ь нашей семьи.
   - Это случилось потому, что она была на корабле, потерпевшем крушение,  -
резко сказала я.
   - Так кажется, госпожа.
   - Так оно и было, Дженнет.
   - Но, говорят, что, если ведьма приходит, она делает так, чтобы ее приход
казался естественным. Если ей нужен для этого шторм, она подымет и шторм.
   - Это опасный разговор, - сказала я.
   -  Мария  притворяется,  будто  не  понимает,   и   мы   можем   спокойно
разговаривать.
   -  Она  чужестранка,  поэтому  ее  язык  отличается  о  г  нашего,  -   С
чужестранцами ни в чем нельзя быть уверенными, госпожа.
   Я увидела, что Дженнет тоже заражена этим поверьем.
   - Если ее обвинят в колдовстве, что будет с Сенарой?
   Дженнет встревожилась.
   - Тогда обвинят в колдовстве и ее дочь, - продолжала я.
   - Но она же еще совсем крошка!
   - А какое им до этого дело? Если заберут одну, заберут и другую.
   Лицо Дженнет приняло решительное  выражение,  как  бывало  всегда,  когда
нужно защитить ребенка.
   - Это все ерунда, - с жаром возразила  она.  -  Было  кораблекрушение,  и
Мария - с того корабля, и это просто совпало с Хэллоуином.
   Я поняла, что говорила с ней  правильно.  Я  была  уверена,  что  Дженнет
подействует на остальных, но она не смогла совсем  уж  рассеять  подозрения.
Мария появилась в ночь Хэллоуина, а для людей, которые верили в  колдовство,
это было важно.
   Март был необычайно теплым, и весна в том году была ранняя. Маргаритки  и
одуванчики окрасили луга в белый и золотой цвет.  Я  унаследовала  любовь  к
цветам от бабушки и всегда радовалась, когда они  появлялись.  В  это  время
года я обычно выезжала в поля в поисках диких нарциссов и анемонов, а  также
пурпурно-синих цветов ползучей ивы, о которых я слышала от матушки.  В  этом
году было по-другому. Выехав, как всегда, в луга, я думала о будущем  Марии,
о том, что будет с ней  и  ее  дочерью,  ибо  не  могли  же  они  бесконечно
оставаться в нашем доме.
   "Куда они пойдут? - думала я. - Мария - испанка, но как она доберется  до
Испании? Может быть, она могла бы доплыть на  одном  из  кораблей  отца?  Но
поскольку наши страны враждуют, это нелегко организовать. Думаю, со временем
Мария нам все скажет.
   Она уже пять месяцев живет у нас. Конечно, если бы  не  ребенок,  она  не
осталась бы так долго".
   Я удивлялась, почему Колум не замечал  ее  присутствия.  Мария  считалась
нашей гостьей, но, должна признать, временами  она  вела  себя  как  хозяйка
дома. По своему характеру Колум не мог  стерпеть  такого,  но  после  первой
вспышки гнева никакого продолжения не последовало. У  меня  не  выходило  из
головы предостережение Эдвины, потому что ее предсказания часто сбывались.
   Однажды в чудесный мартовский день, возвратившись с одной из прогулок,  я
оставила лошадь в конюшне и, проходя во  двор  через  узкую  арку,  услышала
голоса. Я остановилась, узнав Колума и Марию. Это так удивило  меня,  что  я
встала как вкопанная. Я не могла их видеть, как и они меня, но голос  Колума
с его глубоким тембром был слышен хорошо.
   Они ссорились, и я чувствовала скрытый гнев в голосе Колума.
   - Убирайся! - говорил  он.  -  Я  не  потерплю  тебя  под  своей  крышей!
Убирайся, и забирай свое отродье!
   Она засмеялась. Это был грудной  смех,  полный  злобы  и  ненависти.  Она
говорила, запинаясь, но суть ее замечаний была понятна.
   - Ты в долгу передо мной, до тех пор, пока я этого желаю! Ты погубил  наш
корабль... Ты.., ты - убийца! Ты взял наш товар, ты  взял  наши  жизни...  Я
живу, мой ребенок живет, поэтому ты должен нам все, что нам понадобится.
   - Я ничего тебе не должен.
   - Подумай, хозяин замка! Я уйду отсюда и расскажу...
   - Ты расскажешь.., что ты расскажешь?
   - Как ты разбогател...
   Я отпрянула в тень. От страха тошнота подступила к горлу.  Я  подумала  о
тех штормовых ночах и о людях, возвратившихся в Морскую башню.
