тью и Ральфа, с ними были еще три  человека.
Один из этих троих показался мне знакомым. На нем было коричневое бобриковое
пальто  и  черные  чулки,  на  голове  -  треугольная  шляпа.  Я  попыталась
вспомнить, где видела его раньше. Люди скрылись из виду, и я догадалась, что
они пошли в конюшню, где оставили своих лошадей.  Так  оно  и  было:  спустя
некоторое время они появились верхом. Человек  в  коричневом  пальто  был  с
ними.
   Они уехали, а я стояла у окна, пока они не скрылись из виду. Потом, дрожа
от холода, вернулась в постель и долго лежала, думая,  почему  мне  кажется,
что в замке происходит что-то странное. Почему мой дядя и кузен с  друзьями,
которые приехали после того, как я покинула общество, не могут  уехать  рано
утром? У них нет причин уходить  так  же  рано,  как  я.  Но  были  еще  три
посетителя. Наверно, они приехали очень поздно. А почему бы и нет?
   Мне мерещилась всякая всячина. Почему? Да потому, что  у  меня  появилась
сестра, потому что я покинула тихий мир семьи моей матери.  Я  вырвалась  из
кокона  и,  наверно,  жаждала  приключений.  Я   попала   в   круг   храбрых
Хессенфилдов. Мне уже стало  кое-что  известно  о  моем  отце  и  еще  много
предстояло узнать.
   Наступил рассвет. Я опять встала  с  кровати  и  открыла  дверь.  Мне  не
хотелось, чтобы тот, кто принесет горячую воду, нашел дверь запертой.  Я  не
хотела выдавать свою тревогу.
   Я лежала, ожидая утра, и  внезапно  меня  осенило:  человек,  которого  я
заметила внизу, был тем самым, кого я видела в трактире.
   Как странно! Тогда он явно проявлял к нам интерес, а  теперь  очутился  в
замке. Что бы это значило?
   Успокаивающий дневной свет проникал в комнату, рассеивая ночные фантазии.
   Сколько мужчин в Англии носят коричневые бобриковые пальто, черные  чулки
и треугольные шляпы? - Тысячи.
   Утром я посмеюсь над собой.
   Долго я буду помнить те первые дни в  замке  Хессенфилд.  Были  беседы  с
Эммой - беспечная, легкомысленная болтовня, которая очаровывала меня, потому
что с этими  разговорами  приходило  ощущение  прошлого  и  приносила  давно
забытые воспоминания.
   Потом были целые заседания с дядей  Полом,  мое  знакомство  с  замком  и
странная атмосфера напряженности, которой я не понимала в то  время.  Это  с
трудом сдерживаемые волнение  и  беспокойство  охватывали,  казалось,  всех,
кроме Эммы.
   Она вела себя как хозяйка замка, и было совершенно  ясно,  что  дядя  Пол
любит ее. Она заставляла его улыбаться, а я уверена,  что  любой,  кому  это
удалось бы, стал бы его любимцем.
   Мы с дядей разговаривали об Эмме.
   - Она обладает истинно французским обаянием, - сказал он. - Это у нее  от
матери. Должен признать, что атмосфера в замке стала более оживленной с  тех
пор, как она приехала.
   Я попросила его рассказать мне о ее приезде.
   - Когда война кончилась и установилось свободное  сообщение  между  двумя
странами, она и приехала. Эта весьма находчивая молодая леди. Однажды летним
утром она очутилась в замке и  объявила,  кто  она  такая.  Она  отдала  мне
кольцо, часы и письмо от моего брата.
   - Когда он написал его? - спросила я.
   - Наверно, перед смертью. Должно быть,  он  отдал  его  матери  Эммы  как
гарантию, что  о  ребенке  позаботятся.  Он  умер  внезапно,  но  и  жил  он
рискованно. Он никогда не знал, где его ждет ловушка. Представляешь, за  его
голову было назначено вознаграждение.
   - Можно мне посмотреть письмо отца? Я никогда не видела его почерка.
   - Конечно, можно. Там ясно сказано, что его дочь  будет  иметь  долю  его
состояния.
   - Упоминает ли он обо мне?
   - В этом письме - нет. Он уже писал мне о тебе, когда твоя мама  приехала
с ним во Францию. Он сказал тогда, что ты должна быть его наследницей.
   - А потом он написал об Эмме?
   - Очевидно, Джон отдал письмо матери Эммы,  чтобы  его  доставили  мне  в
случае его смерти.
   Дядя Пол вынул ключи из кармана и дал их мне.
