дофина  падает  с
осла.
   - Они рассмеялись, и мы весело возобновили нашу прогулку. Матушка  узнала
об этом случае. Она была очень обеспокоена, что я продолжаю кататься верхом,
хотя и на мулах. Теперь я знаю, что она боялась  потерять  свое  влияние  на
меня. У нее не было желания повелевать, просто она глубоко понимала характер
своей дочери и боялась за мою судьбу. Я представлялась ей  невинной  овечкой
среди французских волков, и она, как всегда, была права. Она писала мне:
   "Я слышала, что ты катаешься верхом на муле. Я говорила тебе, что мне  не
нравится верховая езда. Она принесет даже больше вреда, чем просто  испортит
твою фигуру".
   Когда я читала письмо, то чувствовала  себя  виноватой,  что  вызвало  ее
недовольство, и поклялась, что не буду кататься верхом до тех пор, пока  она
не разрешить мне этого, когда  я  буду  немного  постарше,  стану  настоящей
женщиной и докажу, что могу рожать детей. Но все опять пошло по-прежнему,  я
скоро забыла об этом и спустя несколько дней снова была в седле.
   Я часто встречалась с тетушками,  которые  уделяли  мне  много  внимания.
Аделаида всегда на  что-то  сердилась.  В  поисках  причины  для  битвы  она
старалась воспользоваться даже незначительным  поводом.  Основной  ее  целью
была мадам Дюбарри, но когда она узнала, что мне запретили  кататься  верхом
на лошади, она переключилась на эту тему.
   - Это смешно! - заявила она. -  Не  кататься  на  лошади!  Каждый  должен
ездить верхом на лошади. Осел для дофины Франции! Это - оскорбление.
   Виктория кивала головой, спустя несколько секунд к ней  присоединилась  и
Софи.
   - Это все подстроили наши враги, - мрачно заметила Аделаида.
   Я хотела напомнить, что это моя мать запретила мне катание и что Мерси  и
король поддержали ее. Едва ли я могла назвать их своими врагами. Но Аделаида
ничего не слушала, когда у нее было с чем бороться. Со мной не должны  плохо
обращаться. Меня не должны унимать. Она и ее сестры будут моими защитницами,
и у нее уже есть план.
   Он заключался в том, что я должна продолжать,  как  обычно,  кататься  на
своем муле. Но будет выслан конюх с лошадью, с которым я встречусь в заранее
условленном месте. Затем я должна слезть  с  мула  и  пересесть  на  лошадь,
покататься на ней и вернуться обратно на то место, где меня будет ждать мул,
пересяду на него и поеду обратно во дворец. Все очень просто!
   - Мы их всех перехитрим! - торжественно вскричала Аделаида. Я колебалась.
   - Это не понравится матушке.
   - А как она узнает об этом?
   - Все равно, я не хочу идти против ее воли.
   - Она далеко, в Вене, не знает, что над тобой  здесь  смеются,  когда  ты
едешь верхом на своем осле.
   Они убедили меня, затем последовали тайные переговоры, и через  некоторое
время я отправилась верхом в сопровождении нескольких лиц из своей  свиты  и
встретила конюха, который ожидал меня с лошадью. Все  они  немного  боялись,
так как знали, что сам король, а также  моя  матушка  запретили  мне  ездить
верхом на лошади, и мне неожиданно стало стыдно. Я согласилась не переходить
на галоп, позволила конюху держать лошадь за уздечку и решила  ехать  только
шагом. Но какой было радостью снова оказаться на лошади  верхом!  Я  забыла,
что вновь проявляю неповиновение, и рассмеялась до слез,  когда  представила
себе, какое лицо будет у Мерси, если он увидит меня.
   Я намекнула об этом одному человеку из своей свиты, и все они  подхватили
мой смех. Весело посмеявшись,  мы  вернулись  к  тому  месту,  где  один  из
сопровождающих ждал нас с мулом, и я торжественно поехала обратно во дворец,
в то время как конюх галопом ускакал на лошади.
   Один из членов сопровождавшей меня  свиты,  смеявшийся  вместе  со  мной,
поспешил обо всем рассказать Мерси, и когда он появился в моих апартаментах,
я поняла по его суровому виду,  что  моя  уловка  раскрыта.  Мерси  выглядел
весьма огорченным. Я выпалила:
   - Итак, вы знаете, что я ездила верхом на лошади?
   - Да, - ответил он.
