она удалилась, Генриетта бросилась на подушки. Она не плакала, слез не было.
Только что она обошлась жестоко с  Ла  Вальер,  но  ею  руководила  ревность
обманутой женщины. Она ненавидела  себя  и  весь  свет.  Она  понимала,  что
Людовик все равно бы не смог сохранить верность,  он  не  создан  для  такой
возвышенной любви. Он молод и полон сил, ему жизненно необходимо  физическое
удовлетворение. Несправедливо во всем винить Ла Вальер. Но как ей, обманутой
возлюбленной короля, переносить каждодневное лицезрение соперницы?
   - Я хочу умереть, - шептала она. - Жизнь ничего не значит для меня.
   Ее беспокойные пальцы ощупывали вышитые золотом лилии на бархате подушки,
но она этого не замечала, она видела  только  одно:  Людовик  и  Ла  Вальер,
сомкнувшиеся в любовном объятии.
   Монталэ принесла очередные новости.
   - Король в отчаянии, мадам. Он  услышал  о  бегстве  Ла  Вальер  и  лично
отправился на поиски ее. Кто бы мог подумать,  что  его  величество  проявит
столько участия к нашей бедной малышке Ла Вальер!
   - Итак, - сказала Генриетта, - он отправился на ее поиски!
   - Он во что бы то ни стало  хочет  найти  ее,  -  сказала  Монталэ,  -  и
настоял, чтобы все его друзья  подключились  к  поискам.  Тому,  кто  укажет
место,   где   прячется   возлюбленная   короля,   его   величество   обещал
вознаграждение.
   - Его величеству известно, что она покинула дом по моему приказу?
   - Разумеется, - сказала Монталэ без тени сомнения на лице.
   - Тогда это и в самом деле странно.
   - Кое-кто полагает, что вам  стоило  бы  сказать  королю,  где  находится
беглянка, ведь вы как ее бывшая хозяйка должны иметь об этом представление.
   - Очевидно, он забыл спросить меня об этом при последней встрече.
   - Очевидно, мадам, - сказала Монталэ. Они все  знают,  поняла  Генриетта.
Они все знают о моей любви к королю. И они теперь знают,  что  он  пренебрег
мной ради какой-то фрейлины.
   У Тюильри остановилась коляска. От нее отделился человек в длинном  плаще
с  капюшоном,  он  вел  за  руку  съежившуюся  девушку.  Человек  потребовал
аудиенции у мадам. Кто-то из лакеев возмутился, что случайный прохожий смеет
нарушать покой Тюильри в такой час, да  еще  требует  встречи  с  герцогиней
Орлеанской.
   Но тут капюшон был сброшен, и лакеи повалились на колени. К мадам  тотчас
послали, чтобы  передать:  к  ней  идет  король.  Когда  Генриетта  вошла  в
гостиную, там уже был Людовик, а в сгорбившемся жалком создании рядом с  ним
она узнала Ла Вальер.
   Людовик, отставив церемонии,  остановил  Генриетту,  когда  та  собралась
встать на колено. Взяв ее руку, он проникновенно посмотрел в глаза хозяйки.
   - Я отыскал нашу малышку мадемуазель де Ла Вальер, -  сказал  он.  -  Она
пряталась в одном из монастырей неподалеку от Сен-Клу. Бедное дитя! Она была
просто убита. Я знаю, вы мне поможете, Генриетта.
   - Я?.. Я помогу вам, ваше величество.
   - Прошу вас взять ее обратно в услужение. Я  хочу,  чтобы  дело  обстояло
так, будто никакого побега не было и в помине.
   Он повернулся к Ла Вальер, и у  Генриетты  заныло  сердце  при  виде  той
нежности, которой осветилось его лицо. Людовик был предельно искренен. Он не
способен на обман. Он не мог скрыть своей влюбленности в эту девушку.
   "Это невыносимо, - подумала Генриетта. - Неужели он не понимает?  Неужели
он и в самом деле такой ограниченный, каким иногда кажется?"
   - Ваше величество,  -  сказала  она,  пытаясь  сохранить  сдержанность  и
говорить спокойно. - Я не могу взять эту девушку назад. Она призналась,  что
замешана в любовной интриге с высокопоставленной особой двора.
   - Это не ее вина, - сказал Людовик.
   - Ваше величество, я не поверю, что она стала жертвой изнасилования.
   Лицо Людовика исказилось болью. Он  любил  Генриетту,  она  для  него  не
просто женщина, а само совершенство. Если бы она  стала  его  женой,  он  не
желал бы ничего большего в жизни. Но она - жена брата, и между ними не может
быть  любви  того  рода,  которая  так  остро  необходима  ему.   Их   глаза
встретились.
