
себе нового мужчину. Нет, объяснить рождение Мэри было невозможно; Чарлз все
равно узнает.
   - Еще сладенького, еще сладенького, - закричал сластена Джимми.
   Люси погладила курчавую голову  мальчугана.  За  такого  мальчишку  Чарлз
должен быть благодарен ей, подумала она.
   Вошел Генри и немедленно выставил Энн с детьми, ибо он  появился  не  для
того, чтобы любоваться детьми.  Его  горящие  глаза  понимающе  смотрели  на
любовницу.
   Чуть помолчав, она сказала:
   - Его величество в Париже, Генри.
   - Знаю. И скоро он вспомнит про свою Люси. Что тогда?
   - Что тогда? - эхом отозвалась Люси.
   - Сиднею пришлось отойти в сторону. Я намерен вести  себя  по-другому.  Я
очень доволен, что мы сможем представить ему нашего ребенка.
   - А что он скажет по поводу его появления?
   - Он все поймет. Если не он, то кто же? Это в духе  Чарлза  -  никого  не
порицать. Да и как иначе: увидев, как обстояло  дело,  он  сам  скажет,  что
рассчитывать на твою верность на  столь  длительный  срок  по  меньшей  мере
неразумно, за такое время святой впал бы в искушение. Любя нас обоих, он нас
простит. У тебя на редкость унылый вид, Люси. Ты сожалеешь о его королевском
величестве? Ручаюсь, что ничего не будет... Я уж не говорю о его королевском
благородстве.
   - Он очень добрый и нежный.
   - Зато я другой. Другой! Ты думаешь, что если  он  король,  то  этим  все
сказано? Ну, приободрись же, будь беспечной,  как  он...  Кстати,  вчера  за
городом я видел статую с изображением женщины, у которой детей  как  дней  в
году, и всех она родила в один присест. Вот это достижение, а? Что, если  бы
вместо одного доказательства нашей любви было  бы  триста  шестьдесят  пять,
которых мы бы  и  представили  его  величеству?  Что  бы  он  сказал  тогда,
представляешь?
   Люси рассмеялась.
   - Он, как и я, засмеялся бы. Он всегда смеется.
   - Так стоит ли бояться человека, столь расположенного посмеяться, как наш
король? Ну, Люси. Триста шестьдесят пять за один  присест  -  каково?  Каким
нужно быть папашей, и какой  нужно  быть  женщиной,  чтобы  проделать  такой
фокус? Но, скажу тебе, они были не искуснее нас с тобой.  Хочешь  увидеть  в
этом городке статую, возведенную в честь тебя?
   Они снова смеялись, а вскоре уже целовались и ласкались. Можно ли бояться
короля, столь искусного в утехах  любви  и  столь  понятливого  к  слабостям
других?

***

   В это же  время  в  Париже  мадемуазель  Монпансье  обнаружила  в  короле
перемену: он теперь без затруднения говорил по-французски, вместе с локонами
оставив в Англии и прежнюю застенчивость.
   Он показывал себя мастером комплимента, и даже молодые французские щеголи
не умели делать их с той же грациозностью, что он.  Кроме  того,  его  слова
сопровождались такими выразительными взглядами карих глаз,  что  мадемуазель
не удержалась от того, чтобы не примерить его на роль будущего мужа.
   Чарлз со всей серьезностью рассматривал ее в качестве кандидатуры на роль
будущей жены. Она была красива, пусть  даже  не  в  той  степени,  как  сама
считала, а главное, богата  и  происходила  из  королевской  семьи.  Лучшего
брака,  чем   с   дочерью   дяди   короля,   трудно   было   придумать   для
короля-изгнанника.
   То и дело он вспоминал о Люси. Он не испытывал прежнего влечения  к  ней.
Он не был неискушенным мальчиком, когда сделал ее  своей  любовницей,  а  за
время разлуки еще больше повзрослел. Приключения, через которые он прошел за
это время, сильно изменили его. Он сильно протрезвел, хотя внешне  это  было
не  столь  заметно,  перестал  надеяться  на  скорое  и  легкое  возвращение
престола, поражение при Вустере оставило след не только  в  виде  теней  под
глазами и ранних складок вокруг  рта  -  оно  затронуло  самые  глубины  его
личности.
   Он был инертен, и теперь твердо это знал. Он постоянно порицал  сам  себя
за поражение при Вустере, ибо твердо верил, - а  его  беспощадность  к  себе
только выросла, - что тем,  кто  в  жизни  обречен  на  удачу,  не  выпадают
поражения.
