рокрадываясь в свою собственную страну.  За
мою голову назначена награда. И это я, у которого огромные  владения  на
севере Англии, где мои предки жили,  подобно  королям.  Да,  однажды  мы
вернемся, но лишь тогда, когда восстановим на  троне  истинного  короля,
чтобы жить под настоящей властью, иначе я не вернусь никогда.
   - Естественно, - напомнила я ему, - ты и  не  можешь  этого  сделать.
Теперь  тебя  называют  предателем  королевы  и  тебе  не  разрешили  бы
остаться.
   - Ты права, - ответил он. - Каждый раз, когда я еду  туда,  да  ты  и
сама могла убедиться, я еду как  заговорщик,  который  потом  становится
беглецом.
   - Это очень досадно, - заметила я, -  но  зачем  тебе  участвовать  в
подобных делах? Можно жить и под властью Анны.
   - Женская логика! - усмехнулся он. - Зачем нам праведное  дело,  если
мы и так хорошо живем? Нет, Карлотта, это не для  меня,  и  не  забывай,
теперь ты одна из нас.
   - Только потому, что ты принудил меня к этому.
   - Ты говоришь как настоящая сторонница  короля  Якова,  -  насмешливо
произнес он, но я понимала, что он прав: нравилось мне это или  нет,  но
теперь я стала одной из них.
   Я сказала ему, что и гроша ломаного не дам за их якобитское дело.
   - Да, но тебе не безразличен я, - ответил  он,  -  и  я  должен  буду
поверить тебе множество секретов, что сделаю без малейшего  страха,  ибо
знаю, что твоя любовь ко мне не менее сильна,  чем  искренняя  вера.  Мы
принадлежим друг другу, Карлотта. И так будет, пока смерть  не  разлучит
нас.
   В те редкие моменты, когда он становился  серьезным,  как,  например,
сейчас, его слова трогали меня  до  глубины  души.  Я  любила  его,  да,
любила: его нежность, его силу, его  мужские  качества  задевали  внутри
меня какую-то чувствительную струнку. Он был вожаком, и  теперь  я  ясно
видела, что если бы мне пришлось выбирать между ним и Бо, то Бо проиграл
бы. Бо ослепил меня, но Хессенфилд захватил мою душу и не отпускал.
   Если б только мы встретились при иных обстоятельствах, если б  только
я могла уехать с ним как жена истинная, если б только я могла стереть из
своей памяти прошлые дни... Нет, дело было совсем не в Бо. Меня  терзали
воспоминания о Бенджи, именно они бросали на мое счастье тень  глубокого
раскаяния, и редко, когда я могла не думать о нем, да и то ненадолго.

***

   Париж потряс меня. Как только мы прибыли в этот  великолепный  город,
то сразу направились в  наш  дом  в  квартале  Марэ,  который,  как  мне
предстояло узнать, являлся одним из самых престижных  в  городе.  Король
Франции  был  очень  гостеприимен  по  отношению  к  английской   знати,
восставшей против соверена Англии, и не без причины - в настоящее  время
он находился с нашей страной в состоянии войны.
   В Эверсли нас всех воспитывали  в  духе  преданности  своему  королю,
твердили, что это одна из наших основных обязанностей,  но  я  напомнила
себе, что мой дед Карлтон участвовал в восстании Монмута и Яков  признал
его предателем так же, как сейчас нарекла Хессенфилда  Анна.  Дело  было
здесь сивеем не в том, лоялен ты или нет, а в принципе, и с каждым  днем
я все больше склонялась на сторону якобитов.
   Это  был  прекрасный  дом,  где  нас  встретили   слуги.   Хессенфилд
представил меня как леди Хессенфилд, а когда я взяла за ручку  Клариссу,
осматривающую все вокруг  широко  открытыми  от  изумления  глазами,  он
добавил:
   - А это наша дочь.
   Вопросов никто не задавал: Хессенфилд вернулся из Англии с якобитской
миссией  и  привез  с  собой  жену  и   дочку.   Все   было   достаточно
правдоподобно, и я легко вошла  в  свою  новую  роль,  как,  впрочем,  и
Кларисса.
   В те дни  я  чувствовала  себя  новобрачной.  Хессенфилд  с  радостью
согласился показать нам Париж, и какой восторг мы испытывали -  Кларисса
и я, - когда шли по этим улочкам вместе с ним. По его словам, с  Парижем
можно было познакомиться, только гуляя по нему пешком.