   - Пойми меня, Генриетта. Я люблю тебя. Наши отношения совершенно  особого
порядка, их ни с чем нельзя сравнить. Ты - моя любовь. А все мои дела с этой
девочкой - это ничто... Это произошло сегодня,  и  забудется  завтра.  Но  я
привязан к ней. Она такая маленькая и беспомощная. Я соблазнил ее,  и  я  не
могу бросить ее на произвол судьбы.
   Бедный  Людовик!  Он  так  искренен,  он  так  полон  желания   поступать
правильно. "Помоги мне, Генриетта! - молят его глаза. - Прошу тебя,  покажи,
как велика твоя любовь, приди на помощь в этот нелегкий для меня момент. Все
равно наша любовь выше всех этих мелких дрязг!"
   "Как я люблю его! - думала Генриетта. - Я люблю его  за  искренность.  Он
еще не повзрослел. Наш великий король-солнце - еще дитя".
   - Людовик, - прошептала она растерянно. - Людовик...
   Он положил руки ей на плечи и мягко поцеловал в щеку.  Затем  повернулся,
и, притянув к себе Ла Вальер, обвил ее рукой.
   - Не бойся, моя крошка, - сказал он. - Ты ведь больше не убежишь? Неужели
ты рассчитывала спрятаться от своего короля?
   Даже теперь, когда он просто смотрел на нее, его желание было очевидно.
   Что она может дать ему, чего не могу я? - спрашивала саму себя Генриетта.
Ответ был предельно ясен: все, что так необходимо мужчине его темперамента.
   - Мадам - достойнейшая и замечательнейшая дама в мире, - говорил Людовик.
- Вручаю тебя ее заботам. Она будет любить тебя и заботиться... Ради меня.
   - Мое единственное желание - служить  вам,  ваше  величество,  -  сказала
Генриетта.
   И она подумала: "Я способна сделать для  него  даже  это!  Боже,  как  же
сильно я его люблю!"
   Она почти не спала, стала мало есть, ею овладела глубокая апатия.
   Мать, навестив ее, пришла в ужас от вида дочери.
   - Что случилось, - без обиняков спросила она. - Ты  выглядишь  бесконечно
уставшей, и даже похудела еще больше. И что  это  за  новость:  говорят,  ты
отказываешься от еды? Не надо этого делать, дитя мое. Я вижу, ты  нуждаешься
в моем присмотре.
   Генриетта-Мария встревожилась  не  на  шутку.  Она  еще  не  забыла,  как
буквально разом потеряла сразу троих своих детей.
   - Ты так сильно кашляешь? - поразилась она. - Давно ли это?
   Генриетта слабо мотнула головой, пытаясь сдержаться, но вид  рассерженной
матери, скоропалительные упреки,  ее  раздраженное  топанье  ногами,  острое
поблескивание глаз лишили ее остатков самообладания, и она, не  пролившая  и
слезинки в течение этих недель мучений ревности, зарыдала в голос.
   И тут же ощутила себя в заботливых материнских объятиях.
   Из всех детей Генриетта-Мария больше всего любила младшую дочь. Генриетта
стала самой дорогой с тех пор, как была привезена из  Англии  во  Францию  и
стала католичкой.
   - Боже, мама, мама!.. Как бы мне хотелось уехать вместе с тобой  и  чтобы
жить рядом с тобой, как это было раньше.  Ты  помнишь,  как  мы  зимовали  в
Лувре, и я лежала в постели, потому что вставать было  слишком  холодно?  О,
мама, как бы я хотела вновь стать маленькой девочкой!
   - Дорогая моя, хорошая моя, - успокаивала ее королева. - Ты  переедешь  к
маме. Мы будем вместе, и эти руки вновь, как когда-то,  будут  ухаживать  за
тобой, и королева, твоя мать, будет прислуживать тебе. Слишком уж много было
веселья.., слишком много балов, да еще в твоем положении. Но мама все  равно
будет ухаживать за тобой, моя дорогая. Ты будешь с мамой, и больше ни с кем.
Ни с Филиппом, ни с кем другим... Да, моя дорогая?..
   - Да, мама, ни с кем, кроме тебя!..
   Генриетта-Мария послала за паланкином  и  перевезла  дочь  из  Сэн-Клу  в
Тюильри, чтобы ухаживать за ней.
   В течение этих недель у Генриетты не было желания видеть кого-либо, кроме
матери. Еще она часто думала о Чарлзе. Вторая ее любовь, точнее, первая! Она
призывала брата к себе.
