я. - Если бы я  не  приехала  сюда,  ничего  бы
этого не произошло. Он продолжал смотреть на меня.
   - Я должен сделать все возможное, чтобы помочь им, - сказал он.
   - О, да! - пылко произнесла я. - Пожалуйста, сделайте.
   Он сел за стол и начал писать, я подошла и взглянула из-за его плеча.
   "Я узнал о несчастье, - писал он, и  я  отметила,  как  быстро  его  перо
скользит по бумаге, - которое обрушилось на Париж по моей  вине.  Я  глубоко
потрясен и направляю вам сумму, которую король дает мне каждый месяц на  мои
личные расходы. Это все, что я могу дать. Я хочу помочь тем,  кто  пострадал
больше всего".
   Он взглянул мне в лицо и коснулся моей руки, но только на мгновение.
   - Это все, что я могу сделать, - сказал он.
   - Мне бы тоже хотелось пожертвовать тем, что имею, - заявила я ему.
   Он кивнул и посмотрел на стол. Я поняла  тогда,  что  я  ему  все  же  не
слишком противна.  Существовали  какие-то  другие  причины,  по  которым  он
избегал меня.
   Об этом несчастье долго говорили. Оно явилось еще одним  знамением.  Была
буря, которая  испортила  празднование  нашей  свадьбы,  клякса,  которую  я
посадила, когда подписывала свое имя, и затем  это  несчастье,  когда  народ
Парижа тысячами  высыпал  на  улицы,  чтобы  отпраздновать  мою  свадьбу,  а
встретил давку и смерть.

Глава 4

Словесная дуэль

   Не вмешивайся в политику или в дела других людей. Ты  не  должна  слишком
близко к сердцу принимать их заботы. Никогда не будь  раздражительной.  Будь
нежной, но ни в коем случае не требовательной. Если ты ласкаешь своего мужа,
делай это  сдержанно.  Если  ты  проявишь  нетерпение,  то  только  ухудшишь
положение.
   Не вникай ни в чьи секреты  и  не  проявляй  любопытства.  Мне  неприятно
писать об этом, но не доверяй никому, даже твоим тетушкам...
   Мария Тереза - Марии Антуанетте

   Я верю, что вы будете мною довольны. Вы можете быть уверены, что я всегда
принесу в жертву свои личные предубеждения, если только  от  меня  не  будут
требовать того, что может запятнать мою честь.
   Мария Антуанетта - Марии Терезе

   Шуази

   Мадам, моя горячо любимая мамочка!
   Я не могу выразить, насколько я тронута добротой Вашего  величества  и  я
заверяю вас, что я еще не получала ни одного из ваших дорогих писем без слез
сожаления, наполняющих мои глаза из-за того, что я разделена с такой  доброй
матушкой; и хотя я очень счастлива здесь, я искренне  хотела  бы  вернуться,
чтобы увидеть мою дорогую, очень дорогую семью, хотя бы на короткое время.
   Мы здесь находимся со вчерашнего дня и с одного часа пополудни до  одного
часа ночи не можем вернуться в наши апартаменты, что мне очень не  нравится.
После обеда мы играли в карты до шести часов, затем смотрели  представление,
которое продолжалось до половины десятого; затем ужин; потом снова карты  до
часу ночи, иногда даже до половины второго. Только вчера король, видя, что я
очень устала, милостиво отпустил меня в одиннадцать часов, к моему  большому
удовольствию, и я очень хорошо поспала до половины одиннадцатого.
   Ваше величество очень добры, проявляя интерес даже к тому, как  я  обычно
провожу время в Версале. Поэтому я скажу, что встаю в десять или девять утра
и, помолившись после одевания, завтракаю, а затем иду к тетушкам, где обычно
встречаю короля. Это продолжается до половины одиннадцатого. В одиннадцать я
иду причесываться. В полдень созывается штат придворных  и  всякий,  имеющий
достаточный ранг, может прийти. Я накладываю румяна и мою руки на  глазах  у
всех, затем мужчины уходят, дамы остаются, и я переодеваюсь у них на виду. В
двенадцать происходит месса, и когда король в Версале, я иду на богослужение
вместе с ним, а также с  мужем  тетушки;  если  же  его  нет,  то  я  иду  с
господином дофином, всегда в один и  тот  же  час.  После  мессы  мы  вместе
обедаем, обед кончается к половине второго, поскольку мы  оба  едим  быстро.
