рого дома.
   Я взбежала по лестнице в нашу комнату.
   Я стояла и вспоминала, как все было в первый раз. Все  произошло  так
быстро, что застало меня врасплох. Стоило этому только  случиться,  и  я
попалась; как же легко было пойти дальше, сделав первый шаг!
   Как тихо в доме!
   "Скорее, Джонатан!" - думала я.
   Тогда я и услышала тот голос.., шорох, короткий смешок:
   - Миссис Френшоу.., вспомните седьмую заповедь, миссис Френшоу.
   Я на несколько секунд  остолбенела.  Я  вслушивалась  изо  всех  сил.
Ничего, кроме пугающей тишины.
   Я выскочила из комнаты, и как раз,  когда  я  добежала  до  лестницы,
раздался резкий звук дверного колокольчика. Я сбежала  вниз  и  отворила
дверь.
   Там стоял Джонатан. Он обнял меня.
   - Что случилось, Клодина?
   - Я снова слышала его, - сказала я. - Этот голос...
   - Голос?
   Где?
   - В той комнате.
   В нашей.
   - Здесь никого нет...
   - Я слышала.
   Слышала отчетливо.
   - Пойдем посмотрим, - предложил он.
   Он обнял меня одной рукой, и я прильнула  к  нему.  Мы  поднялись  по
лестнице.
   Там никого не было.
   Он посмотрел на меня с недоумением.
   - Что это было?
   - То же самое, что и раньше... Как эхо... Странно приглушенное.
   - Ты хочешь сказать, это звучало, словно кто-то пытался изменить свой
голос?
   - Не знаю. Смех раздался после слов: "Помни седьмую заповедь".
   - Какая чепуха!
   - Однако к месту сказанная, не так ли? Этот голос.., он знает.
   - Моя дорогая Клодина, я не верю в бестелесные голоса.
   - Говорю тебе, я слышала его... отчетливо.
   Совсем, как раньше.
   - Значит, здесь кто-то есть.
   - Но как он может находиться.., в той комнате?
   - Это единственное место, где ты слышала голос? Я кивнула.
   - Пойдем, - сказал он. - Посмотрим.
   Мы прошли по всем комнатам, вплоть  до  верхнего  этажа  и  чердачных
помещений. Затем спустились через холл в кухню. Как  я  и  догадывалась,
они были пусты.
   Единственными живыми существами в доме были мы.
   - Где ты? - крикнул Джонатан. - Ты, идиотский голос!
   Выходи, покажись!
   Его голос отозвался слабым эхом. Дом был тих и спокоен. Ни  звука.  Я
подняла глаза к сводчатому потолку, оглядела каменные стены, галерею.
   - Никого нет, - подвел итог Джонатан.
   - Его посещают призраки, - настаивала  я.  -  Это  что-то  ужасное..,
кто-то из прошлого.
   - Едва ли ты  на  самом  деле  веришь  этому.  Должно  быть  какое-то
логическое объяснение.
   - Какое?
   - Здесь есть кто-то... был.., какой-то шутник.
   - Но он знает про нас.
   - Да, - серьезно согласился он, - кто-то знает про нас.
   Или, - прибавил он, - этот голос тебе показался...
   - Я отчетливо слышала его.
   - Ты принимаешь это всерьез, да?
   - Всерьез? Конечно! В отличие от тебя, Джонатан. И я начинаю понимать
это.
   - Клодина, самое важное для меня во всем мире - это ты.
   Я покачала головой.
   - Ты - раба условностей, - сказал он. - Воспитана обществом,  живущим
по определенным правилам, так? Во французах меня всегда удивлял контраст
между строжайшим  соблюдением  установленных  правил  и  удовольствиями,
которым они предаются.., тайно, конечно. Тем  не  менее,  они  воспитали
тебя в этом же духе, и теперь тебя мучает совесть. Я начинаю думать, что
именно ее голос ты и слышала.