   Чарлз!.. И Людовик!.. Какие они разные,  эти  двое  мужчин,  которых  она
любила больше остальных. Чарлз - такой зрелый и мудрый, и Людовик  -  совсем
еще мальчишка; Чарлз - безобразный, как Пан,  и  Людовик  -  самый  красивый
мужчина христианской части мира; Чарлз - умный и даже коварный, и Людовик  -
воплощение наивности. При всем своем величии, мужчина с  разумом  мальчишки,
духовно  и  морально  недозревший  ни  до  своего  возраста,  ни  до  своего
положения.
   Только одно могло бы сделать  меня  счастливой  сейчас,  размышляла  она.
Поездка в Англию. Общение с Чарлзом.
   За время болезни он прислал ей несколько писем. Для  нее  эти  исписанные
листочки стали бальзамом на ее раны; он единственный смог заставить ее в эти
дни рассмеяться.
   Он писал:
   "Не страдаешь ли ты от болезни проповедей,  как  мы  здесь?  Это  что-то!
Какая набожность окружает нас! Дорогая  Минетта,  надеюсь,  ты,  как  и  все
сохранившиеся представители нашего славного семейства, вовсю дрыхнешь  в  те
часы,  когда  полагается  слушать  в   благоговейной   тишине   божественные
наставления. Но на днях мне пришлось пожалеть о своей привычке. Саут  -  наш
проповедник, прямой малый, из тех, что рубят правду-матку прямо в глаза - ив
самом деле  имел  все  основания  порицать  Лодердейла  во  время  субботней
проповеди. Лодердейл если захрапит, то и мертвого  разбудит,  неудивительно,
что Саут прервался в середине проповеди и приказал растормошить его.
   - Сударь мой! - загремел он на весь зал, - вы  храпите  так  громко,  что
можете разбудить короля".
   "Боже, как я хочу быть с ним,  -  думала  Генриетта,  -  как  хочу  вновь
услышать его голос".
   Она родила до срока, и родила дочь. Как и Филипп,  она  мечтала  о  сыне.
Мария-Тереза родила дофина - наследника Франции, и  Филипп  черной  завистью
завидовал брату, ибо Людовик имел сына и наследника, а  у  него  была  всего
лишь дочь.
   А вдруг, подумала Генриетта, моя маленькая дочь в  один  прекрасный  день
выйдет замуж за сына Людовика? И тогда, возможно, я обрету покой, и эти годы
мучений и переживаний покажутся мне смешными и навсегда отойдут в прошлое?
   А пока она находила утешение в мыслях о  Чарлзе.  Она  мечтала  оказаться
рядом с ним, услышать его веселый смех,  ловить  его  остроумные  замечания,
наслаждаться его внешним цинизмом, под которым скрыта нежнейшая в мире душа.
***

   Через несколько недель после рождения ребенка Монталэ передала Генриетте,
что де Гиш умоляет о свидании с ней. Его отец, маршал де Грамон,  выхлопотал
для него командировку в действующую часть,  и  он  вот-вот  должен  покинуть
двор.
   Генриетта, ценившая в красивом  молодом  человеке  его  образованность  и
тонкий ум, выразила сожаление по случаю его отбытия  и  согласилась  принять
его.
   Он вошел, упал перед ней на колени и поцеловал руку.
   По его словам, он был в отчаянии, прослышав  про  ее  болезнь.  Он  очень
огорчен тем, что вынужден покинуть двор, и ему известно, что  это  дело  рук
его врагов. Он хотел, чтобы Генриетта знала: где бы он ни оказался, он будет
носить в душе память о ее великодушии и любезности и всегда будет любить  ее
превыше всех остальных.
   Для Генриетты  такое  выражение  привязанности  и  преданности  оказалось
бальзамом на душу. Она со всех  сторон  слышала  слухи  о  все  возрастающей
увлеченности короля Ла Вальер. Говорили даже, что застенчивая фрейлина ждала
от короля ребенка.  Так  что  Генриетта  не  могла  без  сочувствия  слушать
объяснения графа.
   Он ушел от нее,  заверив  в  вечной  преданности;  но  в  доме  Генриетты
оказались шпионки, и не успела за де Гишем закрыться дверь, как к ней пришел
Филипп с разговором о том, что  поступок  Генриетты  вызвал  раздражение  ее
свекрови, королевы Анны.
   - До ее ушей дошло, что ты принимала в своих покоях молодого человека.
   - Молодого человека?
   - Кто-то увидел де Гиша, выходящего по задней лестнице.
   - Это смешно, Филипп. Де Гиш - твой друг.