   - Открой, пожалуйста, вон тот ящик, - сказал  он.  -  Внутри  ты  увидишь
бумаги. Принеси их, пожалуйста, мне.
   Я сделала, как он просил, и вернулась с  бумагами.  Он  просмотрел  их  и
нашел письмо, которое протянул мне. В правом верхнем углу листка  был  адрес
отеля.
   Я прочла:

   "Дорогой Пол,
   Сегодня с нами  произошло  неприятное  событие,  которое  заставило  меня
осознать, что в любое время я могу умереть. Я знаю, это  относится  ко  всем
нам, но к некоторым особенно - и я один из тех, с кем  это  может  произойти
внезапно.
   К тому же я осложнил свою жизнь некоторой ответственностью и хочу,  чтобы
дочь имела долю моего имущества. Ее мать как-нибудь найдет  способ  передать
это письмо тебе. Потом я напишу поподробнее, но в  случае,  если  что-нибудь
случится, прежде чем мне удастся это сделать, я хочу быть уверенным, что  об
этой девочке позаботятся.
   Позднее я все ясно изложу. Этот ребенок - один из нас, и я знаю, Пол, что
могу положиться на тебя. Я перешлю это,  когда  смогу  организовать  дело  с
деньгами.
   Твой любящий брат Джон".

   - И он дал это письмо матери Эммы? - спросила я.
   - Да. Думаю, так все и было.
   - На нем нет даты, - обратила я внимание.
   - Эмма сказала, что оно было написано за несколько дней  до  его  смерти,
словно у него было предчувствие.., или, может быть, он уже тогда  чувствовал
себя плохо.
   - Значит, он видел мать Эммы непосредственно перед смертью.
   - Дорогая моя, - сказал дядя Пол, - не  надо  так  переживать.  Джон  был
такой.., любвеобильный. У него всегда были женщины.., хотя к твоей матери он
относился по-особому и к тебе, своей дочери, тоже. Но ясно, что он  любил  и
мать Эммы и, конечно, Эмму. Он был донжуан, но очень сентиментальный. У него
было  сильно  развито  чувство  чести,  и  он  никогда   не   уклонялся   от
ответственности.
   Я посмотрела на письмо,  написанное  рукой  отца.  Почерк  был  четкий  и
плавный, типичный для мужчины.
   - Можешь себе представить, как я  был  тронут,  когда  приехала  Эмма,  -
продолжал дядя Пол. - Она рассказала мне, что ее мать  хранила  это  письмо,
кольцо и часы, собираясь сама приехать в Англию, как только будет  возможно.
Но когда представилась возможность, Эмма стала  достаточно  взрослой,  чтобы
путешествовать одной, а ее мать вышла замуж. Вполне естественно, что она  не
захотела посвящать мужа в свои прошлые любовные дела, поэтому  Эмма  поехала
одна. Я надеюсь, ты  довольна,  что  у  тебя  есть  сестра.  Она  прелестная
девушка, полная жизни. Дочь моего брата и не может быть иной. Ты тоже  такая
же,  дорогая  моя,  и  постарайся  сохранить  это  качество.   Надеюсь,   вы
подружитесь, как и должно быть между сестрами.
   Мне все больше нравился мой дядя.
   Эмма и я много ездили верхом. Она хотела показать мне всю местность.
   Дядя Пол настаивал, чтобы мы брали с собой грума, поскольку времена  были
тревожные. Но Эмма ухитрялась сделать так, что  мы  ехали  впереди  грума  и
постоянно пытались оторваться от него.  Я  отказывалась  следовать  за  ней,
потому что грум мог  получить  выговор,  если  бы  отпустил  нас  одних,  но
старалась сохранять между нами и им достаточное расстояние, чтобы  мы  могли
свободно предаваться той болтовне, которая так нравилась мне.
   Разговор шел то на французском, то на английском. Я узнала многое о жизни
в Париже и чуть-чуть о семье, в которой  я  жила  в  те  ранние  годы.  Эмма
пробудила во мне воспоминания. Казалось, я чувствую запах парижских улиц.
   - Горячий хлеб, - говорила она. - Это самый вкусный запах  на  земле.  Он
заполнял улицы, когда  булочники  приходили  на  улицу  Гонес  с  корзинами,
полными  горячего  хлеба.  Потом  приходили  крестьяне  со  своим   товаром:
цыплятами, яйцами, фруктами, цветами.
   Я вспомнила брадобреев, покрытых мукой с головы  до  ног,  с  париками  и
щипцами в руках.., ларьки с рыбой и яблоками на базаре.