Затем я  иду  к  господину  дофину.  Если  он  занят,  то  я  возвращаюсь  в
собственные апартаменты, где читаю, пишу  или  вышиваю  мундир  для  короля,
работа не так уж быстро движется, но я  верю,  что  через  несколько  лет  с
Божьей помощью она будет закончена. В три я иду к тетушкам, куда в это время
обычно приходит король. В четыре ко мне приходит аббат,  в  пять  -  учитель
игры на клавесине или учитель пения, которые занимаются со мной до шести. Вы
должны знать, что мой муж часто заходить со мной  к  тетушкам.  От  семи  до
девяти мы играем в карты, а когда погода хорошая, то я выхожу на прогулку, и
тогда игра в карты происходит в апартаментах тетушек, а не у меня. В  девять
ужин; когда король отсутствует, то тетушки приходят поужинать вместе с нами;
если король здесь, то после ужина мы идем  к  ним,  и  там  ожидаем  короля,
который обычно приходит в четверть одиннадцатого; но я ложусь на софу и сплю
до его прихода; когда его посещение не  ожидается,  в  одиннадцать  мы  идем
спать. Так я провожу свой день. Я  умоляю,  моя  дорогая  матушка,  простить
меня, если это письмо получилось слишком длинным, но мне доставляет  большое
наслаждение поддерживать подобным образом связь с Вашим величеством. Я также
прошу  прощения  за  это  несколько  неряшливо  написанное  письмо,  я  была
вынуждена  писать  его,  скрываясь  в  своей  туалетной  комнате,  так   как
постоянные посетители отнимают слишком много времени; и если я  не  ответила
точно на все вопросы, я полагаю, что Ваше величество простит меня хотя бы за
то, что я послушно сожгла Ваше письмо.  Я  вынуждена  заканчивать,  так  как
должна одеться и пойти с королем к мессе. Остаюсь,  Ваше  величество,  самой
послушной Вашей дочерью.
   Мария Антуанетта

   Это письмо, которое я писала из Шуази,  одного  из  королевских  дворцов,
который мы иногда посещали, дает представление об однообразии моих дней в то
время. Я думала, что жизнь во Франции будет прелестной, полной  новизны,  но
обнаружила, что она еще более уныла, чем в Шенбрунне.
   Во время этих первых месяцев моей жизни при  французском  дворе  я  часто
тосковала по дому и моей матушке; когда я получала ее письма, я  дрожала  от
нетерпения поскорее узнать их содержание. Я не догадывалась тогда, до  какой
степени Мерси следил за мельчайшими  подробностями  моей  жизни.  Он  всегда
казался суровым старым государственным деятелем, и я не могла подумать-, что
он будет интересоваться тем, что одела молодая девушка или сколько  раз  она
смеялась с каким-либо слугой. Вот какой я была глупенькой.  Я  недалеко  еще
ушла от ребенка, бегавшего по паркам Шенбрунна со своими  собаками;  я  была
слишком мало искушена в тонкостях придворной  жизни,  не  понимая  тогда,  к
моему несчастию, что дофина Франции, которая однажды  станет  королевой,  не
просто девушка или женщина, а определенный  символ.  От  ее  действий  могут
зависеть война или мир, ее глупости могут заставить задрожать трон. Когда  я
писала матушке, спрашивая ее, откуда  она  знает  так  много  о  моих  самых
незначительных проступках, она отвечала, что  "маленькая  птичка  рассказала
мне", и никогда не упоминала, что этой маленькой птичкой был Мерси. Конечно,
об этом мне следовало бы догадаться. Но, по  крайней  мере,  Мерси  был  мой
друг, хотя и несколько неприятный, и я должна быть благодарна ему.
   В течение этого времени  произошло  одно  значительное  событие,  которое
омрачило мою жизнь, необычные отношения между мной и моим  мужем.  Я  знала,
что каждый находящийся при дворе говорил  об  этом:  некоторые  -  с  полной
серьезностью, но большинство - с удивлением и хихиканьем. Прованс,  которого
я никогда не любила, хотя его поведение  было  чрезвычайно  корректным,  был
доволен. Я знала, что он, хотя и не был самым старшим, все же  полагал  -  и
многие соглашались с ним, - что был бы лучшим дофином, чем мой муж  Людовик.
Артуа был веселым и забавным, весьма любил пофлиртовать и  постоянно  глазел
на меня с томным выражением, за  которым  проскальзывали  дурные  намерения.