   - Я собиралась  рассказать  вам  об  этом,  -  заявила  я  и  добавила  в
оправдание:
   - Те,  кто  видел  меня,  были  довольны,  что  мне  предоставлено  такое
удовольствие.
   - Я был бы унижен, - ответил он торжественным тоном, - если бы вы решили,
что я присоединяюсь к членам вашей свиты. Я очень беспокоюсь за вас и был бы
очень опечален,  произойди  с  вами  что-нибудь,  что  повредило  бы  вашему
здоровью, а также доставило неприятность императрице.
   Я испугалась, как всегда при мысли о маме, и быстро сказала:
   - Я была бы в отчаянии, если бы огорчила императрицу. Но, как вы  знаете,
верховая езда - любимое развлечение дофина. Не должна ли я  следовать  тому,
что доставляет ему удовольствие?
   Мерси ничего не ответил на мои слова,  заметив  лишь,  что  он  оставляет
меня, чтобы я как следует подумала о возможных последствиях своего поступка.
   Я раскаивалась в совершенном  и  чувствовала  себя  виноватой,  но  затем
разозлилась. Все это так глупо! Почему мне нельзя кататься на  лошади,  если
мне это нравится?
   Я очень расстроилась. Но одна мысль засела в моей легкомысленной  голове,
- мне было ясно, что никто другой на земле, кроме моей мамы, не заботится  о
моем здоровье. Ее, конечно, проинформировали о моем своеволии, и она, должно
быть, узнала, какую роль сыграли  в  этом  деле  тетушки,  поскольку  вскоре
предупредила меня:
   "Во всем придерживайся нейтральной позиции. Я хочу, чтобы ты  была  более
сдержанной, чем когда-либо. Не  вникай  ни  в  чьи  секреты  и  не  проявляй
любопытства. Мне неприятно писать об этом, но не доверяй никому, даже  твоим
тетушкам, которых я так уважаю. У меня есть основания так считать".
   Да, были очень убедительные основания. Вероятно, их было даже больше, чем
она тогда считала.
   Спустя год после нашей свадьбы моему деверю, графу Прованскому, подобрали
жену. Она прибыла в Версаль в мае, как и я, - Мария Джозефа  Савойская.  Мне
она сразу не понравилась,  она  была  очень  безобразной,  в  ней  полностью
отсутствовало обаяние, и так считала не только я. Граф Прованский был весьма
разочарован в ней. Каждый сравнивал ее со мной, а это доходило до ее ушей  и
приводило ее в ярость. Я знала, что она ненавидит меня, хотя и притворяется.
   Мне было безразлично ее  отношение  ко  мне,  так  как  я  подружилась  с
принцессой де Ламбаль, которую находила приятной и нежной, хотя аббат Вермон
утверждал, что она глупая; но  он  просто  не  хотел,  чтобы  я  с  кем-либо
дружила, кроме него. Я защищала принцессу.
   - У нее хорошая репутация, - заявляла я, - чего нельзя сказать о ком-либо
при этом дворе.
   - Она может потерять эту репутацию завтра же, -  возражал  он,  -  но  ее
репутация неумной женщины укрепляется с каждым днем!
   Я смеялась над ним, но между нами поддерживались очень хорошие отношения.
   Была еще одна женщина, с которой я подружилась, и хотя аббату Вермону она
также не нравилась, он не мог пожаловаться на ее  тупость.  Это  была  Жанна
Луиза Генриетта Жене,  чтица,  которая  служила  у  моих  тетушек.  Я  часто
встречалась с ней в их покоях, и меня привлекало ее  спокойное  поведение  и
довольно строгое выражение лица. Это была тяга двух противоположных натур. Я
чувствовала, что хотя она глубоко уважает моих тетушек, а также и меня,  но,
кроме того, я еще нравлюсь ей.
   Я спросила у короля, могу ли я также  пользоваться  услугами  чтицы  моих
тетушек, и  он  сказал:  "Да,  хоть  сейчас".  Поэтому  я  стала  приглашать
мадемуазель Жене в свои апартаменты, где она  могла  читать  мне  вслух,  но
предпочитала беседовать с ней, поскольку она знала разные истории о дворе, и
я считаю, что узнала от нее гораздо больше, чем от кого-либо другого.