   - Кое-что я помню, - продолжала Мария. - Корабль, огни, большие  камни..,
в море. Огни должны были предупредить нас об опасности, но их там не было. Я
знаю, что ты делаешь. Ты заманиваешь корабль на камни и грабишь его.
   - Кто поверит этой чепухе?! - воскликнул он.
   Она опять засмеялась.
   Я не могла оставаться на месте: в любую минуту Колум мог прийти со  двора
и увидеть меня, подслушивающую. Я повернулась и побежала прочь. Я  не  могла
сказать, что это было для меня ударом. Эта мысль уже поселилась во мне..,  с
того момента, как я увидела людей с фонарями, а может быть, и раньше.
   Значит, вот что он делал. Он посылал своих людей с фонарями, они  уезжали
за несколько миль, чтобы огнями якобы указать, где был замок Пейлинг и "Зубы
дьявола", как раз перед ним, и, думая избежать предательских камней, корабли
шли прямо на них.
   Это была дьявольская выдумка, и Колум делал это, чтобы захватить  груз  и
продать его. Сколько кораблей они погубили таким образом?
   Я вспомнила пять штормовых ночей,  когда  он  занимался  этим  делом.  Не
каждый раз, конечно, ему удавалось поживиться, но  то,  что  он  вообще  мог
делать это, привело меня в ужас и изменило мое отношение к нему.
   Я не знала, что делать. Он был  мне  мужем,  отцом  моих  детей,  но  его
профессия - если это можно так назвать - ужасала меня.
   Я глупо  сделала,  что  пришла  в  спальню,  ибо  почти  сразу  же  дверь
распахнулась и появился Колум, красный от гнева после разговора с Марией.  Я
не могла молчать:
   - Я только что поднялась сюда. Я была во дворе и  слышала,  что  говорила
тебе Мария.
   Он с удивлением посмотрел на меня. Глаза его сузились.
   - Я знаю, что это правда. Колум, это ужасно!
   - И ты тоже! - сказал он. - Ну хватит, мне хочется наказать вас обеих.
   - Она права: ты заманил корабль, на котором была Мария, на камни ради его
груза. Случайно ей удалось спастись. Я...
   - И ты привела ее сюда. Если бы я знал, что ты сделаешь...
   - Да, ты бросил бы ее обратно в море, потому что 1Ы  такой  человек.  Для
тебя человеческая жизнь - ничто, ты пренебрегаешь  ею,  если  она  стоит  на
твоем пути. Меня тошнит, когда я думаю об этом.
   - Тогда, мадам, вам лучше привыкнуть к такому состоянию. Если  я  женился
на трусливой женщине, то помоги ей Бог, ибо я заставлю ее подчиниться мне  и
держать рот на замке! - Он вдруг подошел ко мне и  схватил  за  руку.  -  Ты
кому-нибудь говорила об этом? Может быть, своей матери?
   - Как я могла сказать ей? Ей будет  противно,  и  она  будет  настаивать,
чтобы я вернулась домой. Он отпустил мою руку.
   - Дом твой здесь, и, клянусь Богом, ты останешься  в  нем,  пока  я  хочу
этого. Что же до презрения твоей матушки, то я не верю, что твой отец так уж
чист. Интересно, сколько испанцев убил он?
   - Мы всегда воевали с Испанией.
   - Они умирали, потому что была война или потому, что у них было золото  и
драгоценности? Ответь мне.
   Я знала, что он говорил правду, и знала, что моя мать, честная и  добрая,
оставалась с отцом и по-своему любила его, несмотря на то, что руки  у  него
были в крови.
   Я хотела уйти, побыть  одной,  подумать,  спросить  себя,  что  хотела  я
сделать, ибо не была уверена в себе. Я хотела быть с Колумом. Я должна  была
признать, что он удовлетворял мои чувства: когда мы были вместе, я обо  всем
забывала. Его сила, его власть над всем и всеми в замке - в такие  минуты  я
чувствовала, что хотела подчиняться, я  принимала  его  грубую  любовь,  она
удовлетворяла часть моей натуры. Но когда его  не  было  со  мной,  когда  я
думала о нем, во мне возникало отвращение и я хотела вернуться в Лайон-корт.
Я хотела поговорить с кем-нибудь и понять себя. Поговорить с матушкой  я  не
могла, потому что то, что я скажу ей, обеспокоит ее. Она не захочет, чтобы я
продолжала жить с человеком, который заманивал людей в ловушку и убивал ради
выгоды, но все-таки она же продолжала жить с отцом?