Мерси постоянно делал намеки, что я должна опасаться Артуа. Затем  еще  были
тетушки, высказывавшие сотни предположений,  всегда  пытаясь  выяснить,  что
происходит между Бедным Бэри и мной.
   Но когда моя мама написала, что, возможно, лучше оставить все  как  есть,
поскольку мы "оба  так  молоды",  я  почувствовала,  что  могу  позабыть  на
какое-то время о всех этих трудностях и попытаться наслаждаться жизнью.
   Один человек при дворе был  мне  другом  -  это  герцог  де  Шуазель.  Он
страстно стремился к тому,  чтобы  мой  брак  увенчался  успехом,  поскольку
именно он организовал его. К моему несчастью, я приехала во  Францию,  когда
его влияние пошло на закат, а ведь он мог бы оказаться таким же полезным для
меня, как  Мерси,  и  даже  более  влиятельным,  поскольку  являлся  главным
министром короля. Он был довольно некрасивым мужчиной, но  имел  обаятельную
внешность; он обладал особой обворожительностью и понравился мне  с  первого
взгляда. Моя мама говорила, что я  могу  доверять  ему,  поскольку  он  друг
Австрии, и это сближало  нас.  Но  он  оказался  в  опале.  Мадмуазель  Жене
рассказала мне, что он установил дружеские отношения с мадам де  Помпадур  к
их взаимной выгоде, но недооценил влияние мадам Дюбарри, и это  стало  одной
из причин, почему он впал в немилость.
   Хотя я сначала нашла мадам Дюбарри очаровательной, теперь я испытывала  к
ней отвращение, поскольку король разрешил ей присутствовать на нашем  первом
обеде в интимном кругу, а по словам Мерси, это было оскорблением для меня. Я
написала матушке: "Она глупая  и  наглая  женщина",  полагая,  что  зная  ее
положение при дворе, моя матушка будет считать мое отношение к этой  женщине
правильным.
   "Не вмешивайся в политику или в дела других людей", - таков был ее ответ,
но я не поняла, что это касается мадам Дюбарри,  и,  подобно  другим  многим
важным  вопросам,  этот  совет  вылетел  у  меня  из  головы.  Я  не  хотела
вмешиваться в политику. Я хотела наслаждаться жизнью. Я хотела видеть Париж,
но мне не разрешали этого до тех пор, пока я не нанесу официальный визит,  а
это был вопрос, подлежащий рассмотрению  со  всех  сторон,  прежде  чем  его
претворять в жизнь.
   - Этикет! - тяжело вздыхала я. - По крайней мере, - заявила  я  Мерси,  -
мне могли бы доставить из Вены двух моих собачек.
   - У вас уже есть две собаки, - отвечал он непреклонно.
   - Да, я знаю, но я люблю тех, и они будут тосковать обо  мне  в  Вене.  Я
знаю, маленький мопс будет. Пожалуйста, попросите прислать его.
   Он хотел ответить отказом, но не мог слишком резко возражать против  моих
желаний. У меня было четыре собаки. Когда венские прибыли и мне не запретили
с ними возиться, то мне захотелось завести еще больше, хотя Мерси намекал на
их  неопрятное  поведение,  к  которому  будут  неприязненно  относиться   в
изысканных покоях Версаля.
   Во время этих первых недель герцог Шуазель  часто  посещал  меня  и  тоже
объяснял, как я должна вести себя по отношению к королю.
   - Будьте  серьезной  и  естественной,  -  заявил  он,  -  но  не  слишком
ребячливой, хотя Его величество не ожидает от вас знаний политики.
   Я ответила, что рада этому, и рассказала ему о  моей  неприязни  к  мадам
Дюбарри.
   - Я не могу слышать ее глупую шепелявость, а она, кажется,  считает  себя
самой важной дамой при дворе. Я всегда при встрече смотрю  сквозь  нее,  как
будто ее вообще не существует. И все же она  всегда  с  надеждой  глядит  на
меня, словно умоляя заговорить с ней.
   Месье де Шуазель рассмеялся  и  сказал,  что  вполне  естественно,  -  ей
хочется продемонстрировать дружбу с дофиной.
   - Она ее не добьется, - возразила я, и именно это месье де Шуазель  хотел
от меня услышать, поэтому  я  решила,  что  буду  придерживаться  сказанного
слова.
   Дорогой месье де Шуазель! Он бы так очарователен и в то  же  самое  время
так искренен, когда дело касалось меня.  Я  уверена,  что  если  бы  он  мог
постоянно оставаться рядом со мной, то я не совершила бы многих опрометчивых
поступков.