   Она была только на три года старше меня, но казалась  старше  по  крайней
мере лет на десять - такой сдержанной,  такой  серьезной  она  выглядела.  Я
уверена, что матушка одобрила бы наше сближение. Иногда я даже  думала,  что
приятная, благоразумная Жанна Луиза была бы значительно лучшей  дочерью  для
моей матушки, чем я. Ее отец работал в министерстве иностранных дел и там на
него обратил внимание герцог де Шуазель - таким  образом  Жанне  Луизе  дали
место  при  дворе.  Она  была  умным  ребенком,  удивлявшим  всякого  своими
знаниями;  одним  из  ее  главных  достоинств  являлся  голос  -  чистый   и
отчетливый; другое заключалось в том, что она  могла  читать  вслух  часами.
Поэтому она и стала чтицей у моих тетушек.
   Ей было пятнадцать лет, когда она попала ко двору, и я любила  слушать  о
ее первых впечатлениях. Часто я отвлекала ее от книги и говорила:
   - Хватит, мадемуазель чтица, мне хочется поговорить с тобой.
   Она не торопясь закрывала книгу с виноватым видом, но  я  знала,  что  ей
также нравилось беседовать со мной.
   - Расскажи мне о первом дне, когда ты  попала  ко  двору,  -  спросила  я
однажды, и она рассказала мне, как пришла в кабинет своего отца  попрощаться
с ним и как он заплакал, увидев ее в придворном одеянии.
   - Я впервые надела тугой корсет и длинное платье с  обручем  из  китового
уса под кринолином. Мое бледное лицо было покрыто  румянами  и  пудрой,  что
необходимо для вступления в придворную свиту...
   - Этикет, - прошептала я посмеялась над ней, поскольку  мои  свободные  и
раскованные манеры шокировали ее.
   - Мой отец очень  мудрый  человек.  Я  понимаю  это  сейчас  больше,  чем
когда-либо раньше. Он говорил мне: великие  люди  умеют  грациозно  даровать
похвалу, но не  позволяют,  чтобы  их  комплименты  возвышали  тебя  слишком
высоко. Будь всегда осторожна, какие бы льстивые слова тебе ни  нашептывали.
Клянусь, если бы я смог найти для тебя другую профессию,  я  бы  никогда  не
подвергал тебя опасностям жизни при дворе.
   Ее слова были необычными, я находила их очаровательными. Она рассказала о
дне своего прибытия ко двору, когда придворные были  в  трауре  по  королеве
Марии Лещинской, во внутреннем дворе стояли кареты с  лошадьми,  на  которых
были большие черные  султаны,  а  пажи  и  лакеи  носили  на  плечах  черные
блестящие банты. Официальные апартаменты были завешаны  черней  материей,  а
над креслами сделали балдахины, декорированные черным плюмажем.
   Она заставила меня взглянуть на короля с новой стороны.
   - Он был самой импозантной фигурой,  которую  я  когда-либо  видела,  его
глаза непрерывно смотрели на меня все время, пока он говорил.
   Я кивнула, соглашаясь с ней.
   - Несмотря на его внешнюю привлекательность, он внушал  какое-то  чувство
страха.
   - Я не чувствовала никакого страха, - сказала я импульсивно.
   Она улыбнулась своей спокойной, сдержанной улыбкой.
   - Вы дофина, мадам. А я чтица.
   - Говорил ли он с вами?
   - Да, дважды. Однажды утром, когда  он  собирался  на  охоту,  я  была  в
апартаментах мадам, а он прибыл, чтобы повидать мадам  Викторию,  и  спросил
меня, где Коше. Я была сбита с толку, так как не знала  данных  им  прозвищ.
Затем он спросил, как меня зовут, а когда я ответила, он заявил:
   - О, ты чтица. Меня заверили, что ты ученая и понимаешь пять языков.
   - Только два, сир, - ответила я.
   - Каких? - спросил он.
   - Английский и итальянский, сир.
   - Свободно?
   - Да, сир.
   Тогда он расхохотался и сказал:
   - Этого вполне достаточно, чтобы свести мужа с ума.
   Вся его свита смеялась надо мной, и мне было трудно преодолеть смущение.
   - Это было не совсем любезно с его стороны, - сказала я.
   Я изучала ее. Ее едва ли можно было назвать миленькой в простых  платьях,
и я предположила, что он не нашел ее привлекательной.
   На другой день, когда она читала для Тетушек, король пришел повидаться  с
ними. Она быстро удалилась в переднюю и, коротая время, закружилась в  своем
придворном кринолине и  неожиданно  преклонила  колени,  чтобы  полюбоваться
своей розовой шелковой нижней юбкой, которая обвилась  вокруг  нее.  Но  тут
неожиданно появился король и был очень  удивлен,  увидев,  что  образованная
маленькая чтица ведет себя как ребенок.