   Мы бродили по тихим улочкам Марэ - когда-то  эта  часть  города  была
владением Валуа. Хессенфилд объяснял  Клариссе,  что  на  улице  Ботрейи
раньше выращивали виноград, на улице Серизэ - орхидеи, а на  улице  Лион
располагается королевский зверинец.
   Нас поражали причудливые дома, нависающие над рекой,  так,  что  вода
омывала их стены, и Кларисса сразу же поинтересовалась, а не  заливается
ли она в окна? То и дело Кларисса вскрикивала от восторга, а иногда была
так изумлена, что даже забывала задать свое вечное "почему".
   Хессенфилд показал  нам  центр  города.  Мы  пересекли  мост  Мари  и
добрались до острова Ситэ, откуда любовались огромными башнями Нотр-Дам,
и он купил нам изумительные букеты цветов на набережной  Флер.  Кларисса
захотела осмотреть маленькие улочки, что шли вдоль собора  Нотр-Дам,  но
Хессенфилд  не  позволил  нам  сделать  этого.  Там  располагались  дома
бедняков, и  улицы  представляли  собой  узкие  щели,  где  дома  стояли
настолько близко друг к другу, что порой чуть ли не соприкасались своими
крышами, образуя что-то вроде полусвода и  полностью  отсекая  солнечный
свет. Посреди улочек пролегали водосточные канавы, забитые помоями.
   - Пойдем отсюда, - сказал  Хессенфилд,  -  и  ни  в  коем  случае  не
заходите в такие проулки! Париж изобилует ими,  и  порой  вы  совершенно
случайно, сами того не желая, можете выйти на них. Никогда  не  выходите
на улицу без сопровождения!
   - Такие места можно найти в каждом большом городе, -  ответила  я.  -
Трущобы есть везде.
   - А что такое трущобы? - спросила Кларисса.
   - Ты на них сейчас смотришь, - ответил Хессенфилд.
   Клариссу переполняло любопытство, и она было попыталась вырваться, но
я крепко держала ее за ручку. Тогда  Хессенфилд  поднял  ее  на  руки  и
сказал:
   - Ты устала, малышка? Ничего, если я  некоторое  время  побуду  твоей
лошадкой?
   Меня очень тронуло, когда она улыбнулась и обвила ручонками его  шею.
Она еще не забыла Бенджи и Грегори, но уже меньше вспоминала о них.
   Неподалеку от нашего дома на улице Сен-Антуан  располагалась  аптека.
Когда мы прошли мимо нее, сладкие ароматы  охватили  нас,  и  тут  же  я
вспомнила о Бо, который  сам  занимался  изготовлением  духов  и  всегда
благоухал странным ароматом мускуса. Именно этим и очаровал меня  Мэтью,
он пользовался похожими духами.
   Хессенфилд проследил за моим взглядом и сказал:
   - Да, сейчас в Париже уже не столько подобных аптек, сколько  раньше.
Много лет тому назад они  были  буквально  повсюду,  и  на  каждом  углу
знахари продавали свои лекарства, эликсиры и мази. Это  было  лет  сорок
назад, но люди до сих пор вспоминают  об  этом,  тогда  жили  знаменитые
отравители Лавуазье и мадам де Бринвильер. Они умерли  ужасной  смертью,
но их имена никогда не  забудут.  С  тех  пор  аптекари  торгуют  своими
товарами с большой осторожностью: , их все еще подозревают.
   - Ты имеешь в виду, что люди у аптекарей покупают яды?
   - Покупали. Теперь это сделать труднее, но за  соответствующую  цену,
держу пари, можно. В большинстве своем они все из  Италии:  итальянцы  -
известные знатоки ядов. Они могут приготовить всякие яды  -  без  вкуса,
без цвета и запаха, яды, проникающие сквозь одежду, убивающие постепенно
или же в одну секунду. Эта женщина, Бринвильер, хотела  отравить  своего
мужа и испытывала действие своих  ядов  в  разных  больницах,  где  была
известна как очень благочестивая леди, искренне заботящаяся о неизлечимо
больных людях.
   - Да она настоящий дьявол!
   - Это действительно так. Только представь себе, как  она,  предвкушая
результаты очередного опыта, идет по улочкам Парижа к очередной  жертве,
чтобы посмотреть на дело рук своих.
   - Слава Богу, что Кларисса задремала, а  то  бы  мы  утонули  в  куче
"почему", "когда" и "как". Но какой это странный  город!  Я  никогда  не
видела столько грязи на улицах и не слышала столько шума.