   Когда я прибыла во Францию, неприятная Дюбарри уже стала  центром  партии
своих сторонников, в нее входило несколько наиболее  влиятельных  министров,
таких, как герцог Огильон, герцог де Вогюон и герцог Ришелье. Все  эти  лица
были врагами Шуазеля и пытались свергнуть его. Это им удалось сделать весьма
успешно, обвинив его в поражении в Семилетней войне, которая  разразилась  в
тот год, когда я родилась, и в которую была вовлечена моя страна, а также  в
потере французских колоний, отошедших к Англии.  Его  обвиняли  во  всем;  и
после я  поняла,  что  австрийское  замужество  являлось  частью  его  плана
восстановить свое положение при дворе. Он, должно быть,  очень  беспокоился,
когда я встретила его, но не подал и виду; он был  одним  из  самых  веселых
людей, которых я когда-либо встречала.
   Для меня было большим ударом, когда он  получил  приказ  об  удалении  от
короля и был сослан  в  свой  замок  в  Шантелу.  Это  произошло  неожиданно
накануне сочельника. Он просто исчез, а я не могла  в  это  поверить.  Плохо
терять друга. В то же самое  время  происшедшее  насторожило  меня,  -  ведь
подобный удел  может  так  неожиданно  постичь  кого-нибудь  еще.  Мне  было
особенно неприятно отношение Мерси к герцогу.
   - Он ускорил свой позор своей неосторожностью, - заявил Мерси. - Меня  бы
удивило, если бы он продолжал занимать свой пост. Будем надеяться,  что  его
не заменят еще более беспокойным человеком.
   - Но он наш друг! - вскричала я.
   - В настоящее время от него нет никакой пользы для нас, - цинично ответил
Мерси.
   Мне было очень больно слышать повсеместно разговоры о нем. Он  жил  очень
пышно в Шантелу и рассылал свои куплеты  о  мадам  Дюбарри,  которую  считал
главным своим  врагом.  Она  постоянно  обнаруживала  в  своих  апартаментах
обрывки листков с непристойными стишками, но всегда  смеялась  над  ними  и,
казалось, они не оказали своего воздействия.
   Письма из Вены продолжали прибывать, и каждый раз письмо от моей матушки,
когда его передавали мне в руки,  заставляло  меня  дрожать.  Что  я  теперь
должна делать? Я не носила корсет - мой ненавистный корсет на  китовом  усе,
который  вынуждал  меня  сидеть  вытянувшись  в   струнку   и   портил   мне
самочувствие. Меня предупреждали, что я должна носить эти  корсеты  в  своем
возрасте. Я всегда должна помнить о том, как я  выгляжу.  Французы  обращают
очень большое внимание на внешний вид, и я всегда должна думать о том, чтобы
нравиться мужу. Постоянно делались намеки на мои отношения с мужем.
   "Ты не должна слишком торопиться, поскольку усиление его  неловкости  еще
больше усугубит дело".
   В другом случае она писала:
   "Ты не должна принимать слишком близко в сердцу это разочарование. Ты  не
должна никогда показывать его. Никогда не будь раздражительной. Будь нежной,
но ни в коем случае не требовательной. Если ты ласкаешь своего  мужа,  делай
это сдержанно. Если ты проявишь нетерпение, то только ухудшишь положение".
   Не  только  двор  Франции,  но  все  дворы  Европы,  кажется,   обсуждали
неспособность дофина довести до конца наши брачные отношения. Говорили,  что
он импотент и что если  такая  привлекательная  девушка,  как  я,  не  может
возбудить его, то дело безнадежно.
   Это было чрезвычайно неприятно для нас обоих. Я делала вид,  что  в  силу
своего детского возраста ничего не понимаю, хотя все знала. Играя со  своими
собаками, танцуя, я притворялась, что не  вижу  ничего  необычного  в  наших
брачных отношениях. Мой муж напускал на себя равнодушие, хотя на самом  деле
было не так. Его защита заключалась в  том,  что  он  притворялся  уставшим,
запирался со своим слесарем и  приятелями-строителями;  он  охотился,  когда
выпадала возможность, и ел от души, как будто ни о чем больше и  не  мечтал.