   У него был шанс, и он упустил его. При этом он не  винил  плохую  погоду,
неравное соотношение сил и прочие обстоятельства, на которые  указывали  ему
потерпевшие поражение генералы, корень неудачи он видел в одном  человеке  -
Карле II Стюарте, и, каковы бы  ни  были  внешние  обстоятельства,  под  его
руководством дело потерпело крах, как это произошло  в  Шотландии,  как  это
произошло под Вустером, потому  что  не  может  судьба  иначе  обращаться  с
человеком, который на все беды пожимает плечами  и  предпочитает  танцевать,
играть в азартные игры и спать с женщинами, вместо того чтобы  разрабатывать
план новой военной кампании. Он не раз думал, что если бы Карл I Стюарт  мог
смотреть на себя непредвзято, а  Карл  II  обладал  благородством  характера
Карла I, то вместе они бы являли  собой  короля,  достойного  носить  корону
такой страны, как Англия. Поистине, это был мучительный дар - слишком хорошо
понимать себя.
   Он вспоминал Джейн Лэйн. Милая Джейн! Такая красивая, такая  совершенная,
при этом ни на секунду не забывавшая, что скачет рядом с королем! Она  звала
его Уильям Джексон, и этот застенчивый слуга Уильям должен был  сопровождать
ее в поездке. Он всю дорогу помнил, что за ним скачет красивая  женщина.  Он
был тогда одет под сына фермера - серый плащ и высокая  черная  шляпа,  и  в
течение недели один человек, одна женщина, Джейн Лэйн, держала его  жизнь  в
своих руках. Ни разу за всю  дорогу  он  не  попытался  заняться  мимолетной
любовью с ней, но, сказав ей при расставании "прощай", перестал томиться  по
Люси.
   У Люси родилась дочь. До него дошли слухи, что Люси стала любовницей сэра
Генри Беннета. Чарлз любил славного Генри, ему очень хотелось увидеть малыша
Джимми, но он решил, что с Люси все кончено. Встреча с этой парой  могла  бы
создать неловкую ситуацию, а неловких ситуаций он сейчас боялся больше всего
на свете.
   А потому он все эти недели наслаждался  пребыванием  в  Париже,  играл  с
сестричкой и ухаживал за мадемуазель Монпансье, которая, и в этом  он  готов
был поклясться, проявляла к нему внимания больше, чем когда-либо раньше.
   - Кузен мой, - говорила она во время прогулки  по  садам  Тюильри,  -  вы
повзрослели по возвращении из Англии. Вы больше не боитесь меня.
   - Я никогда не боялся вас, прелестная кузина,  -  отвечал  он,  -  только
себя.
   - Чепуха! - парировала она. - Бояться себя! Что вы имеете в виду?
   - Бояться поступков, на которые меня могла толкнуть страсть к вам.
   - Когда вы уезжали, вы не говорили по-французски. Побывав в  Шотландии  и
Англии,  вы  начали  говорить  бегло.  Неужели  в  этих  странах  вас  учили
французскому?
   - Меня там научили многому, только не французскому. Я вернулся совершенно
безразличный к мнению других о моем произношении и вообще обо мне.
   - И как вы сумели достичь такого безразличия к суждениям окружающих?
   - Полагаю, мадемуазель, весь секрет в том, что мнение других обо  мне  не
может быть хуже моего собственного.
   - Вы говорите как какой-нибудь циничный старик. Неужели грехи, которым вы
предавались в Англии, были столь велики?
   - Не больше, чем грехи, которым предавались остальные.
   - Надо ли понимать так, что отныне вы презираете весь мир?
   - Ни в коем случае! Мир состоит не из одних святых и грешников, и к тем и
к другим я питаю глубокое отвращение.  Мир,  к  счастью,  состоит  также  из
красивых женщин.
   - А разве красивые женщины не могут быть святыми или грешницами?
   - Ни в коем случае! Они всего лишь красивые женщины. Красота всегда стоит
особняком. Она освобождает ее носительниц от всяких обвинений  в  грехе  или
святости.
   - Вы городите чушь, Чарлз. Но вы забавляете меня.
   - Вы бы еще больше позабавились, увидев меня в компании слуг на  кухне  в
роли сына гвоздильщика. Там я сидел, скромный незаметный  человек  по  имени
Уильям,  отец  которого  работает  гвоздильщиком  в  Бирмингеме.   Пресвятой
Господь! Что это за мир, в котором сыну гвоздильщика живется спокойнее,  чем
сыну шотландского принца и французской принцессы.
   Мадемуазель сжала кулаки при этих словах. Она не  переносила,  когда  при
ней в небрежном тоне говорили о королевском  достоинстве.  Чарлз  улыбнулся,
заметив это. Ему как королю легче было перенести шутки в адрес своего  сана,
чем бедной мадемуазель. Ей не суждено стать  королевой  по  праву  рождения,
хотя она могла обрести корону, выйдя за него замуж. Не время ли напомнить об
этом? Чарлз не был уверен, но решил попробовать.
