но она видела, что он
по-прежнему во власти эмоций.
   - Сестренка, - сказал он, - как надолго нас разлучили!
   Ей очень хотелось отойти от темы церкви.
   - Я время от времени узнавала, каких успехов ты достиг в учении. Он нежно
коснулся ее щеки.
   - Несомненно, ты слышала обо мне много россказней.
   - Я слышала об отважных поступках.
   - И о глупых?
   - Ты жил так, как  обычно  живут  мужчины..,  которые  ни  перед  кем  не
отчитываются. Он нежно улыбнулся.
   - Ты знаешь, как можно меня утешить. А тебя собираются  выдать  замуж  за
этого глупца из Пезаро, и он наверняка увезет тебя от меня.
   - Мы часто будем навещать друг друга.., все мы  -  Джованни,  Гоффредо...
Лицо его омрачилось.
   - Джованни! - с усмешкой выкрикнул он. - Он будет  вести  свои  блестящие
кампании, твердой рукой подчиняя себе всю  Италию.  У  него  останется  мало
времени, чтобы видеться с нами.
   - Тогда ты будешь счастлив, Чезаре, ведь ты всегда ненавидел его.
   - А ты.., как и все.., обожала его. Он ведь очень красив, не так ли?  Наш
отец любит его без  памяти.  Так  любит,  что  даже  заставил  меня  идти  в
священники, хотя это должен был сделать Джованни.
   - Расскажи мне о своих приключениях. Ты ведь был веселым юношей,  правда?
Все женщины Перуджи и Пизы были влюблены в тебя, и ты, в свою очередь, был к
ним неравнодушен.
   - Среди них не нашлось ни одной с такими же золотистыми волосами,  как  у
тебя. Ни одна не знала, как успокоить меня добрыми словами, как делаешь ты.
   - Но это так естественно. Мы  понимаем  друг  друга.  Мы  вместе  провели
детство. Вот почему  ни  один  молодой  человек  не  кажется  мне  таким  же
красивым, как мой брат Чезаре.
   - А как насчет твоего брата Джованни? Лукреция,  вспомнив  об  их  старой
игре в соперничество, сделала вид, что раздумывает.
   - Да, он был очень красив, - проговорила она. После чего,  заметив  снова
появившееся на его лице мрачное выражение, быстро добавила:
   - Во всяком случае, мне так казалось, пока я не сравнивала его с тобой.
   - Ты не говорила бы так, если бы он сейчас был здесь с нами, - с  упреком
сказал Чезаре.
   - Сказала бы, клянусь. Он скоро приедет, и тогда я покажу, что люблю тебя
сильнее.
   -  Кто  знает,  каким  манерам  он  там  обучился  в  своей  Испании,  но
несомненно, он будет всем казаться неотразимым, каким считает его наш отец.
   - Давай не будем говорить о нем. Значит, ты  слышал,  что  у  меня  будет
муж?
   Он положил ей руки на плечи, заглянул в глаза и медленно произнес:
   - Я предпочел бы говорить  скорее  о  Джованни,  о  его  красоте,  чем  о
подобных вещах.
   Ее широко распахнутые голубые глаза  и  невинность,  светившаяся  в  них,
вызвали в нем прилив нежности, что выглядело для него необычным.
   - Тебе не нравится наш союз с Сфорца? - спросила она. -  Я  слышала,  что
король Арагонский крайне недоволен этим. Чезаре, если ты против этого  брака
и у тебя есть веские причины... Может,  тогда  ты  поговоришь  с  отцом?  Он
отрицательно покачал головой.
   - Маленькая моя Лукреция, - спокойно сказал он, - моя дорогая, кто бы  ни
стал твоим мужем, я все равно буду ненавидеть его.

***

   Наступил жаркий день. По всему  городу  развесили  флаги.  Лев  на  гербе
Сфорца соседствовал с буйволом Борджиа, и каждый балкон, каждая  крыша,  так
же как и улицы, были заполнены желающими увидеть, как будет въезжать  в  Рим
жених, выбранный папой для своей дочери.
   Джованни  был  вдовец  двадцати  шести  лет  с  замкнутым  характером,  к
предложенной ему сделке отнесся с некоторым подозрением.
   Тринадцатилетняя девочка, которая должна была  стать  его  женой,  ничего
сама по себе для него не значила. Он  слышал  о  ее  красоте,  но  оставался
холоден, его нельзя было соблазнить красотой. Выгоды заключения этого  брака
многим казались очевидными, но он не  доверял  Борджиа.  Огромное  приданое,
обещанное за девочкой, - тридцать одна тысяча дукатов, - не  будет  передано
ему, пока Лукреция не станет его женой, а папа поставил жесткое условие, что
брак останется формальным, поскольку невеста еще слишком молода.  В  случае,
если она умрет бездетной, деньги перейдут ее брату Джованни, герцогу Гандии.