   Это был жестокий мир. Однажды матушка сказала:
   "Был ли порок в прошлом? Будет ли он в будущем? Мне трудно примириться  с
неистовством этого времени. Может  быть,  я  родилась  не  в  том  мире?"  Я
вспомнила эти слова и спросила себя: "А я?"
   Колум внимательно смотрел на меня. Его черные  глаза  зажглись  страстью,
как в первые дни нашего знакомства.
   Он снова крикнул:
   - Ответь мне!
   - Поступки других людей к тебе не относятся, - сказала я.
   - Разве? Ты очень хорошего мнения о своем отце.  Я  настаиваю,  чтобы  ты
была такого же хорошего мнения и о своем муже!
   - Ты не можешь влиять на мнения людей.
   - Увидишь! - сказал он. Потом подошел ко мне ближе и  взял  за  плечи.  -
Теперь ты знаешь, чем я занимаюсь. И что ты предлагаешь сделать?
   Я молчала, а он продолжал:
   - Я скажу тебе, и ты это примешь. Ты будешь помогать  мне  во  всем,  что
делаю я, как и полагается хорошей жене.
   - Я никогда не буду помогать тебе.., убивать. Он с силой тряхнул меня:
   - Хватит! Корабль же тонет, и я имею такое же право на груз, как и  любой
другой.
   - Корабль, которому помогли затонуть?
   - Разве я виноват, что капитан не знает, как вести корабль?
   - Да, если ты намеренно сбиваешь его с пути! Да, ты  виноват,  что  лишил
жизни бесчисленное множество людей, чтобы разбогатеть на их имуществе.
   - Хватит, глупая! Почему ты должна была спасти эту женщину?
   - Потому что я - не ты.., убийца! По крайней мере, были спасены две жизни
против тех, которые отобрал ты.
   - А не слишком ли ты добродетельна, чтобы оставаться под этой крышей?
   - Да, я бы хотела вернуться домой.
   - Уйти от мужа и детей?
   - Я бы взяла детей с собой. Он засмеялся:
   - Никогда! Ты думаешь, я разрешу им покинуть  этот  дом?  Или  тебе?  Они
будут воспитаны так, как я пожелаю.
   - Ты сделаешь убийцу из моего сына.
   - Из моего сына я сделаю мужчину!
   - Я заберу дочь и уеду.
   - Ты оставишь свою дочь здесь и останешься сама. Есть один урок, который,
я надеялся, ты уже выучила  к  этому  времени:  господин  здесь  -  я!  Твой
господин и господин твоих детей. Ты же не подчинилась  мне,  когда  привезла
сюда эту женщину.
   - Ты не отдавал приказа, чтобы ее не приводили.., господин, - добавила  я
с сарказмом.
   - Потому что я ее не видел. Она не принесет тебе добра,  будь  уверена  в
этом.
   - Я тогда не думала об этом. Она была в беде, и я, как  любой  нормальный
человек, спасла ее.
   - Ты дура, жена, и не сомневаюсь, что будешь  жалеть  о  своей  глупости.
Потому что она такая, какая есть...
   - Я хочу остаться одна, хочу уйти.
   - Ты останешься здесь, я не отпущу тебя! Сними амазонку!
   - Я не хочу!
   - А я хочу! - Он сорвал с меня шляпу и бросил на пол,  потом  схватил  за
волосы и с силой потянул - это было уже  знакомо  мне.  Я  чувствовала,  как
страсть разгоралась в нем, но в ней появилось что-то новое, как я уже  потом
поняла. Он хотел  преподать  мне  урок:  я  должна  была  запомнить,  что  я
принадлежала ему, что я должна уступать ему, когда и где он захочет. И часто
так происходило, когда я в чем-либо оказывала ему сопротивление. Это был его
способ подчинять меня себе, и он был эффективен, потому что вызывал  во  мне
желание, совпадающее по силе с его желанием, что  свидетельствовало  о  моей
чувственности, о которой я не подозревала до встречи с ним.
   И вот сейчас я говорила ему о своем отъезде, а  он  доказал  мне,  что  я
хотела его так же сильно, как он меня. Я не могла обойтись без него,  как  и
он был в этом отношении доволен мной. Было все, как раньше - только  с  этой
разницей. Наверное, мне следовало это понять, но, как и все  важное  в  этой
жизни, я осознала это позже.

***

   Мария осталась с нами. Ее положение в доме изменилось, и  она  вела  себя
как гостья. Она обедала с нами, и ее дочь  находилась  в  детской  вместе  с
нашими детьми.