   - И кажется, больше чем просто друг.
   - Отнюдь. Он видит во мне всего лишь жену любимого друга.
   - Так это не правда, что ты и де Гиш - любовники?
   - Разумеется, нет! Будь я женой кого угодно, а не  тебя,  он  бы  оставил
меня без внимания.
   - Он так сказал?
   - Я так предположила, - сказала Генриетта.
   Филипп улыбнулся.
   - Бедный де Гиш! Быть удаленным от двора! Он в отчаянии. Ничего, скоро он
вернется, а это  станет  хорошим  уроком  для  него.  Генриетта,  ты  просто
искусительница. Мне начинает казаться, что наш брак -  подарок  судьбы.  Это
так славно - быть отцом. Хотя.., я бы хотел иметь сына.
   - Тебе непереносимо, что  у  Людовика  есть  что-то,  чего  нет  у  тебя,
Филипп?
   - Людовика? -  переспросил  он.  -  Королева  -  заурядное  создание.  Он
ненавидит ее. А Ла Вальер.., она тоже некрасива. Может быть,  он  клюнул  на
нее потому, что хотел бы другую, но не рискует предложить ей  сделаться  его
любовницей. У него сын.., но кто знает, со дня на день  ребенок  может...  У
меня будет сын. Моя жена - самая обольстительная женщина  двора.  Почему  бы
мне не иметь еще и сына, а, Генриетта?
   Он улыбнулся, и она отпрянула от него. "О, Чарлз, -  мелькнуло  у  нее  в
голове, - брат мой, если бы я могла быть рядом с тобой в Уайтхолле".

Глава 9

   Генриетта лежала в постели: она нуждалась в отдыхе, потому что вновь была
беременна. За последний год она с головой погрузилась в  безудержно  веселую
жизнь двора, пытаясь скрыть от других раны, не дававшие  ей  покоя.  Людовик
по-прежнему был страстно увлечен де Ла Вальер. Невзирая на протесты  матери,
он упорно не желал оставлять ее и держал при дворе, даже когда  та  была  на
сносях.
   Но ни королева Мария-Тереза, ни новая любовница короля  так  и  не  стали
центром праздников и балов, Генриетта и только Генриетта была  и  оставалась
душой  всех  этих  дворцовых  забав  и  развлечений.  Она  взяла  под  опеку
крупнейших мыслителей и художников Франции. Мольер посвятил ей  свою  "Школу
женщин". Ряд образцовых  праведников  из  числа  дворян  заявили,  что  сего
драматурга за написание им "Тартюфа" следует сжечь на костре,  но  Генриетта
лишь посмеялась над ними, и более того, настояла на присутствии  короля  при
постановке пьесы в Вийе-Коттерэ. Она давала аудиенции  Мольеру,  наслаждаясь
общением с ним, и от души смеялась его рассказу о том, как он  придумал  имя
для своего героя Тартюфа. По его словам, ему  довелось  наблюдать  за  двумя
набожными священниками: сложив руки и молитвенно воздев глаза  к  небу,  они
исполняли свои религиозные обязанности, когда в помещение, где они молились,
внесли корзину трюфелей. Священники продолжали молиться, поминая Бога и всех
святых и подавляя свой  бренный  аппетит,  но  глаза  их  были  прикованы  к
трюфелям, а по подбородку бежала слюна. Наконец, не выдержав,  они  оборвали
службу и бросились к корзине с криками "Тартюффоли! Тартюффоли!".
   Расин посвятил Генриетте "Андромаху", заявив,  что  только  благодаря  ее
покровительству он сумел в  эти  тяжелые  для  него  годы  создать  подобное
творение. Пользовался ее протекцией и Лафонтен.
   Она  стала  благодетельницей  артистов,  и   во   время   ее   негласного
царствования при дворе Людовика французский двор стал средоточием культуры в
Европе, и люди то и дело вспоминали о днях царствования Франциска  I  и  его
сестры Маргариты.
   Чарлз писал ей, что желает видеть ее при своем дворе в роли его королевы.
Он наконец-то женился - на португалке. Та, возможно, была и некрасива, писал
он сестре, но он относится к жене благосклонно,  поскольку  она,  во-первых,
богата, а во-вторых, по сравнению со  своими  фрейлинами  -  страшилищами  и
дуэньей - сущим монстром, может показаться просто красавицей. По его словам,
он сам себе забавен в роли хорошего  мужа,  и,  к  удивлению  жены,  неплохо
справлялся с этой новой для него ролью. У него были свои развлечения:
   Уичерли и Драйден писали для него пьесы, а чтобы рисовать красавиц двора,
у него был сэр Питер Лели. Жил он весело, но для полного  удовлетворения  не
хватало одного - присутствия милой, любимой, дорогой сестры.