   - Другими словами, ты считаешь, что я внушила себе, что слышу голоса.
   - Возможно, и так, Клодина.
   - Нет.
   - Тогда кто это? Мы обошли весь дом. Кроме нас, здесь никого нет.
   Кто мог войти в дом? Ты вошла, открыв дверь ключом, и заперла ее.
   У кого-нибудь есть другой ключ?
   Внезапно меня осенило:
   - Окно.
   Конечно же.
   Как-то раз мы с Дэвидом приходили осмотреть дом. Я рассказывала тебе.
И мы влезли через окно.
   - Где?
   - Где-то в холле. - Я быстро прошла по каменному полу.
   - Вот оно. Смотри, - указала я. - Сломана щеколда. Любой,  знающий  о
ней, мог легко попасть в дом.
   Он стоял, с тревогой глядя на меня.
   - Так ты думаешь, кто-то был в доме, когда ты вошла? Но каким образом
этот человек мог говорить с тобой в той комнате?
   Если бы он бежал вниз по лестнице и вылезал в окно, ты  бы  услышала,
ведь так?
   - Я не уверена...
   - Клодина, тебе показалось... Это единственное возможное объяснение.
   - Нет. Я понимаю разницу между воображением и реальностью.
   - У всех нас иногда разыгрывается воображение.
   - Я слышала тот голос, - твердо сказала я. - Ты  понимаешь,  что  это
значит?
   Кто-то знает... о нас.
   Он пожал плечами:
   - Ты сама себя взвинчиваешь. Забудь об этом. Мы здесь, не так ли?
   Я приложил чертовски огромные усилия, чтобы ускользнуть от них.
   - Полагаю, прицепилась Миллисент.
   - Да, и довольно крепко. Но  я  был  полон  решимости  встретиться  с
тобой, вот и удрал.
   - Джонатан, я хочу уйти.
   - Уйти?
   Почему, мы ведь только что пришли?
   - Я пришла сказать себе, что наши отношения должны прекратиться.
   Он  поднял  брови  и  посмотрел  на  меня  с  выражением  притворного
раздражения.
   - Я не могу больше обманывать Дэвида. Я решила положить этому  конец.
Я постараюсь забыть о происшедшем. И ты тоже должен забыть.
   - Никогда, - произнес он. - Забыть самое лучшее событие  моей  жизни.
Ты требуешь слишком многого. Пойдем, любимая. Ты же знаешь, у  нас  мало
времени.
   - Нет, - настаивала я. - Я не могу.
   Мне нужно идти.
   Он привлек меня к себе, но на этот раз я  держалась  твердо.  У  меня
перед глазами стояло лицо Дэвида, я все время помнила, как сильно  люблю
его.
   Я заявила:
   - Я возвращаюсь в  Эверсли.  Мне  не  стоит  больше  приходить  сюда.
Джонатан, я не вынесу, если об этом узнает Дэвид': Я хочу,  чтобы  между
нами все оставалось, как прежде.
   - Не правда ли, немного поздно говорить об этом?
   - Не знаю. Не могу ни о чем думать. Знаю только, что сейчас я  больше
всего хочу уйти из этого дома.
   - Дурацкий старый голос лишил тебя духа.
   - Он напугал меня, Джонатан, и заставил осознать все зло,  которое  я
причинила.., себе, Дэвиду и тебе. Я изменила мужу. Ты предал брата.
   - Клодина, любимая, давай прекратим этот спектакль. Я люблю  тебя.  Я
хочу тебя. Хочу больше всего на свете.
   Разве этого мало?
   - Как можно, ведь я жена твоего брата?
   - Ты опять за свое! Я хочу тебя. Ты хочешь меня. Мы чудесно проводили
время вместе. Не забывай, ты страстная женщина. Ты пробудилась. Если  бы
не твои угрызения совести! Нужно только соблюдать  осторожность,  и  все
будет в порядке.