   Я не знала, как это получилось. Колум и я редко обедали  одни,  но  когда
это было, нам подавали в комнату, которую я называла "зимней гостиной",  как
в Лайон-корте, - небольшую уютную комнату, в которой обычно  обедали  вместо
большого зала, где собирались все домочадцы. Иногда, конечно, мы  обедали  в
зале, если были гости, что было довольно часто, и  по  праздникам  -  тогда,
естественно, Мария была с нами. Но странным было то, что, когда мы обедали в
зимней гостиной, Мария тоже была с нами. Я не  могла  понять,  почему  Колум
мирился с этим?
   Я догадывалась, что могли быть две причины: или совесть  беспокоила  его,
во что трудно было поверить, или Мария каким-то образом угрожала ему. Трудно
было даже вообразить, что он мог позволить кому-нибудь угрожать ему, но  она
обвинила его в том, что он был убийцей. Он отвечал за смерть  ее  мужа  -  я
была уверена, что она путешествовала со своим мужем, - и  может  быть,  даже
чувствовал, что должен загладить свою вину.
   После последнего бурного объяснения Колум почти не отпускал меня от себя.
Казалось, он поставил себе целью во  что  бы  то  ни  стало  заставить  меня
принять его таким, каков он есть. Вскоре после той сцены он сказал мне, что,
если я попытаюсь оставить его, он приедет в Лайон-корт и заберет меня,  даже
если ему придется убить моего отца.
   Он сказал:
   - Не подстрекай меня, жена,  никогда  не  делай  этого!  Гнев  мой  будет
ужасен! Я ни перед чем не остановлюсь, чтобы получить удовлетворение.  Разве
ты в этом еще не убедилась?
   - Начинаю убеждаться, - сказала я.
   - Тогда будь хорошей женой, ни в  чем  мне  не  отказывай,  и  я  о  тебе
позабочусь. Я хочу еще детей, дай их мне!
   - Вряд ли это от меня зависит.
   - Ты дала Коннелла в первую же ночь. Это было потому, что мы созданы друг
для друга, ты отвечала мне.
   - Как я могла, когда ты чем-то опоил меня?
   - Тем не менее это так, и именно тогда я решил,  что  сделаю  тебя  своей
женой.
   - Я думала, что в этом немалую роль сыграло мое приданое.
   - Это пришло потом, но в ту первую ночь я принял решение. И посмотри, как
скоро у нас появилась и наша дочь, но с тех  пор  ты  все  время  бесплодна.
Почему?
   - На этот вопрос должна ответить высшая сила.
   - Это не так: ты ускользнула от меня, ты стала критиковать меня. Я  этого
не потерплю. Осторожнее, жена!
   - Чего мне остерегаться?
   - Вызвать мое неудовольствие. Ты должна продолжать угождать мне.
   Что он имел в виду? Меня удивили его слова  о  том,  что  я  ускользнула.
Неужели в тот первый год нашего брака я  любила  его  не  только  физической
страстью, которую так остро ощущала в себе, или  мои  чувства  к  нему  были
глубже? Может быть, я создала себе фальшивый образ? Видела  в  нем  мужчину,
которого хотела видеть? Но я не могла больше так делать.
   И он разрешил  Марии  присоединиться  к  нам.  Эти  трапезы  втроем  были
мучением. Колум и я разговаривали через силу, а Мария задумчиво  следила  за
нами, почти не вступая в разговор. Это не могло дольше продолжаться.  Что-то
должно было случиться, и вдруг я поняла.
   Я поймала его взгляд, устремленный на нее так, как на меня в ту  памятную
ночь, когда я впервые увидела его в "Отдыхе  путника".  И  мне  вдруг  стало
очень тревожно.
   Я очень хорошо понимала их.  Они  играли  в  какую-то  игру.  Мария  была
надменна, отчужденна, презирала его; Колума же сводило с ума  ее  отношение.
Это было что-то вроде репетиции того, что было между нами.
   Однажды она осталась  в  своей  комнате,  послав  служанку  сказать,  что
почувствовала недомогание. В тот вечер мы ели одни и Колум  был  так  угрюм,
что за все время едва обронил пару слов.
   Мария взяла для себя одну из лошадей, а  я  дала  ей  амазонку.  Потом  я
засадила белошвейку за работу, чтобы она сшила для  нее  новые  платья.  Это
было еще вначале, когда я жалела ее и  хотела  возместить  зло,  причиненное
моим мужем. Мария принимала все без колебаний. Она сама придумывала фасоны и
сидела с белошвейкой, когда та  работала.  Когда  платья  были  готовы,  они
оказались очень  красивыми:  фасоны  были  незнакомые,  чужестранные.  Мария
ходила в них грациозно, держа себя гордо, как королева. Казалось, чем больше
проходило времени, тем красивее она становилась. Она любила солнце, в жаркие
дни уезжала из замка и иногда подолгу не возвращалась.