   - Я ходила на крытый рынок с корзиной в руке, - вспоминала Эмма.  -  Мама
говорила, что я лучше ее умею торговаться. Я была проворная, я  была..,  как
это сказать?..
   - Безжалостная? - предложила я.
   - Безжалостная, - повторила она. - Я умела купить подешевле и  сэкономить
деньги.
   - Могу себе представить.
   - Значит, ты считаешь меня.., ловкой, сестричка?
   - Не просто считаю. Я это знаю.
   - Почему ты так говоришь? - довольно резко спросила она.
   - Это как раз то, что я поняла.
   Эмма легко обижалась, вероятно  потому,  что  плохо  понимала  английские
выражения. Я думала, ей понравится, что я отметила ее ловкость и умение.
   - Мы были бедны, - сказала она, оправдываясь,  -  Нам  надо  было  беречь
каждое су. Когда наш отец умер, все изменилось.
   - Его смерть повлияла на всех нас, - напомнила я ей.
   Мне было кое-что известно о  бедности  на  улицах  Парижа.  Я  рассказала
сестре о подвале, и ужас пережитого снова нахлынул на меня.
   - Однако, у тебя была добрая тетя Дамарис, которая спасла тебя.
   - А у тебя была мать.
   - Но нам трудно жилось. Не очень-то утешает жизнь в богатой  семье,  если
когда-то ты была так бедна, что не знала, где достать еды. Подобная бедность
не забывается.
   - Это верно, - ответила я.
   - Ты ценишь это.., находишь это хорошим... Деньги  приносят  комфорт.  Ты
сделаешь все, чтобы получить их.., и удержать...
   - Меня приводит в ужас одна мысль о возвращении в тот подвал.
   - Жанна позаботилась о тебе, да?
   - Что бы я делала без нее, не могу представить. Я  оставалась  бы  там...
Или, может быть, умерла бы от голода или еще чего-нибудь.
   - Это научило тебя, что такое бедность.., и  это  хороший  урок,  который
заставит тебя понимать тех, кто страдал.
   - О да, я согласна. Расскажи мне об отце. Ты часто его видела?
   - Да. Он часто приходил к нам.
   - Моя мать не знала об этом...
   - Дорогая моя сестра, мужчина не сообщает одной любовнице, когда он  идет
к другой.
   - Я уверена, что моя мать даже не представляла себе ничего подобного.
   - Это так. Но мы знали, что он жил с ней.  Мы  не  могли  не  знать.  Она
занимала положение госпожи. Видишь ли, Хессенфилд был как король.  Он  делал
то, что хотел.
   Я попыталась вспомнить маму, и  хотя  воспоминания  были  туманными,  мне
трудно было поверить, что она сознательно могла находиться в такой ситуации.
   Эмма же воспринимала это как шутку.
   - Я на четыре года старше тебя, - сказала она, - и многое могу вспомнить.
Она выглядела несколько.., как это сказать.., неуместным в наших комнатах на
улице Сен-Жак. Мы много лет жили там над книжной лавкой. - Она сморщила нос.
- И я до сих пор чувствую запах книг. Некоторые из них не  очень  хорошие..,
не очень  хорошо  пахнут.  Отец  заполнял  собой  всю  нашу  комнату,  когда
находился там. Он был такой импозантный; глядя на него, мы чувствовали  себя
жалкими нищими.., но он, казалось, не замечал  этого,  потому  что  был  так
счастлив видеть нас. Он брал меня на колени и называл маленькой  красавицей.
Я почувствовала себя такой одинокой, когда  он  умер.  Это  были  несчастные
годы. Мы стали жить бедно. Правда,  продавец  книг  был  добр  к  нам.  Мама
работала у него в лавке, я помогала. Мы могли бы продать кольцо и  часы,  но
мама сказала: "Нет, никогда. Придет день, и ты поедешь в Англию. Когда война
кончится..." Потом она вышла замуж, а я поехала в Англию. Я стала  не  нужна
ей, ведь у нее теперь новая семья. А я нашла свою, не правда  ли?  Дядя  Пол
хорошо относится ко мне. Если бы я не была его племянницей, то вышла  бы  за
него замуж. А потом я нашла и сестру.
   Ей  нравилось  раздражать  меня,  постоянно  напоминая  о  том,   что   я
незаконнорожденная. Но ведь она тоже была такой.
   - Внебрачные дети - дети любви, - сказала  Эмма  однажды.  -  Это  звучит
романтично,   правда?   Я   ничего   не   имею   против    того,    что    я
незаконнорожденная.., пока моя семья заботится обо мне.