   В его голосе  чувствовалось  легкое  раздражение.  Он  пришел,  чтобы
получить сексуальное удовлетворение, а я не уступала  ему.  Теперь-то  я
наконец ясно  увидела,  что  он  собой  представляет,  и  меня  постигло
страшное разочарование. Я  разрушила  собственную  семейную  жизнь  ради
мимолетного чувственного наслаждения.
   Я ошиблась, приняв тень за реальность.
   Мне отчаянно захотелось повернуть время вспять, но кому и  когда  это
удавалось?
   Я выскочила прочь из этого дома. Он  поспешил  следом,  повторяя  мое
имя.
   Мы остановились снаружи,  и  я  дрожащими  руками  заперла  дверь.  Я
чувствовала, что закрыла сейчас эту часть своей жизни.
   И всю дорогу назад в Эверсли я непрерывно  думала:  "Что  же  это  за
голос... Чей это голос? Голос кого-то, кто знает о моем тайном грехе".

АМАРИЛИС И ДЖЕССИКА

   Наступил Новый год. С той встречи в Эндерби мы  с  Джонатаном  больше
наедине не виделись. Я избегала его и постепенно укреплялась  в  решении
порвать с ним. Мать заметила, что со мной творится что-то неладное.  Она
уговорила меня пораньше уйти отдохнуть, и я с радостью согласилась.  Мне
хотелось побыть одной и обдумать, что же я сделала и смогу ли когда-либо
исправить это.
   И тут у меня возникло ужасное подозрение, что,  по-видимому,  у  меня
будет ребенок; это казалось настолько ужасным, что сперва я просто гнала
от себя эту мысль. Глупо, конечно. Если это действительно так, то никуда
не денешься, все равно придется об этом думать. Я хотела ребенка. Всегда
хотела, но, если этому суждено случиться именно теперь, как я узнаю, кто
отец?
   Я думала, что могу порвать с Джонатаном и на этом  все  кончится.  Но
смогу ли я порвать с ним когда-либо? До конца жизни  со  мной  останется
постоянное напоминание о моей вине.
   Появились ночные кошмары. Мне снилось, что я нахожусь в той комнате и
голос все повторяет и повторяет, что я грешна перед Богом и людьми,  что
я распутница по отношению к мужу, добрейшему человеку на свете.
   По-моему, в те дни после Рождества я полюбила  Дэвида  еще  больше  и
особенно остро чувствовала всю гнусность своего поведения. Я бы все  что
угодно  отдала,  чтобы  стереть  из  жизни  последние  месяцы  и   снова
превратиться в ту чистую молодую женщину, достойную и  честную,  которая
осознавала и ценила, что вышла замуж за благородного человека.
   Как легко задним  числом  раскаиваться  в  безрассудстве!  Как  легко
оправдываться  молодостью,  повышенной  эмоциональностью,   пробуждением
чувственности... - все это так, но ничто не является оправданием.
   Рождество закончилось, и гости разъехались.
   Тетушка Софи планировала в феврале перебраться в Эндерби,  а  матушка
старалась отговорить ее. Но Софи не терпелось переехать.
   - Такой большой дом нужно сначала хорошо проветрить  и  просушить,  -
напоминала ей мать.
   - Это мы сделаем: наймем прислугу, пусть она за неделю устроится  там
и подготовит дом к нашему переезду.
   Я считала, что ее отъезд в каком-то  смысле  будет  для  моей  матери
облегчением. Она говорила мне, что Софи всегда вызывала  у  нее  чувство
вины, и я, испытывая собственную огромную вину, понимала, как это гложет
человека, хотя моей матери не в чем было себя винить.
   - Я полагаю, - говорила она, - что вот такие калеки подчас специально
заставляют вас страдать, особенно когда... Ну, ты разумеется знаешь, что
она была обручена с твоим отцом до того, как я вышла за него.