   - К несчастью для меня, - продолжал он, -  погас  очаг.  "Эй,  Уильям,  -
крикнул повар, - чего ты расселся, как лорд? Раздуй  очаг,  да  поживее!"  Я
стремился любыми способами угодить повару, но при том, что на мое воспитание
затрачено много времени и сил, раздувать огонь в  очаге  меня  не  учили.  В
итоге я, Уильям,  сын  гвоздильщика  из  Бирмингема,  оказался  изобличен  в
абсолютном невежестве,  и  толстый  повар  назвал  меня  "самым  неотесанным
болваном в мире".
   - И вам ничего не оставалось,  как  вытащить  шпагу  и  насадить  на  нее
мужлана?
   - Если бы я это сделал, моя милая леди, моя голова в  данный  момент  уже
красовалась бы на лондонском мосту. Лучше выслушать, как тебя  -  совершенно
справедливо - называют неотесанным болваном" чем стать  трупом.  По  крайней
мере, мне так кажется. В любом случае, мне было куда комфортнее,  чем  моему
другу Уилмоту. Он спрятался в  солодовне,  и,  пока  враги  искали  его  где
угодно, только не там, его чуть было не изжарили живьем.
   - А эта Джейн Лэйн.., она, конечно же, стала вашей любовницей?
   - Вот и нет.
   - Ну, Чарлз! Я вас слишком хорошо знаю!
   - Видимо, недостаточно хорошо.  Я  был  слугой  леди  и  держался  как  и
положено слуге.
   - Некоторые особо толковые слуги в иные минуты умеют превращаться из раба
в господина своей хозяйки.
   -  Только  не  Уильям  Джексон  и  только  не  в  отношении  Джейн  Лэйн.
Неудивительно, что вы поражаетесь переменам во мне. Видели бы вы,  например,
меня, втискивающегося для  ночлега  в  лачугу  сельского  священника:  такие
жилища не рассчитаны не только на мой рост, но и на мое отношение к религии.
Или увидели бы меня в толпе конюхов и  прочей  прислуги.  Мне  нелегко  было
маскироваться. Мое смуглое уродливое лицо известно там каждому встречному  и
поперечному. Сколько раз приходилось поддакивать в ответ на замечания, что я
как две капли воды похож на того высокого,  смуглого,  худого  человека,  за
поимку которого парламент обещал тысячу фунтов.
   - Да, кузен, вам пришлось побывать в славной переделке.
   - Но наступит день, когда удача улыбнется мне.  Я  отправлюсь  в  Англию,
дорогая леди, и больше уже не вернусь.
   - Вы хотите сказать, что обретете покой под  именем  Уильяма  Джексона  в
обществе очаровательной леди Лейн?
   - Я надеюсь обрести покой в обществе очаровательной леди, но  в  качестве
короля, мадемуазель. Не хотите ли вы стать этой очаровательной леди?  Я  был
бы счастливейшим человеком на земле, если бы вы согласились.
   - Спросите меня об  этом  позже,  Чарлз.  Спросите,  когда  вернете  себе
корону.
   Чарлз поцеловал кончики ее пальцев, нимало не обескураженный. Мадемуазель
была слишком горда, чтобы стать хорошей женой. Кроме того, он поймал  взгляд
одной из фрейлин мадемуазель, юной герцогини Шатийонской. Премилое  создание
- тихая, безмятежная, ясная, она чем-то напомнила ему Джейн Лэйн:  такая  же
нежная и такая же неприступная в своей влюбленности в собственного мужа.
   Безнадежная  влюбленность  в  данный  момент  соответствовала  настроению
Чарлза, и  он  с  радостью  переключил  внимание  с  заносчивой  мадемуазель
Монпансье на очаровательную "Бэблон", как он про себя назвал герцогиню.
   Жизнь Генриетты  неожиданным  образом  переменилась.  В  восемь  лет  она
возобновила   знакомство    с    двумя    главными    мальчиками    Франции:
четырнадцатилетним королем Людовиком и его двенадцатилетним братом Филиппом.
   Все началось  неожиданно.  Пришла  мать,  ее  черные  глаза,  обрамленные
отечными мешочками и морщинами, сверкали, а округлые белые  руки  безудержно
сжимались и разжимались, - знак того, что в голове матери роятся планы.