   Сфорца испытывал настоящую робость, вероятно, объяснявшуюся  тем  фактом,
что он происходил из боковой ветви Сфорца из Милана. Он был незаконным сыном
Костанцо, властителя  Котиньоло  и  Пезаро,  но  тем  не  менее  унаследовал
состояние своего отца. Сейчас он нуждался в деньгах, и женитьба  на  богатой
девочке сулила блестящие перспективы; он  был  честолюбив  и,  если  бы  мог
доверять замыслам Александра, чувствовал бы себя счастливым.
   Но он не мог избавиться от накатившего чувства  тревоги,  когда  трубы  и
фанфары известили о его приближении. Проезжая по Порте дель Пополо, он видел
посланные кардиналами и знатными горожанами свиты, чтобы приветствовать  его
приезд в Рим.
   Среди знати он заметил двух  молодых  людей,  выделявшихся  среди  прочих
богатством одежды и элегантностью. Эти юноши были самыми красивыми  молодыми
людьми, каких когда-либо видел Сфорца. По тому, как они держали себя, он мог
догадаться, кто они  такие.  Он  возблагодарил  судьбу,  что  умеет  неплохо
держаться в седле, одет в  пышные  одежды  и  убран  золотыми  браслетами  и
ожерельями, одолженными им по такому случаю.
   Младший из этих юношей был герцогом, недавно вернувшимся из Испании. Он в
самом деле казался невероятно красивым, вид у него был необычным  -  проведя
долгое время в  Испании,  он  теперь  вел  себя  как  испанец.  Несмотря  на
торжественность Джованни, можно было легко  догадаться,  что  он  умел  быть
веселым и легкомысленным.
   Но внимание Сфорца приковал к себе другой юноша, постарше. Это был Чезаре
Борджиа,  архиепископ  Валенсии.  Сфорца  слышал  о  нем   такие   рассказы,
воспоминания о которых  заставляли  содрогаться.  Он  тоже  был  красив,  но
мрачной красотой.  Несомненно,  он  был  очень  привлекателен,  такой  везде
окажется в центре внимания. Сфорца  догадывался,  что  внимание  большинства
женщин, наблюдавших за торжественной церемонией с крыш и балконов,  обращено
на этого  человека.  Что  в  нем  завораживало?  Он  был  превосходно  одет,
драгоценности сияли, но не так, как на его брате. Или  манера  держать  себя
выделяла его  из  всех?  Может,  проявлялась  его  гордость,  превосходившая
гордость всех остальных? Бесспорно, это был Бог среди людей.
   Сфорца решил больше над этим не задумываться. Единственное, что он  знал,
так это вот что - к Александру он относится с подозрением, а  в  присутствии
сына ощущает еще большую тревогу.
   Но пока его встречали дружески и  тепло.  Кавалькада,  миновав  Кампо  ди
Фьоре - молодые люди Чезаре, Джованни и Сфорца в  центре,  -  проехала  мост
Святого Ангела и остановилась перед дворцом Санта Мария.
   Сфорца поднял голову. На балконе стояла девочка с  золотистыми  волосами,
на ней было малиновое платье, украшенное рубинами и жемчугом. Она ухватилась
за колонну, солнечные лучи играли на драгоценных камнях.
   Она посмотрела вниз на своих братьев и на человека, который должен  стать
ее мужем.
   Ей  было  тринадцать  лет,  и  ее  близкие  не  успели  еще   лишить   ее
романтических мечтаний. Она улыбнулась и подняла руку в знак приветствия.
   Сфорца мрачно смотрел на нее. Ее юная  красота  не  взволновала  его.  Он
помнил о братьях,  ехавших  по  обеим  сторонам,  и  не  переставал  гадать,
насколько можно доверять им и Александру.

***

   Дворец Санта Мария лихорадило  от  волнения  -  повсюду  слышался  гомон,
крики, топот; портные и парикмахеры заполнили комнаты. Духовник Лукреции так
долго оставался  в  ее  покоях,  что  те,  кто  должен  был  подготовить  ее
физически, начинали терять терпение.
   Стояла сильная жара - был июнь, -  и  Лукреция  ощущала,  как  давит  вес
свадебного платья, расшитого золотом  и  украшенного  драгоценными  камнями,
стоившими пятнадцать тысяч дукатов. Золотистые  волосы  охватывала  сеточка,
украшенная  драгоценностями.  Адриана  и  Джулия  настояли  на  том,   чтобы
накрасить Лукреции лицо и выщипать брови и придать ей вид модной  элегантной
дамы.