   - Да, и она отказала ему.
   - Верно, и только спустя какое-то время мы поженились.
   - Все это было так давно. Не пора ли уже забыть?
   - Люди помнят до тех пор, пока им хочется  помнить.  Они  подогревают
свои воспоминания. Им доставляет удовлетворение бередить старые раны.
   Я невольно поежилась.
   - Клодина, что с тобой, тебе нехорошо?
   - Нет, нет, все в порядке, - поспешно ответила я.
   - Я подумала, не позвать ли доктора Мидоуса, чтобы он осмотрел тебя.
   - О нет, мама, нет! - проговорила я в панике. Она обняла меня рукой:
   - Ну хорошо, там видно будет.
   Джонатан уехал в Лондон в первых числах Нового года.
   - Там сейчас очень активизируются тайные  враги,  -  рассказывал  мне
Дэвид в тишине нашей  спальни.  -  Это  касается  не  только  войны,  но
ситуации в целом. События во  Франции  эхом  отдаются  по  всей  Европе.
Размышляя об участи французской королевской  четы,  ни  один  монарх  не
может  чувствовать  себя  спокойно.  Они  беспокоятся,   не   могут   ли
распространиться такие события и на другие страны.
   - Ты думаешь, у нас такое возможно?
   - Именно этого люди боятся, но мне кажется, что все обойдется. Мы  не
обладаем французским темпераментом и вряд ли дойдем до революции.
   - У нас тоже бывали восстания. А  в  прошлом  веке  даже  гражданская
война.
   - Да, возможно именно потому, что это слишком живо в памяти, никто не
хочет повторения.
   - Но у нас  тоже  отрубили  голову  королю,  как  теперь  Людовику  и
Марии-Антуанетте.
   - И спустя десяток с небольшим лет восстановили монархию. Более того,
у нас нет причин для революции.
   Думаешь, лондонские купцы очень  хотят  уличных  беспорядков?  У  них
слишком хорошо идут дела. А смутьяны могут  нанести  им  большой  ущерб,
кроме того,  всегда  найдутся  преступники  и  бродяги,  которым  нечего
терять.
   Они могут вызвать волнение.
   - Разве сейчас у нас есть эти смутьяны?
   - Уверен, что есть. Джонатан и отец очень много знают об  этом,  хотя
мало говорят. Джонатан, по-моему, учится у отца. Со мной они об этом  не
говорят и  правильно  делают.  Только  непосредственно  причастные  люди
знают, что происходит.
   - Твой отец даже с моей матерью не говорит о своей тайной работе.
   - Конечно, он никому не может рассказать, даже Лотте.  Но,  я  думаю,
именно из-за нее он сейчас меньше занят своей работой.
   Я понимающе кивнула, а он нежно обнял меня и продолжил:
   - Ты уверена, что у тебя все хорошо, Клодина?
   - А что может быть плохого? - Я постаралась не выдать голосом  своего
испуга.
   - Мне показалось, что ты чем-то озабочена,  как  будто..,  ну,  я  не
знаю. Ты действительно хорошо себя чувствуешь?
   Я прижалась к нему, и он обнял меня. Я с  ужасом  почувствовала,  что
вот-вот признаюсь ему. Нет, я не должна этого делать. В  одном  Джонатан
был прав: Дэвид никогда не узнает. Наверное, если  бы  вместо  Джонатана
оказался кто-то другой, Дэвид простил бы меня. Я почти уверена  в  этом,
он добрый по натуре. Кто угодно, но не родной брат! И, кроме  того,  как
мне порвать с Джонатаном, когда мы фактически живем в одном доме?
   Я приказала себе молчать.
   - Твоя мать считает, что тебе следует показаться  доктору,  -  сказал
он.
   Я покачала головой:
   - Нет, я совершенно здорова.
   Я притворилась веселой, и, разумеется, мне  удалось  и  на  этот  раз
обмануть его.