   - Грядут  великие  события,  -  вскричала  Генриетта-Мария  и  немедленно
выпроводила всех слуг. Затем она критически оглядела дочку. Девочка  внушала
ей некоторое беспокойство: она была очень худа и не в меру быстро росла,  и,
хотя  отличалась  живостью  и  сметкой,  ей  не  хватало  той   общепринятой
законченности в облике, которая при дворе приравнивалась к красоте.
   - Похоже на то, что самый важный в твоей жизни день уже на носу.
   - В моей жизни, мама?
   - Ты дочь короля, никогда не забывай об этом. Мое самое заветное  желание
- увидеть тебя с короной на  голове.  Только  это,  и  ничто  больше,  может
компенсировать все мои мучения.
   Генриетта  забеспокоилась.  У  матери  была  привычка  навязывать  дочери
скучные или неприятные решения, которые та должна была выполнять ради нее на
том лишь основании, что она, Генриетта-Мария - Воплощенное Горе, мученица из
мучениц.
   - Война окончена, Фронда отошла в анналы истории. Король и  его  мать  на
днях триумфально въедут в Париж.
   - И это.., важно для меня?
   - Ну, дитя, где же твоя обычная смышленость? Разве это не важно для  всей
Франции, что зловредные бунтовщики укрощены? И  что  король  возвращается  в
свою столицу.
   - Но ты сказала: для "меня"...
   - Для тебя - особенно. Я хочу, чтобы ты полюбила короля.
   - Вся Франция любит его. Разве не так?
   - Ты должна любить его как короля этой страны, это правда, но  ты  должна
также полюбить его несколько иным образом. Но об этом - позже. Людовик самый
красивый из королей, когда-либо живших на земле.
   Генриетта упрямо сжала губы. Есть только один король, о котором можно так
сказать.
   Генриетта-Мария встряхнула дочь.
   - Да, да, да, ты любишь Чарлза. Он твой бесценный брат. Но ты не  сможешь
выйти замуж за брата?
   - Я.., я должна выйти замуж за короля Людовика?
   -  Т-сс..,  тише!..  Ты  подумала,  что  может  случиться,  если   кто-то
подслушает наш разговор? Ты говоришь не о ком-то, а  о  французском  короле.
Да, конечно, он всего лишь четырнадцатилетний мальчуган, но при всем том  он
король. Не смей говорить вслух о замужестве.
   - Но ты сказала...
   - Я сказала, надо думать в этом направлении. Всего лишь думать..,  думать
день, думать ночь.., и ни на минуту не выпускать это из головы.
   - То есть, это секрет?
   - Секрет? Да!  Это  мое  самое  сокровенное  желание.  Мадемуазель,  твоя
кузина,  рассчитывает  выйти  замуж  за   него.   Девица   ее   возраста   и
четырнадцатилетний мальчик - это же комедия, да и только! На какой прием она
надеется после возвращения короля и его  матери  в  Париж?  Что  они  скажут
особе, по приказу которой пушки Бастилии стреляли в  королевских  солдат?  Я
тебе кое-что расскажу, дитя мое.  Месье  Мазарини  объявил,  что  первым  же
выстрелом из пушки мадемуазель убивает своего супруга. И это чистая  правда.
Когда пушки выстрелили, она потеряла шанс  выйти  замуж  за  кузена.  Глупая
девчонка! Глупая вдвойне, потому что считает себя на редкость  мудрой.  Она,
видите ли, решила, что сможет стать второй Жанной д'Арк! Гусыня глупая!
   - Мама, вы говорили обо мне и о том, как это важно.
   - Ладно, скажу и об этом. Пусть глупость мадемуазель  послужит  для  тебя
уроком. Голову дам на отсечение, что по возвращению двора мадемуазель  будет
вежливо предложено покинуть Париж и удалиться для почетной ссылки в сельскую
местность. Там у нее будет время остудить свою горячую голову, начать писать
дневник, а заодно подумать, не лучше ли  обратить  внимание  на  предложения
короля Англии, чтобы не упустить его,  как  она  уже  упустила  французского
короля. Король Франции! И женщина ее лет. Нет, не  видать  ей  Людовика  как
своих ушей! Но как бы я хотела, маленькая моя Генриетта, чтобы ты пополнела.
Какая же ты тощая! Бедное дитя! Ты недостаточно ешь. Я  прикажу  сечь  тебя,
если ты не будешь есть.
   - Пожалуйста, мама, не делай этого. Я ем очень хорошо, но ни капельки  не
толстею, только расту.
   - Людовик тоже высокий. Он такой красивый, что все  видевшие  его  немеют
при виде его красоты. Уже десять лет как король.., и  при  этом  всего  лишь
четырнадцатилетний. Говорят, что он бессмертен, потому что  такой  идеальный
ребенок не может быть ч