   Лукреция никогда в жизни не испытывала такого волнения. Возможно,  платье
оказалось слишком тяжелым в такой жаркий день, но девушку  это  не  особенно
волновало, поскольку она обожала наряжаться.
   Она размышляла о церемонии и о людях, которые соберутся, чтобы посмотреть
на нее по дороге из ее дворца в Ватикан. Она  думала  о  себе,  спокойной  и
прекрасной, виновнице торжества, окруженной пажами и рабами, которые  должны
были разбрасывать гирлянды ароматных цветов перед ней, когда она  направится
к Ватикану. Она едва вспомнила о своем женихе. Замужество совсем  не  должно
заставлять человека задумываться над тем, что его  ожидает,  -  такой  вывод
сделала для себя Лукреция из  того,  что  видела  вокруг  изо  дня  в  день.
Джованни  Сфорца  казался  ей  старым,  он  редко  улыбался,  глаза  его  не
вспыхивали, как глаза ее братьев. Он был  совсем  непохож  на  них,  казался
серьезным и немножко суровым. Но она не должна стать  его  настоящей  женой,
объяснила ей Джулия, если только сама она не будет настаивать на  этом.  Она
останется в Риме, так  что  для  Лукреции  свадьба  означала  только  пышное
зрелище, центральной фигурой которого была она сама.
   Джулия хлопнула в ладоши и сказала:
   - Приведите рабыню, чтобы госпожа Лукреция могла посмотреть на нее.
   Слуги   поклонились,   и   очень   скоро   перед   Лукрецией    предстала
негритянка-карлица. Она была наряжена в роскошное золотистое платье,  волосы
ее были накрыты украшенной драгоценностями сеткой. Весь ее  костюм  оказался
точной копией наряда Лукреции. Девушка была в восторге - темная кожа карлицы
и черные волосы еще сильнее подчеркивали красоту Лукреции.
   - Она понесет твой шлейф, - сказала Адриана. - На  вас  будет  забавно  и
восхитительно смотреть.
   Лукреция согласилась и повернулась к столику, на котором  стояла  ваза  с
конфетами, взяла одну и сунула ее в рот карлицы.
   Черные глаза вспыхнули признательностью, которую питали большинство  слуг
- и особенно рабов - к Мадонне Лукреции.
   - Иди, - строго произнесла Адриана, - еще много дел. - Мадаленна, принеси
самый красивый футляр для ароматизированных шариков.
   Мадаленна направилась к двери, и  тут  у  нее  перехватило  дыхание  -  в
комнату вошел мужчина, а мужчинам не положено заходить в комнаты дамы, когда
она одевается, но сеньор Чезаре не подчинялся никаким  правилам  и  законам,
кроме своих собственных.
   - Мой господин, - начала было Адриана, но Чезаре  заставил  ее  замолчать
грозным взглядом.
   - Чезаре, как ты находишь мое платье? - закричала Лукреция. - Скажи, тебе
нравится, как я в нем выгляжу?
   Чезаре не обратил на нее внимания и, глядя прямо на Адриану, произнес:
   - Я поговорю со своей сестрой.., наедине.
   - Но, господин, у нас мало времени.
   - Я желаю поговорить с ней один на один, - повторил он. - Вы поняли,  что
я сказал?
   Даже Адриана дрогнула перед этим высокомерным молодым человеком, которому
исполнилось всего восемнадцать лет.  До  нее  дошли  слухи  о  его  жизни  в
университетах  Перуджи  и  Пизе,  и  необычность  рассказов  заставляла   ее
содрогаться.  С  теми,  кто  мешал  высокомерному   сыну   папы,   частенько
происходили несчастные случаи, а она была не настолько могущественна,  чтобы
рискнуть обидеть его.
   - Раз вы хотите этого, так и  будет,  -  согласилась  она.  -  Но  прошу,
господин мой, помнить, что мы не должны слишком поздно прибыть в Ватикан.
   Он кивнул, и Адриана знаком велела слугам следовать за  ней.  После  чего
Чезаре подошел к Лукреции.
   - Чезаре, у нас мало  времени.  Мне  надо  быть  готовой,  -  воскликнула
девушка.
   - Тебе надо быть готовой уделить мне  немного  времени.  Ты  забыла,  что
теперь у тебя есть жених, как же ты клялась, что никогда  не  будешь  никого
так любить, как меня?
   - Я не забыла об этом. И не забуду. - Она  представляла  себя  идущей  по
площади, ей слышались возгласы  восхищения;  она  ощущала  запах  аромата  и
цветов.