   - Осторожно, только не забрызгайся! Это очень  коварная  грязь:  если
она коснется твоего  платья,  на  нем  останется  дыра.  Римляне,  когда
впервые оказались в Париже, нарекли его Лютецией,  что  означает  "Город
грязи". С тех пор, конечно, условия стали получше,  но  все  равно  будь
осторожной. А что касается шума: французы - шумная нация, по сравнению с
ней англичане - просто молчальники.
   Как я наслаждалась теми днями, открывая для себя Париж и Хессенфилда,
и с каждым днем я все больше влюблялась в этот город и в этого человека.
***

   Через неделю нашего пребывания в  Париже  Хессенфилд  сказал,  что  я
должна быть представлена ко двору короля Якова.
   Сен-Жермен  находился  примерно  в  тринадцати  милях  от  Парижа,  и
отправились мы туда в карете, так как для представления  я  должна  была
быть соответствующе одета. На следующий  же  день,  как  мы  приехали  в
Париж, Хессенфилд послал за одной из парижских портних, ибо, кроме того,
что на мне было в тот день, когда меня, как я это называла, "умыкнули из
кустарника", а по словам Хессенфилда, "когда я сама сбежала  из  Англии,
чтобы последовать за своей истинной  любовью",  -  так  вот,  кроме  той
одежды, у меня не было ни одного платья.
   Портниха быстро сшила для меня простенькое  платье,  после  чего  все
внимание сосредоточилось на наряде, в котором я должна  была  поехать  в
королевский дворец: очень элегантном и в  то  же  самое  время  довольно
скромном. Цвет выбрали голубой, переходящий в бледно-лиловый.
   - Милорд сказал, что цвет платья должен подходить к глазам миледи,  -
говорила портниха, суетясь вокруг платья так, будто оно  было  настоящим
произведением искусства.
   Это был весьма необычный цвет, раньше я  такого  никогда  не  видела.
Парижские красильщики тканей слыли настоящими мастерами своего  дела,  и
цвета, которых они добивались, не раз восхищали и удивляли меня. В  юбку
был вделан обруч из китового уса, голубой шелк был собран в рюши,  а  на
плотно облегающий корсет пошел бледно-лиловый шелк. Под платье подобрали
нижнюю юбку такого нежно-зеленого  оттенка,  что  этот  цвет  был  почти
неразличим глазом. Я никогда не видела такого платья.
   - И это естественно, - сказал Хессенфилд, внимательно изучая меня.  -
Когда речь заходит о моде, наша страна  отстает  от  Франции  на  многие
годы.
   Мою прическу уложил парикмахер, которого выбрал  сам  Хессенфилд.  Он
хлопотал вокруг меня, причесывая мои волосы до  тех  пор,  пока  они  не
завились кудрями, и лишь затем начал укладывать их. Но, должна признать,
когда он закончил, эффект был поразительным  -  волосы  были  уложены  в
высокую  прическу,  которую  венчала,  подобно   короне,   бриллиантовая
диадема.
   Когда Хессенфилд увидел меня, он был в настоящем восторге.
   - Никто не может сравниться с, тобой, любовь моя!
   Он повел меня к Клариссе, которая уставилась на меня  с  непритворным
изумлением.
   - Это действительно ты? - спросила она. Я  наклонилась  и  поцеловала
ее.
   - Ты помнешь свои юбки! - с испугом воскликнул Хессенфилд.
   Мы оба рассмеялись.
   - Ты гордишься ею, Кларисса? - спросил он. Кларисса кивнула.
   - Но и когда она другая, она мне тоже нравится.
   - Ты любишь меня в любом обличье, да, Кларисса?
   Она снова кивнула.
   - А я вхожу в этот заколдованный круг? - спросил Хессенфилд.
   - А что такое круг?
   - Потом объясню. Пойдем, дорогая, карета ждет нас.
   Так я прибыла в Сен-Жермен.
   Меня представили как леди Хессенфилд Якову III. Яков был младше  меня
по возрасту, думаю, в  то  время  ему  было  семнадцать  лет.  Он  тепло
приветствовал меня. Хотя у него были манеры короля,  он,  казалось,  все
время старался выказать свою благодарность тем людям,  которые  окружали
его, а особенно тем, кто, подобно Хессенфилду, многим пожертвовал, чтобы
служить ему.
   - У вас красивая жена, Хессенфилд, - заметил он.
   - Полностью с вами согласен, сир.