   Она призналась, что вид господ, разъезжающих в своих экипажах, вызывал  у
нее жгучую зависть. Еще она  видела,  как  титулованные  вдовы  в  портшезах
отправлялись на утреннюю мессу. И она не слишком завидовала,  ибо  они  были
старые, а стать старой -  это  страшно.  Эмма  всегда  хотела  быть  леди  в
экипаже, с наклеенными мушками, в парике, напудренной и  надушенной;  хотела
ехать по улицам,  разбрызгивая  парижскую  грязь  на  прохожих  и  привлекая
внимание таких же элегантных молодых людей в  экипажах,  останавливаться,  с
лукавым видом  назначать  свидания,  посещать  театры,  вызывать  восхищение
мужчин и зависть женщин. Жизнь в Париже была куда более  интересной,  чем  в
Хессенфилде, но Париж означал нищету, а Хессенфилд - богатство.
   Хотя прошла всего одна неделя, я чувствовала себя так,  будто  уже  давно
живу в Хессенфилде. Мои беседы с дядей Полом и  Эммой  способствовали  тому,
что я осознала себя частью этого  места.  Нередко  приезжали  дядя  Мэтью  и
Ральф, а также другие люди, в основном мужчины. Иногда они обедали  с  нами,
причем я замечала, как они осторожны в разговорах. Я поняла, что напряжение,
замеченное мною по прибытии, скорее возросло, чем ослабилось.
   Однажды я вошла в комнату дяди. Он сидел в кресле, его колени были укрыты
клетчатым пледом. Я увидела бумаги, соскользнувшие на пол. Он уснул и уронил
их. Листочков было, кажется, шесть, некоторые лежали немного  в  стороне  от
кресла. Я в нерешительности остановилась, затем тихо подошла и подняла  один
из них.
   Меня охватило изумление. Это был портрет очень красивого мужчины. Наверху
было написано: "Яков III, король Британии". Внизу перечислялись  достоинства
этого, истинного короля и  объявлялось  о  том,  что  скоро  он  вернется  и
предъявит права на королевство. Когда он это сделает, его народ должен  быть
готов выразить свою лояльность к нему. Я почувствовала, как кровь  бросилась
мне в голову. Это же измена нашему королю Георгу! Я подняла глаза. Дядя  Пол
смотрел на меня.
   - Ты, кажется, озадачена тем, что прочитала, Кларисса, - сказал он.
   - Я их нашла на полу...
   Я начала собирать листочки и при этом не могла не заметить, что  они  все
совершенно одинаковые.
   - Они соскользнули с колен, когда я задремал, - сказал дядя.
   - Это же.., измена, - прошептала я.
   - Да, верно, можно назвать это и так. Тем не менее, в определенных местах
эти листки имеют хождение.
   Я содрогнулась.
   - Если о них узнают... Он медленно сказал:
   - В Шотландии много сторонников Якова. Некоторые члены парламента,  люди,
занимающие высокие посты, поддерживают его.
   - Да, я знаю. Мой прадедушка много говорил о Болингброке и Ормонде.., и о
других подобных.
   - Дай мне листы. Думаю, их надо закрыть в ящик, не правда ли?  Положи  их
туда, пожалуйста. Благодарю.
   Он стал говорить о других вещах, но я поняла, что происходит что-то очень
опасное. Конечно, в Хессенфилде все якобиты. Мой отец был лидером  якобитов.
Поэтому он и оказался во Франции.., он делал все, чтобы вернуть короля Якова
на трон. Этот Яков теперь умер, но есть еще один Яков - его сын.
   Я хотела поговорить об этом с дядей,  но  он  явно  не  желал  продолжать
разговор на эту тему. Интересно, что сказал бы мой прадедушка Карлтон,  если
бы узнал, что замок Хессенфилд является,  как  он  назвал  бы,  "рассадником
изменников"? Он был совершенно непримирим. Он никогда не признавал, что есть
другая сторона вопроса, отличная от той, которой он придерживался. Я, как  и
бабушка Присцилла, чувствовала, что ни одна сторона не была абсолютно права.
Мне хотелось только, чтобы у них были дружеские отношения.
   Дядя вдруг сказал:
   - Приглашая тебя приехать  сюда,  я  планировал  для  тебя  разнообразные
удовольствия.
   - Удовольствия? - спросила я.
   - Да. Я хотел познакомить тебя с местными жителями, может  быть  устроить
бал. Но, вероятно, ты еще слишком  мала  для  этого.  Однако  мы  попытаемся
показать тебе, что жизнь здесь, на севере, не такая уж скучная, как ты могла
бы подумать.