   - Ты думаешь не обо мне, - заметил Чезаре. - И кто вообще думает обо мне?
Отец препятствует  моим  желаниям,  а  ты..,  ты  легкомысленна,  как  любая
распутница.
   - Но ведь сегодня моя свадьба, Чезаре.
   - Есть чему радоваться! Сфорца! Ты  считаешь  его  мужчиной?  И  все-таки
скорее я соглашусь видеть тебя его женой, чем кого-то другого, потому что  -
могу поклясться - он немногим отличается от евнуха.
   - Чезаре, ты просто ревнуешь.
   Чезаре засмеялся. Он приблизился к ней и схватил  ее  за  шею  -  жестом,
который она так хорошо помнила. Она  закричала,  боясь,  что  он  порвет  ее
украшенную драгоценностями сеточку на голове.
   - Он не станет твоим мужем. - Он засмеялся. - Я доказал отцу всю мудрость
такого решения. Кто знает, если положение дел изменится, может,  эти  Сфорца
не будут заслуживать нашей дружбы, и тогда святой отец вполне поймет, что он
не так уж и хочет видеть свою дочь замужней дамой.
   - Чезаре, почему тебя так огорчает эта свадьба? Ты ведь знаешь, я  должна
выйти замуж, но это никак не касается моей любви к тебе. Я никого  не  смогу
полюбить так, как люблю тебя.
   Он продолжал держать ее за шею, от его пальцев останется след - он всегда
оставался, - и ей очень хотелось попросить его ослабить хватку,  но  она  не
осмеливалась. Она всегда радовалась, когда он находился  рядом,  но  сегодня
волнение, которое он  обычно  вызывал  в  ней,  было  следствием  некоторого
неосознанного страха, как она ни старалась его подавить.
   - Верю, что так будет, - сказал он. - Неважно, что произойдет с тобой или
со мной... Между нами навсегда останется эта связь. Лукреция и Чезаре...  Мы
- одно целое, сестренка, и никакой твой муж, никакая  моя  жена  никогда  не
сумеют изменить это.
   - Да, да, - проговорила она, едва дыша. - Это правда. Я знаю, что  так  и
будет.
   - Я не буду присутствовать на  торжественном  ужине  после  церемонии,  -
сообщил Чезаре.
   - Но ты должен, брат. Я так мечтала потанцевать с тобой.
   Чезаре посмотрел на свое облачение архиепископа.
   - Священнику не подобает танцевать, сестра. Ты потанцуешь со своим братом
Джованни, герцогом Гандии. Он будет блестящим партнером, не сомневаюсь.
   - Чезаре, ты непременно должен прийти!
   - На твое свадебное торжество? Конечно, нет. Неужели ты  думаешь,  что  я
смогу видеть, как ты веселишься в такой момент?
   - Джованни придет и, может, Гоффредо...
   - Когда-нибудь, сестренка, ты поймешь, что мои чувства  к  тебе  сильнее,
чем то, что Джованни вообще может испытывать к кому-либо.
   На площади послышались крики, и Чезаре подошел к окну.
   Лукреция встала рядом, она уже не чувствовала той радости  от  праздника,
устроенного в ее честь, потому что в  ней  вызывали  тревогу  сжимавшиеся  и
разжимавшиеся кулаки брата и сердитое выражение его лица.
   - Вот он, - сказал Чезаре, - красавец-герцог.
   - Он должен сопровождать меня в Ватикан, - пояснила Лукреция. - Я  должна
быть уже готова. О, мы опоздаем. Чезаре,  надо  вернуть  Адриану  и  Джулию.
Джованни здесь, а я не готова.
   Но Адриана, слыша, что Джованни приближается к  комнате  сестры,  решила,
что  придется  рискнуть  возможностью  вызвать  гнев  Чезаре,  и  вошла  без
приглашения. За ней следовали Джулия и служанки Лукреции.
   - Герцог прибыл, - сказала Адриана.  -  Давай  я  проверю,  на  месте  ли
сеточка для волос. Да, а где же черная карлица? Вот же она. Бери шлейф своей
госпожи и стой здесь...
   Чезаре, нахмурясь, наблюдал за приготовлениями, и Лукреция понимала,  что
его мучает чувство ревности, и это омрачало ее счастливый день.
   Вошел Джованни.