   - Она должна почаще навещать наш двор.  Я  сказала,  что  очень  рада
присутствовать здесь, а  он  выразил  надежду,  что  я  задержусь  здесь
подольше, но, конечно же, никому из нас  не  хочется  гостить  у  короля
Франции дольше, чем надобно.
   - Лучше сказать так, леди Хессенфилд, - в Вестминстере и Виндзоре  мы
будем добрыми друзьями.
   - Я надеюсь, что этого не придется долго ждать, сир, - ответила я.
   Я была представлена его матери -  бледной,  печальной  Марии-Беатрис.
Она привлекла меня больше, чем ее сын. Она  была  еще  довольно  молода,
когда родился Яков, ей, должно быть, было лет  тридцать.  И  сколько  ей
пришлось перенести с тех пор, как еще девочкой, против своей  воли,  она
приехала в Англию, чтобы выйти замуж за Якова, герцога Йорка,  вдовца  с
влиятельной любовницей! Мне было жаль ее. Она подарила своему мужу сына,
которого теперь звали Яковом III, а затем последовала за ним в изгнание.
Сейчас она казалась похудевшей и осунувшейся,  будто  горести  жизни,  в
конце концов, выпили из нее все соки. Лицо ее покрывала  бледность,  но,
благодаря прекрасным темным глазам, в  юности  она,  должно  быть,  была
настоящей красавицей.
   Она была так же радушна, как и ее сын, и сказала мне, что очень  рада
видеть меня и при дворе я всегда буду желанной гостьей. Она слышала, что
я привезла с собой дочку, так что некоторое время мы говорили о детях.
   - Лорд Хессенфилд так помог моему мужу, а сейчас он верой  и  правдой
служит моему сыну, - говорила она. - Я счастлива, что  с  ним,  наконец,
красавица-жена, и, увидев вас, леди Хессенфилд, я поняла, почему он  так
гордился вами. Вы очень  красивая  женщина,  настоящая  гордость  нашего
двора!
   Хессенфилду доставило удовольствие, что я имела такой успех.
   - Я знал, что так и будет, - заявил  он.  -  Такая  красота,  которой
обладаешь ты, милая женушка, - редкий дар. Да, она принадлежит мне, но я
не Против, чтобы и другие почувствовали на себе ее свет - лишь свет,  не
больше.
   - Ты же знаешь, я не жена тебе, но такое впечатление, что  все  здесь
думают, будто мы и вправду супруги.
   - А так и есть, ты - моя. Мы связаны друг с другом  навсегда.  Я  уже
говорил тебе,  только  смерть  может  разлучить  нас.  Я  клянусь  тебе,
Карлотта! Я люблю тебя, и ты тоже любишь меня, у нас есть ребенок. Я  бы
женился на тебе завтра же, если бы это было возможным, но здесь мы и так
женаты. Все считают, что это действительно так, а ведь для людей  правда
есть то, что они за нее принимают. Так пусть же сила  их  веры  соединит
нас! Любовь моя, никогда я не был  так  счастлив!  Ты  и  наша  девочка,
больше мне ничего не надо!
   В  устах  Хессенфилда  подобная  речь  звучала  весьма  странно.   До
настоящего времени в его жизни было мало радостей, и я  видела,  что  то
глубокое чувство, которое он испытывал ко  мне,  изменило  его.  Я  была
неописуемо счастлива, когда мы возвращались в карете назад, в наш дом  в
Париже.
   Да, Хессенфилд изменился. Он стал семейным человеком. По ночам он был
все таким же страстным и ненасытным любовником,  но  больше  всего  меня
забавляло то, что днем он с рвением принимался за благоустройство нашего
дома.
   Портниха, обслуживающая французский  двор,  стала  частой  гостьей  в
нашем доме, а я - центром ее  внимания.  Я  в  полной  мере  познала  ее
мастерство, а поскольку я всегда  гордилась  своей  внешностью,  то  мне
доставляло огромное удовольствие открывать, что существует еще множество
способов, позволяющих довести красоту до совершенства.
   До меня дошли  слухи,  что  меня  величают  теперь  "Прекрасной  леди
Хессенфилд", и,  когда  я  выезжала  на  прогулку,  вокруг  нашего  дома
собирались люди, чтобы полюбоваться мной. Я была  достаточно  тщеславна,
чтобы получать от этого истинное наслаждение.
   Кларисса целиком и полностью завладела Хессенфилдом,  но  однажды  он
сказал:
   - Нам часто придется проводить время при дворе. Во дворце есть у меня
кое-какая работа, которую я могу выполнить только там, но  мы  не  можем
брать с собой Клариссу. Надо нанять хорошую  няньку-воспитательницу  для
нее, женщину, которая могла бы учить ее и приглядывать за ней.