   До Генриетты дошли разговоры о неладах между его  любовницей,  бесстыдной
Кэслмэйн, и женой, королевой Екатериной. В чем в  чем,  а  в  этом  Чарлз  и
Людовик были, очевидно, очень схожи между собой.
   Генриетта пыталась казаться всем довольной, хотя для полного  счастья  ей
не хватало Людовика и Чарлза, их она любила больше всех на свете.
   Ей  не  удалось  остаться  в  стороне  от  грязных  намеков  и   сплетен,
отпускавшихся в адрес ее и де Гиша. Тот был ранен в  Польше  и,  по  слухам,
стоял на волосок от смерти. Говорили, что его спас медальон с ее  портретом,
который он носил под сердцем; он защитил его от пули, которая  могла  стоить
ему жизни.
   Нашлось много таких, кто пленился очарованием Генриетты, и,  введенные  в
заблуждение слухами и ее беспечным образом жизни, они решили, что предмет их
воздыханий не так уж недоступен, а потому ринулись на штурм ее сердца. Среди
этих обожателей оказались месье д'Арманьяк из семейства Лоррэнов  и  великий
конюший Франции, а также принц де Марсийак, сын герцога  де  Ларошфуко.  Все
они были обаятельны, веселы, все до одного - уверены, что ничья добродетель,
как бы крепка она ни была, не устоит перед их натиском, но  всем  до  одного
пришлось разочароваться.
   Еще одним ухажером оказался маркиз де Вард. Генриетте он показался  более
начитанным и интересным собеседником, чем остальные. Будучи постельничим, он
сумел завоевать внимание и интерес Людовика к  своей  персоне,  и  Генриетта
неоднократно находила его в обществе короля.
   Он был повеса, но при этом блистательно остроумен, он постоянно  вращался
в обществе писателей, артистов и музыкантов, и стал всеобщим любимцем двора.
Он крутил романы с мадам д'Арманьяк и графиней де  Суассон,  но  теперь  ему
вздумалось завоевать сердце ни много ни мало как самой мадам двора.
   Генриетта не  сразу  поняла  это;  она  полагала,  что  он  добросовестно
амурничает с красавицей де Суассон, оставшейся не  у  дел  после  того,  как
внимание короля переключилось на Ла Вальер.
   Но однажды, забравшись  в  постель,  Генриетта  задумалась  о  переменах,
обнаруженных ею в Людовике. В течение последних недель она его мало видела и
всегда в обществе кого-то другого; и  прежний  обмен  маленькими  тайнами  -
главное счастье ее жизни, прекратился. Его короткие и беглые  взгляды  в  ее
сторону выдавали равнодушие, а порой были просто холодны.
   Не могло быть никаких сомнений: король восстановился против нее!
   Генриетта почувствовала себя покинутой и  одинокой.  Мать  не  так  давно
уехала в Англию и присылала письма  из  Сомерсетхауса.  Генриетте  очень  не
хватало ее, хотя перед отъездом Генриетта-Мария, расстроенная образом  жизни
дочери и недовольством по  отношению  к  ней  Анны  Австрийской,  отчитывала
Генриетту с таким усердием, что той хотелось сбежать из дому. Если бы  можно
было хоть кому-то рассказать, что у нее  на  душе,  насколько  легче  ей  бы
стало!  Генриетта-Мария  никогда  не  поняла  бы  любовь  дочери   -   тайно
вынашиваемую, без выплескивания наружу своих  страданий.  Мать  нуждалась  в
том, чтобы все свои чувства выставить напоказ, чтобы все заметили и побежали
выражать ей свое сочувствие.
   Но почему Людовик так резко  изменил  свое  отношение  к  ней?  Генриетта
тысячу раз задавала себе этот вопрос. Быть может, он устал  от  их  связи  и
даже не считает нужным скрывать от нее этот факт.
   Какое удовлетворение она могла найти в этой беспрерывной череде  балов  и
празднеств, где все наперебой  хвалят  ее  внешность,  элегантность  платья,
танцевальное искусство,  манеры?  Что  толку  во  всем  этом,  если  Людовик
отвернулся от нее? Если бы он просто устал! Но ведь он явно начал испытывать
к ней неприязнь!
   Она лежала на постели и отдыхала, когда к ней пришла одна  из  фрейлин  и
передала, что графиня де Суассон - а всем  было  известно,  что  она  тяжело
больна и едва ли не стоит одной ногой