   - Я советую тебе вернуться обратно в школу чтиц, которая выпускает тупиц,
- сказал он.
   И еще раз бедная Жанна Луиза испытала смущение. Она не встречала короля в
хорошем расположении духа, как это было со мной, и  я  вообразила,  что  она
относится к нему слегка критически. Естественно, она  не  стремилась  выдать
свои чувства мне - и была права! Девушка, без сомнения, знала,  что  я  могу
разболтать, поэтому  проявляла  осторожность.  Спустя  много  времени  после
смерти короля она рассказала мне, как он расставлял силки для птиц  у  своих
апартаментов в Версале, а позднее  наслаждался  своим  маленьким  сералем  в
Оленьем парке, куда мадам  де  Помпадур  поставляла  молодых  девочек  моего
возраста для удовлетворения его прихотей, а позднее ту же обязанность  взяла
на себя мадам Дюбарри. Если бы я знала об этих  делах,  то  тогда  могла  бы
понять его лучше.
   И еще кое-что из того, что она рассказала мне значительно позднее,  могло
бы оказаться полезным для меня, если бы я знала это раньше. Но  могла  ли  я
воспользоваться таким знанием? Вот что она  рассказала  и  что  объяснила  в
своем дневнике, поскольку всегда "испытывала страсть к фиксированию  событий
дня:
   - Я слышала, как мой отец сравнивал  монархию  во  Франции  с  прекрасной
античной статуей. Он считал, что поддерживающий ее пьедестал  разъедается  и
контуры  статуи  медленно  исчезают   за   дикими   растениями,   постепенно
покрывающими ее. "Но где, спрашивал он, найти достаточно  искусного  мастера
для восстановления основания этой статуи без того, чтобы не повредить ее?"
   Если бы она рассказала мне это раньше, я бы не поняла, о чем она говорит.
Спустя годы, когда на нас обрушился террор, я поняла это слишком хорошо.
   Меня очень заинтересовала мадам Луиза - тетушка, которую я увидела еще до
прибытия в Версаль  в  кармелитском  монастыре  Сен-Дени.  Мадемуазель  Жене
рассказала мне:
   - Мне приходилось читать для нее в течение пяти часов в день, и мой голос
зачастую изменял мне. Тогда принцесса готовила для меня подслащенную воду  и
извинялась, что заставила меня читать так долго. По ее словам, ей предписали
курс чтения. Она хотела ознакомиться  с  историей,  поскольку  считала,  что
после ухода в монастырь ей разрешат читать только религиозные книги. Однажды
утром она исчезла, и я узнала, что она отправилась в монастырь Сен-Дени.
   - Вы опечалились, мадемуазель?
   - Мне было очень горько, мадам. Я любила мадам Луизу. Она была...
   Я лукаво посмотрела на нее. Я знала,  что  она  собиралась  сказать,  что
мадам Луиза была самой рассудительной, самой здравомыслящей из тетушек,  но,
конечно, чтица вовремя остановилась.
   - Продолжайте, - приказала я.
   - Мадам Аделаида рассердилась,  когда  я  сказала  ей,  что  мадам  Луиза
исчезла, она спросила: "С кем она убежала?" Она подумала, что та  сбежала  с
любовником.
   -  Этого  можно  было  ожидать  от  мадам  Аделаиды.  Ей   нравится   все
драматическое и, конечно, бегство с любовником  выглядит  более  драматично,
чем уход в монастырь. Я боялась, что мадам Виктория последует ее примеру - Я
кивнула головой. Моя маленькая чтица уже дала мне ясно понять, что  из  всех
трех тетушек Виктория вызывает у нее наибольшую симпатию.
   - Я сказала ей, что опасаюсь этого, а  она  рассмеялась  и  заявила,  что
никогда не покинет Версаль. Ей очень нравятся  здешние  яства,  а  также  ее
кушетка.
   К сожалению, мадемуазель Жене и  аббат  Вермон  не  симпатизировали  друг
другу. И все же я решила  держать  ее  при  себе  и  по  возможности  вообще
оторвать от тетушек и сделать своей служанкой.