   - Но мне она не кажется скучной. Я очень интересно провожу время.
   - Удачно, что здесь твоя сестра. Она составляет тебе компанию. Я  уверен,
без нее тебе было бы скучно. Но здесь не  всегда  так.  Мои  младшие  братья
сейчас в Шотландии, и здесь только Мэтью.
   - Что-то происходит, - выпалила я. - Вы к чему-то готовитесь.
   Я думала о бумагах, найденных на полу, и о прадедушке Карлтоне,  стучащем
кулаком по столу и твердящим о заговорах якобитов.
   Дядя не ответил мне. Он просто сказал:
   - Может быть, позднее.., если ты останешься у нас.., мы будем праздновать
одно событие. Тогда мы покажем  тебе,  как  в  замке  умеют  веселиться.  Но
сейчас...
   - Понимаю. Вы не можете праздновать того, что еще не случилось.
   - Увидим. А теперь, пожалуйста, найди Харпер и скажи  ему,  что  я  готов
выпить бульон.
   В задумчивости я пошла в  буфетную  и  там  нашла  Харпера,  который  уже
подогревал питье для дяди.  Теперь  я  понимала,  что  означало  напряжение,
царившее  в  доме.  Они  готовились  к  перевороту,  в  результате  которого
намеревались привезти Якова в Англию, и было вполне естественно,  что  замок
Хессенфилд - дом сторонников претендента - стал сердцем заговора.
   Я подумала о прадедушке, о дяде Карле и Лансе Клаверинге. Я не  верила  в
победу заговорщиков и знала, что не миновать войны.
   Мне нужно было побыть одной и подумать о том, что все  это  значило.  Как
говорила Присцилла, какая разница, какой король сидит на троне? Но это имело
большое значение для неистовых протестантов и, может  быть,  для  еще  более
неистовых католиков. Кажется, в основе  войн  всегда  была  религия.  Почему
люди, считающие что-то правильным, обязательно хотят  навязать  свое  мнение
другим?
   Дядя Пол, обычно мягкий, спокойный, становился неистовым, когда говорил о
возвращении Якова.
   Я не знала, что сделает семья в Эверсли, если разразится война, а я  буду
здесь, на севере, который, конечно,  будет  считаться  якобитским,  так  как
шотландцы скорее поддержат линию Стюартов, чем ганноверскую ветвь, хотя  они
вовсе  не  являются  убежденными  католиками,  кроме  разве  что  севера   и
северо-запада Шотландии.
   Позднее днем, я пошла в комнату дяди. Я решила попросить  его  рассказать
мне побольше о  том,  что  происходит.  Я  знала,  что  существовала  группа
якобитов, целью которых было посадить Якова на трон, хотя во время правления
Анны  мы  очень  мало  слышали  о  них.  Но,  может  быть,  я   недостаточно
интересовалась этим и  не  замечала.  Правда,  иногда  о  них  говорили,  на
континенте всегда существовала их колония, но  я  знала,  что  теперь  новая
ветвь королевской фамилии находится  в  Англии,  и  они  могли  решить,  что
настало время восстать.
   Я пришла в комнату, но кресла дяди там не было. Я уже хотела уходить,  но
услышала какое-то движение в прихожей рядом с комнатой и пошла к двери. Звук
моих шагов заглушал толстый ковер. Вдруг я  услышала,  как  кто-то  -  я  не
узнала голоса - назвал мое имя, и застыла, прислушиваясь.
   - Но это неспроста, что она здесь и как раз сейчас.
   Держу пари, что она шпионит. Я подозревал это с того самого момента,  как
увидел их на дороге. Она была с Эверсли, генералом Эверсли, хотя он был одет
как простой житель, и еще с ним  был  пижон  (а  может  быть,  и  не  пижон)
Клаверинг. Они были с девочкой.., инструктировали девочку.  Вот  почему  она
здесь. Кто заподозрит девочку в таком возрасте, почти еще ребенка?
   - Нет, нет. - Это был голос моего дяди. -  Она  приехала,  потому  что  я
пригласил ее.
   - Почему вы пригласили ее в такое время?
   - Это было сделано раньше. Ее приезд был отложен.
   - Отложен! Конечно, он был отложен. Говорю вам, они почуяли.  Вот  почему
она здесь.., именно сейчас. Она будет подглядывать  и  совать  во  все  нос.
Говорю вам, она опасна. Мы очень многим рискуем из-за нее.
   Я была ошеломлена, чтобы как-то действовать,  хотя  знала,  что  в  любой
момент дверь может открыться, кто-нибудь войдет и найдет меня здесь.
   И все же я должна был