   Колум продолжал молча наблюдать за Марией, но перестал о ней говорить  со
мной. Когда у нас был какой-нибудь праздник, она присоединялась к  нам.  Она
сидела за столом на возвышении, и, даже если Колум и я были в центре  стола,
незнакомый человек мог бы принять ее за хозяйку дома.
   В манерах Марии было что-то самодовольное, будто втайне она  забавлялась.
Один из соседей-сквайров влюбился в нее и умолял выйти за  него  замуж.  Она
ничего определенного ему не ответила, а он все  придумывал  предлоги,  чтобы
посетить нас.
   - Молодой Мэдден опять здесь, - говорил Колум. - Бедный влюбленный дурак!
Неужели он думает, что она согласится?
   Однажды я сказала:
   - Колум, сколько еще она будет здесь оставаться? Он сердито обернулся  ко
мне:
   - Я думал, это  твое  желание,  чтобы  она  осталась.  Разве  не  ты  так
стремилась возместить мою жестокость?
   - Да, но она же не принадлежит этому дому - или принадлежит?
   - Кто знает, какому месту он принадлежит?  Когда-то  ты  не  принадлежала
этому дому, теперь ты здесь.
   - Но ведь это совсем другое, я - твоя жена.
   - Помни это, - мрачно сказал он.
   Это было странное, длинное  лето.  Жара  стояла  невыносимая.  Море  было
спокойное, как  озеро,  и  из  окон  башни  похожее  на  шелковую  скатерть,
светившуюся голубым и серым светом. Оно тихо журчало, омывая стены замка.  Я
часто смотрела на острые "Зубы дьявола", выглядывающие  из  воды,  и  темные
остовы разбитых кораблей. Интересно, о чем думала  Мария,  когда  видела  из
окна останки "Санта Марии"?  Думала  ли  она  о  муже,  потерянном  для  нее
навсегда? Неизвестно. Она скользила по замку  с  отсутствующим  взглядом,  и
никто не мог сказать, о чем она думает.
   Колум изменился. Он часто говорил о том, чтобы у нас еще был ребенок. Что
случилось со мной? Почему я не беременела? Его отношение ко мне  изменилось,
вспышки страсти перестали быть стихийными, и я знала, почему.
   Мне недоставало матушки. Я хотела, чтобы она были со  мной  в  июне  -  я
написала ей, попросив приехать. Наверное, в моем письме была скрытая мольба,
потому что она немедленно ответила, сообщив, что уже планирует свой  приезд.
Я почувствовала облегчение,  решив  довериться  ей.  Я  знала,  что  это  не
понравится Колуму,  но  мне  было  все  равно  -  мне  надо  было  с  кем-то
поговорить. Но матушка не приехала: у Дамаск была лихорадка.
   "Когда она поправится, мы приедем, моя дорогая Липнете, -  писала  она  и
сообщала мне домашние новости. Отец возвратился из второго плавания, которое
тоже было успешным, они  даже  не  потеряли  ни  одного  корабля.  Приезжали
Лэндоры, и все разговоры были только об успехе дела.
   "Сынишка Фенимора - его гордость, - сообщала  мне  мать.  -  Его  назвали
Фенн, он, кажется, на месяц старше нашей маленькой Тамсин".
   Прочитав ее письмо, я ясно представила себе большой  зал  в  Лайон-корте,
отца во главе стола, рассказывающего о своих плаваниях, матушку, то  и  дело
пререкающуюся с ним. Думая о своих родителях, я  успокаивалась.  Я  считала,
что Колум и я похожи на них. Их брак выдержал  испытание  временем:  они  не
могли быть счастливы друг без друга. Я дала тебе слово, может  быть  слишком
горячо, что у нас с Колумом будет так же.
   Я  смотрела,  как  Мария  направлялась  к  конюшне.  Она  шла,  грациозно
покачиваясь. Когда же она села на лошадь,  то  стала  похожа  на  богиню  из
греческого мифа. Даже смущало, что  так  много  красоты  заключено  в  одном
человеке.
   Я не знала, куда ездила Мария во время  своих  длительных  прогулок,  это
была тайна. Тайна всегда окружала Марию.
   Наступил душный июль.
   - Будет гроза, - говорили люди, знающие приметы, но они ошиблись: жара не
спадала, дождя не было.
   Какая разница, идет ли дождь или светит солнце? Погода не могла  изменить
странную атмосферу в замке.