   Такой образ жизни продолжался в течение нескольких месяцев  пребывания  в
Версале. Дружеские отношения с принцессой де Ламбаль укреплялись, письма  от
матушки прибывали регулярно. Мои встречи с аббатом, который пытался углубить
мои познания; мои беседы с Мерси, пытавшимся повлиять на мое поведение;  моя
тесная связь с тетушками; моя дружба с королем; мое кокетство с Артуа -  все
это продолжалось, а кроме того, все больше возрастала  моя  привязанность  к
мужу. Но мы были постоянно на виду и понимали, что за нами  наблюдают  из-за
каждого угла, поэтому наше положение  не  давало  больших  возможностей  для
перемен в наших отношениях. Мы  даже  ели  на  людях  -  обычай,  который  я
ненавидела; но кроме меня никто против этого не возражал. Люди приезжали  из
Парижа, чтобы посмотреть на нас во время еды. Мы были  похожи  на  зверей  в
высоко подвешенной клетке.
   Когда наступало время обеда, приходили люди, чтобы  посмотреть  на  моего
мужа и на меня, как мы едим суп, а затем они спешили посмотреть, как  принцы
едят вареную говядину, а  потом  им  приходилось  бежать,  задыхаясь,  чтобы
успеть  увидеть,  как  мадам  поглощает  свой  десерт.  Для  этих  людей  мы
представляли собой какое-то диковинное зрелище.
   Король специально показывал  за  столом  особую  ловкость,  сбивая  одним
ударом вилки верхушку яйца, и об этом везде говорили - в Версале  и  Париже.
Поэтому  он  был  вынужден  постоянно  есть  яйца,  чтобы  те,  кто   пришел
посмотреть, как он это ловко проделывает, не испытали бы разочарования. Хотя
он отказывался съездить в Париж, чтобы показаться народу, люди  приезжали  в
Версаль, чтобы увидеть его, или, возможно, лишь для того,  чтобы  посмотреть
на его фокус с яйцом. Он проделывал  это  чрезвычайно  ловко,  но  для  меня
наиболее удивительная часть представления заключалась в том, что он вел себя
так, как будто был совершенно один,  подобно  актеру  на  сцене,  совсем  не
обращающему внимания на зрителей.
   При дворе ходил слух, что некогда Аделаида родила ребенка. Он появился  в
апартаментах принцесс, сестры уделяли ему много  внимания,  и  он  напоминал
людям о Людовике XV в дни его молодости. Этот случай, потеря ее миловидности
и презрение к ней  со  стороны  короля,  сменившее  его  привязанность,  без
сомнения, повлияли на характер Аделаиды  и  превратили  ее  в  эксцентричную
особу.  Ходил  даже  более  отвратительный   слух,   обвинявший   короля   в
кровосмешении. Возможно, поэтому Аделаида с таким знанием дела и давала  мне
понять, что может посоветовать, как вести себя с мужем.
   Я не нуждалась в советах. Я знала, что мой муж не  испытывает  отвращения
ко мне, на самом деле он доволен мной. Меня обожали за мой внешний вид,  мою
грацию и обаяние,  и  на  эти  качества  постоянно  указывали.  Единственная
неприятность заключалась в том, что муж не мог приласкать меня  или  сделать
мне комплимент без сильного смущения. Когда он был в охотничьей или  рабочей
одежде,  он  казался  настоящим  мужчиной,  выглядел  высоким  и   стройным,
непохожим на себя, но как только он надевал одежды придворного кавалера,  то
становился  трусом  и  шаркуном.  Я  пыталась  вникнуть  в   вещи,   которые
интересовали его. Хотя я любила кататься верхом, мне было неприятно  видеть,
как страдают животные, поэтому я никогда не стремилась  стать  охотницей;  в
любом случае мне все еще не разрешали кататься на лошади. Я заходила к  нему
в мастерскую, и он пытался объяснить мне, что он делает  здесь  на  токарном
станке, но я не могла понять, и мне было трудно подавить зевоту.
   Когда у него появлялось легкое недомогание - переедание за столом вошло у
него в привычку, поскольку  он  приходил  проголодавшимся  с  охоты  или  из
мастерской, - то он спал в отдельной комнате, чтобы не  беспокоить  меня.  В
некоторых кругах это вызывало удивление, а в других  испуг,  поскольку  всем
все было известно. Наибольшая трудность  заключалась  в  том,  что  за  нами
следил каждый и все  наши  действия  комментировались  и  интерпретировались
по-своему и зачастую не правильно. Для  чувствительного  юноши,  знающего  о
своем несчастье, это действительно очень деликатная ситуация.
   Но наша тяга друг к другу все возрастала. Он больше не  отворачивался  от
меня. Иногда он мог взять мою руку и поцеловать ее или даже поцелов