   - Но я не хочу, чтобы она все время говорила на французском.
   - Она будет говорить на обоих языках. -  -  Но  если  воспитательница
будет родом из Франции, она не сможет говорить с ней по-английски?
   -  Мы  все  устроим.  Вряд  ли  ты   быстро   сможешь   найти   здесь
воспитательницу-англичанку, мы  должны  поискать.  Я  уже  дал  кое-кому
знать, что нам требуется.
   - И, кроме того, я должна одобрить ее.
   Он поцеловал меня.
   - Нам обоим надо будет одобрить ее.
   Когда, наконец, пришла Мэри Мартон, казалось, что  на  нас  свалилось
великое счастье. Когда объявили о ее  приезде,  я  была  у  Клариссы.  Я
оставила девочку и приняла Мэри  в  салоне.  Она  была  среднего  роста,
довольно худенькая, с бледно-желтыми волосами и светло-голубыми глазами.
Услышав, что мне  требуется  воспитательница  для  девочки,  она  пришла
предложить свои услуги.
   Мэри рассказала  мне,  что  во  Францию  ее  привезла  мать,  которая
последовала за своим мужем, состоящим на службе у бывшего короля. Вскоре
после переезда отец умер, и они с матерью уехали в другую часть  Франции
- Ангулем. Недавно умерла ее мать,  и  Мэри  вернулась  в  Париж,  чтобы
заработать денег, потому что последнее время они жили бедно.
   В Англии  у  нее  остались  родственники,  и  она  надеялась  в  один
прекрасный день вернуться туда, но сделать это будет нелегко, и ей  надо
зарабатывать на жизнь.  Она  была  хорошо  образована,  любила  детей  и
достаточно много знала, чтобы ухаживать за ними. Как бы то ни было,  она
будет очень благодарна, если ей дадут возможность показать себя.
   Я была довольна, потому что хотела, чтобы Кларисса  не  теряла  своих
английских привычек: я надеялась, что мы еще вернемся в Англию. Я  очень
хотела повидаться с матерью и Дамарис, вина перед которой тяжким  грузом
лежала на моей душе. Она и Бенджи  были  теми  укоризненными  тенями  из
прошлого, которые появлялись в любой момент и омрачали мое счастье.
   Как и многие другие, я думала, что после смерти Анны Якова  пригласят
обратно в Англию. Все мы с нетерпением ждали этого времени.  Анна  часто
болела, и никто не сомневался, что жить ей осталось недолго. У нее  была
водянка, из-за которой она ходила с большим  трудом,  и  давно  уже  она
оставила надежду родить наследника престола.
   Именно поэтому я хотела, чтобы по  возвращении  моя  дочь  оставалась
англичанкой. Она уже немного говорила по-французски - на этом языке  она
обычно общалась со слугами. Это было неплохо, но ее родным языком должен
был остаться английский.
   Так что я с радостью взяла Мэри Мартон, и, когда Кларисса привыкла  к
ней, жизнь в доме пошла по-старому. Кларисса быстро привыкала  ко  всем,
она считала, что все в мире любят ее,  а  следовательно,  и  она  должна
любить всех без исключения. Я бы с удовольствием поспорила с  теми,  кто
раньше считал, что она испорчена. Может, когда детей балуют, в этом есть
свой резон? Моя девочка росла очень нежным и любящим ребенком.
   Хессенфилд  был  счастлив,  что  нам   так   быстро   удалось   найти
воспитательницу. Он начал говорить мне о своих планах, о том, как  члены
его общества постоянно ездят в Англию, куда безопасней всего высадиться,
когда  начнется  вторжение,  и  на  каких   людей   они   сейчас   могут
рассчитывать.
   В  работе  сейчас  находился  огромный  проект:   несколько   человек
переправляли  в  Англию  оружие  и  амуницию,  были  найдены  места  для
хранения. Все это будет оставлено у доверенных людей - якобитов, которые
жили в Англии, притворяясь верными подданными королевы.
   - И подобные опорные  пункты  будут  разбросаны  по  всей  Англии,  -
объяснял мне Хессенфилд. - У нас уже есть несколько подобных запасников,
но тот, над созданием которого мы работаем сейчас, станет самым важным.
   - Но ты же не поедешь?.. - со страхом начала я.
   - Не в этот раз, у меня еще остались дела здесь.  Я  была  благодарна
ему за это.
   Прошло недели две с