   В течение двух недель января Джонатан находился в Лондоне.  Мне  было
легче, когда он не попадался мне на глаза,  хотя  к  этому  времени  мои
подозрения сменились полной уверенностью.
   Итак, я забеременела.
   Пока этого я никому не говорила. Как сказать Дэвиду, что у меня будет
ребенок, который, возможно, не от него?
   Две недели  я  сохраняла  свой  секрет.  Временами  ожидание  ребенка
заслоняло для меня  все  остальное,  короче  говоря,  моя  радость  была
безгранична, пока я не вспоминала, что не знаю, кто его отец.
   Джонатан вернулся из  Лондона.  Он  выглядел  несколько  озабоченным:
очевидно, случилось что-то важное. Сразу по возвращении  они  с  Диконом
заперлись, а когда появились, Дикой казался очень серьезным.
   В тот вечер за обедом Джонатан расспрашивал, как продвигается  работа
в Эндерби.
   - В настоящий момент там полно рабочих, - лаконично сказала я.
   - Мы не узнаем это место, - ответил он.
   - Софи  непременно  хочет  переехать  в  начале  февраля,  -  сказала
матушка. - Я думаю, это неразумно с ее стороны.
   Ей следует дождаться весны.
   - А как насчет прислуги?
   - Ее нанимает Жанна. Сам Бог послал нам ее. Она делает большую  часть
работы. Ты был очень занят в Лондоне?
   - Очень. - Он ухмыльнулся, как бы говоря: "Пожалуйста, больше никаких
вопросов". Он взглянул на отца и сказал:
   - Ты помнишь Дженингса, как его, Том или  Джейк,  -  его  сослали  на
каторгу за распространение бунтарской литературы.
   - Сослали? Не может быть! - воскликнул Дикон.
   - На семь лет в Ботани-Бэй .
   - Не слишком ли это строго?
   - Ничуть, при нынешних  обстоятельствах.  Он  превозносил  Дантона  и
ругал французскую монархию, а также особенно напирал на права  человека.
Людовик и королева у него плохие, а Дантон с компанией герои.
   - Тогда это подстрекательство.
   - Можно сказать и так. Правильно.
   Их всех необходимо выловить. Как раз такие люди и  начали  беспорядки
во Франции - Но ссылка на каторгу! повторил Дикон.
   - Это все-таки слишком. Надеюсь ты не  собираешься  больше  ездить  в
Лондон? - проговорила моя мать.
   - Пока нет, - успокоил ее Дикон.
   - А ты, Джонатан? - спросила матушка.
   Он пожал плечами, в то время как его глаза остановились на мне:
   - Надеюсь удастся некоторое время пожить в домашнем уюте Эверсли.
   - Как приятно, что ты любишь свой дом, - весело сказала мать.
   - Да, это так, - ответил он, - я действительно люблю его.
   Когда мы выходили из комнаты, я сказала ему:
   - Нам надо поговорить.
   - Когда? - спросил он нетерпеливо.
   - Завтра. Утром, в девять часов, я поеду верхом на прогулку.
   На следующее утро я выехала верхом одна и  вскоре  он  поравнялся  со
мной.
   - Как насчет нашего дома? Давай поедем туда.
   - Нет, - быстро ответила я. - Я не намерена снова  ехать  с  тобой  в
Эндерби. Более того, теперь это вряд ли возможно, даже если бы...
   - Куда же тогда?
   - Я хочу только поговорить с тобой, Джонатан.
   - Ты понимаешь, мне пришлось уехать. Я ужасно не хотел расставаться с
тобой. Но у меня были крайне важные дела.
   - Совсем не в этом дело.
   Мы свернули с дороги в поле и осадили лошадей.
   - Джонатан, - проговорила я, - у меня будет ребенок.
   Он в изумлении посмотрел на меня.
   - Ничего удивительного, верно ведь?
   - От Дэвида?