Но я чувствовала, что он обеспокоен еще больше, чем я, поскольку  был  более
серьезным и считал, что виноват именно он. В течение  прошедших  месяцев  он
всячески старался показать  мне,  как  глубоко  сожалеет,  что  не  оказался
хорошим мужем. Он был готов удовлетворить все мои прихоти, и хотя его  вкусы
были  прямо  противоположны  моим,  он  никогда  не   пытался   в   чем-либо
противоречить мне.
   Он все больше начинал нравиться мне, и я думаю, что и в нем  пробуждалось
взаимное чувство. Но между нами оставалась эта неприятная ситуация.  Секреты
нашей спальни беспокоили Европу. Послы сновали туда и обратно из Версаля  на
Сардинию и в Пруссию, а также в Австрию. На улицах распевали  песни  о  нас:
"Может он или не может? Поимел он или нет?" Если неспособность моего супруга
связана с каким-то психологическим затруднением, то,  возможно  ли,  что  он
когда-либо преодолеет его?
   Матушка неустанно повторяла, чтобы я ее постоянно информировала о  каждой
подробности. Я должна была сообщать все, что говорил или  делал  дофин.  Мне
следовало прочитывать ее письма, а затем сжигать, что я и делала.  Я  знала,
что окружена шпионами, и главным из них был наставник моего мужа  герцог  де
Вогюон, друг мадам Дюбарри. Однажды, когда я была рядом с мужем, один слуга,
находившийся в комнате, неожиданно открыл дверь, и там обнаружился герцог  в
склоненном положении  -  его  уши  несомненно  были  прислонены  к  замочной
скважине. Возможно, слуга пытался предупредить нас.  Герцог  де  Вогюон  был
очень смущен и пробормотал какое-то извинение, но  не  думаю,  чтобы  у  Луи
когда-либо восстановилось высокое мнение о нем.
   Не в моем характере было предаваться размышлениям  о  моем  положении.  Я
хотела просто наслаждаться. Больше всего я любила кататься верхом, но лошади
мне были запрещены, поскольку матушка полагала,  что  бешеные  скачки  могут
сделать меня неспособной к деторождению.  И  она,  и  Мерси  решили  просить
короля запретить мне верховую езду.
   Это был большой удар для меня. Мне хотелось  закричать,  что  мне  надоел
французский двор и что когда я скачу на лошади и ветер бьет  мне  в  лицо  и
развевает волосы, свободные от противных шпилек, которыми парикмахер  мучает
меня, то я счастлива.
   Я пошла к королю, умоляла, называла его "дорогой папочка"  и  жаловалась,
как я несчастна из-за того, что мне запретили кататься верхом.
   Он был в затруднении. Мне следовало бы знать, что он не  любит  подобного
рода ситуаций и ненавидит, когда его просят принять решение,  которое  могло
бы обидеть кого-либо, особенно хорошенькую девушку. Но он не подал вида.  Он
был сама приветливость. Откуда мне было знать, что он  внутренне  зевал  над
моими детскими проблемами и желал, чтобы я поскорее  ушла?  Он  положил  мне
руку на плечо и объяснил очень нежно, что моя  матушка  не  хочет,  чтобы  я
ездила верхом. Разве я не хочу удовлетворить ее желание?
   - О, да, дорогой папа, я действительно хочу... Но я  не  могу  обходиться
без верховой езды.
   - Считается, что лошади слишком опасны, и я согласен, что  вы  не  должны
ездить на них верхом. - Он  поднял  руки  и  его  лицо  осветилось  приятной
улыбкой, которая, несмотря на мешки под глазами  и  многочисленные  морщины,
делала его все еще привлекательным. Неожиданно  для  себя  самого  он  нашел
решение. - Никаких лошадей... Но покатайся на муле.
   Итак, я стала ездить верхом на муле, что  считала  унизительным.  Тем  не
менее однажды я упала с седла. Это действительно был  глупый  инцидент.  Мул
стоял неподвижно, и я сидела расслабившись, но он вдруг резко повернулся - и
я  почувствовала,  что  лежу  на  земле.  Я  ни  капельки  не  ушиблась,  но
сопровождающая меня свита очень перепугалась и все поспешили ко мне, хотя  я
лежала и смеялась.
   - Не трогайте меня! - вскричала я. - Я ничуть  не  ушиблась.  Я  даже  не
испугалась. Я просто по-глупому свалилась.
   - Не разрешите ли вы тогда помочь вам встать?
   - Конечно, нет. Вы должны позвать мадам Этикет. Видите ли,  я  не  совсем
уверена в том, какой церемонии надо придерживаться, когда