   Он очень изменился с тех пор, как уехал в Испанию. Высокий и изящный,  он
вел  распутный  образ  жизни,  но  на  семнадцатилетнем  красавце  это  мало
отразилось.  Он  носил  светлую  бородку,  несколько  смягчавшую   жесткость
чувственного рта. Глазам его, светлым и почти  прозрачным,  так  похожим  на
глаза Лукреции, недоставало спокойной мягкости, присущей глазам  сестры;  по
сравнению  с  ними  его  прекрасные  глаза,  оттененные  темными  ресницами,
казались холодными и суровыми. Но от отца он унаследовал обаяние  Борджиа  и
прекрасно выглядел в великолепном турецком  халате  a  la  Franfaise,  таком
длинном, что он волочился по  полу,  халат  был  щедро  расшит  золотом,  на
рукавах красовались огромные жемчужины;  наряд  завершал  тюрбан  с  большим
рубином. Джованни являл собой великолепное зрелище. На нем сияли драгоценные
камни, на шее висело длинное ожерелье, тоже состоявшее из рубинов и жемчуга.
   У Лукреции перехватило дыхание, когда она увидела его.
   - Джованни, - воскликнула она, - ты просто неотразим!
   На какое-то мгновение она забыла о присутствии  Чезаре.  Ему  показалось,
что эта сцена  полностью  соответствует  желанию  отца  унизить  его.  Перед
Лукрецией стояли оба брата, два соперника; один благодаря любви  и  щедрости
отца  смог  нарядиться,  словно  принц,  а  другой   вынужден   был   носить
сравнительно бедную одежду священника.
   Чезаре впал в ярость, которая иногда охватывала его.  Когда  он  бывал  в
подобном настроении, ему  хотелось  сомкнуть  пальцы  вокруг  шеи  тех,  кто
вызывал  в  нем  это  чувство,  и  давить,  давить  на  горло,  пока  он  не
удовлетворит свое больное самолюбие их криками о пощаде.
   Но он не мог сдавить это изящное горло. Сотни раз в жизни Чезаре страстно
желал сделать это. Но никто не должен касаться любимого сына папы.  Однажды,
думал он, я не смогу сдержаться.
   Джованни, понимая настроение брата, лукаво смотрел  то  на  него,  то  на
сестру.
   - О сестренка моя, моя любимая Лукреция, ты  говорить,  я  прекрасен,  но
ты.., ты похожа  на  богиню.  Просто  не  верится,  что  это  моя  маленькая
хорошенькая сестренка. Простой смертный не может обладать подобной красотой.
Как ты сияешь! Какой блеск! Даже господин епископ не кажется таким тусклым в
соседстве с тобой. Я слышал, что ты, брат, не будешь присутствовать на балу,
который устраивает наш отец. Темный  церковный  наряд,  который  ты  носишь,
требуется, когда нужно произвести  на  окружающих  отрезвляющий  эффект,  но
сегодня вечером должно царить веселье.
   - Замолчи! - закричал Чезаре. - Замолчи, говорю!
   Джованни поднял брови. Адриана громко проговорила:
   - Господин мой, нам пора. Мы и так уже опаздываем.
   Чезаре повернулся и пошел  к  выходу.  Его  слуга,  ожидавший  хозяина  у
дверей, собрался идти следом. Чезаре повернулся к мальчику.
   - Ты улыбаешься? - спросил он. - Почему?
   - Господин...
   Чезаре схватил мальчика за ухо. Боль была почти невыносимой.
   - Почему? Я спрашиваю, почему.
   - Господин.., я не улыбаюсь.
   Чезаре ударил мальчика головой об стену.
   - Не будешь врать! Ты  слышал  наш  разговор,  и  то,  что  тебе  удалось
подслушать, развеселило тебя.
   - Господин, господин!..
   Чезаре грубо схватил мальчика за руку и толкнул его  с  лестницы.  Чезаре
слышал, как тот кричал, скатываясь головой вниз. Он слушал, прищурив  глаза,
слегка скривив губы. Крики, издаваемые кем-либо от боли, всегда  успокаивали
Чезаре, исчезала боль в нем самом, боль, вызванная отчаянием и страхом,  что
в мире есть люди, которые не распознали в нем высочайшую персону.
   В сопровождении Джованни  Лукреция  вошла  в  новые  апартаменты  папы  в
Ватикане.  В  комнатах  уже  толпились  все  самые  влиятельные  горожане  и
посланники дворов различных государств и герцогств.
   Лукреция забыла о Чезаре, пока, охваченная волнением, шла  через  площадь
от дворца к Ватикану; в ушах у нее  по-прежнему  звучали  крики  толпы,  она
ощущала запах цветов, которые падали к ногам, устилая путь. А  теперь  перед
ней на  папском  троне  сидел  ее  отец,  прекрасный  в  своем  бело-золотом
облачении, глаза его сияли любовью и гордостью, когда он