   - Откуда мне знать?
   Он уставился на меня, и я увидела, как его рот растянулся в улыбке.
   Ты находишь это забавным? - спросила я.
   - Выходит, не о чем волноваться, не так ли?
   - Что ты имеешь в виду? Я не знаю,  от  тебя  или  от  Дэвида,  а  ты
считаешь, что не о чем волноваться.
   - Ты замужем. Замужние женщины  должны  иметь  детей.  Я  нахожу  эту
ситуацию довольно забавной.
   - Ты никогда не принимал все это всерьез, так ведь? -  сказала  я.  -
Для тебя это всегда было всего лишь легкой интрижкой.
   Полагаю, у тебя их было много.
   Но здесь другой случай.
   Жена собственного брата. Ты находил это довольно  пикантным,  не  так
ли?
   Он  молчал,  а  на  его  лице  сохранялось   выражение   беспокойного
удивления.
   - Что мне делать? - спросила я.
   - Что делать? Ты имеешь в виду, оставить или нет?
   - То есть, ты полагаешь... Это мой ребенок.  Кто  бы  ни  был  отцом,
прежде всего это мой ребенок.
   - Клодина, ты  слишком  драматизируешь  положение,  моя  дорогая.  Ты
беспокоишься, хотя волноваться абсолютно не о чем.
   - По-твоему, не о чем беспокоиться, если я беременна то ли  от  тебя,
то ли от Дэвида?
   - Ну, если он ничего не узнает, то о чем же ему печалиться?
   Вот как он показал себя! Что я наделала? Я предала лучшего из  мужчин
ради какого-то донжуана.
   - Джонатан, - сказала я, - ясно, что ты не понимаешь всей серьезности
ситуации.
   - Напротив, Клодина, я отношусь  к  тебе  исключительно  серьезно.  Я
просто говорю, что нам не о чем волноваться.
   - Это обман! Это измена! Произвести на свет ребенка, позволив  Дэвиду
поверить, что он его, когда это не так.
   - Громкие слова, - сказал он. - Однако, моя  дорогая  Клодина,  давай
посмотрим на факты. Нам абсолютно не о чем беспокоиться. Ребенок получит
все. Он унаследует свою долю в Эверсли. Это очень удачно, все остается в
семье, как и было.
   Я отвернулась, и он положил руку мне на плечо.
   - Клодина, - проговорил он с мольбой, - что за проклятие  -  все  эти
люди, работающие в Эндерби. Я так по тебе соскучился.
   Но я изменилась, и это меня радовало. Его мольбы  больше  не  трогали
меня. Что превратило меня в другую женщину - то ли, что  я,  наконец-то,
разглядела его или это уже сделал ребенок внутри меня?
   Я мысленно ликовала: все кончено! Теперь он больше  не  имеет  власти
надо мной.
   Но было уже слишком поздно. Я увидела, как выражение беспокойства  на
его лице сменилось покорностью,  когда  я  повернула  лошадь  и  галопом
направилась домой.

***

   Я была уже абсолютно  уверена,  но  не  решалась  сказать  о  ребенке
Дэвиду. Это казалось очень трудным. Я знала, что он придет в восторг,  а
меня будет мучить совесть.
   Я пошла к матери в комнату. Она отдыхала, что было для нее  необычно.
Она лежала на кровати в ярко-синем пеньюаре и выглядела довольно  томной
и, как всегда, красивой, нет, более красивой,  потому  что  она  как  бы
излучала сияние.
   - Я пришла поговорить с тобой, - сказала я. - Нет, не вставай. Я сяду
сюда.
   Я села на постель, а она внимательно посмотрела на меня.
   - Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать мне, Клодина.
   - Знаешь?
   Она кивнула:
   - Я уже заметила некоторые признаки не  так  давно.  Моя  дорогая,  я
счастлива за тебя. У тебя будет маленький. Я угадала?
   Я кив