ь в  ответ
заверения де Гиша, что он - самый очаровательный  из  принцев,  хотя  его  и
угораздило родиться на два года позже брата.
   Людовик ушел, погруженный в мечты о  Марии  Манчини.  Любовь!  Какая  это
утеха! Какое наслаждение! Он, конечно же, не собирается погрязнуть в ней  по
уши, как это делает его кузен Чарлз Английский. Людовик и в этом должен быть
всех совершеннее. Он должен жить согласно принципам, ведь он  не  изгнанник.
Вот почему он должен убедить мать и кардинала дать согласие на его  женитьбу
на Марии. Тогда он сможет законно наслаждаться любовью, и она будет  намного
приятней, потому что при этом он не уронит своего достоинства.
   Мария! Прекрасная, очаровательная Мария! Но если подвернется случай и  он
не забудет, он проявит доброту и великодушие к маленькой Генриетте.

***

   В своей спальне в Версале Людовик пробудился навстречу  новому  дню.  Его
первые же мысли были о Марии. Он намеревался упросить мать дать согласие  на
женитьбу: это надлежало сделать немедленно, не  откладывая  в  долгий  ящик.
Мария сейчас торопила его. Мария любила его, но ей также не терпелось  стать
королевой Франции.
   Утро Людовика в Версале включало в себя целый ритуал.  Едва  проснувшись,
он читал молитвы, перебирая четки, и, заслышав его  голос,  присутствовавшие
проходили к его ложу; среди них - аббат де Перефиз, в  обязанности  которого
входило читать ему святцы. Иногда аббат читал вместо священных книг  отрывки
из книги, которую он писал, - книги о деде Людовика.
   Когда аббат заканчивал чтение,  камердинеры  Ла  Порт  и  Дюбуа  выходили
вперед, они одевали на него халат  и  отводили  к  стульчику,  где  он  имел
обыкновение сидеть с полчаса. Затем он возвращался в спальню,  где  его  уже
ожидали государственные мужи: он имел с ними непринужденный разговор  в  той
изящной манере, которая делала  таким  приятным  общение  с  ним.  Продолжая
беседу, он умывался, чистил зубы,  затем  начинались  молитвы.  После  этого
причесывались его красивые  волосы  под  общие  возгласы  восхищения,  и  он
облачался в светлые бриджи  и  батистовую  рубашку  -  одежда  для  утренних
гимнастических упражнений. В них он был великолепен, но этим  утром  показал
меньшую ловкость, чем обычно, из чего окружающие могли заключить:  король  о
чем-то раздумывает. Он не  сумел  приземлиться  в  седло  "коня"  с  обычной
ловкостью, хотя церемониймейстер, видя его настроение,  из  предосторожности
не стал поднимать снаряд на обычную высоту. То же самое произошло  во  время
фехтования;   Людовик   не   продемонстрировал   присущего   ему   отменного
хладнокровия. Даже во время строевых упражнений с пикой и  мушкетом  он  был
отрешен и задумчив. Но никто ни  в  чем  не  попрекнул  его.  Даже  если  он
допускал ошибку или сбой, всегда  следовал  дружный  хор  восхищения.  Далее
следовали балетные танцы, к которым он всегда питал особую  страсть.  Сейчас
он представил себя танцующим с Марией и, хотя игнорировал инструкции Бошана,
лучшего учителя балетного танца в стране, танцевал с истинным  вдохновением.
. Вспотев от танца, он  вернулся  в  спальню,  чтобы  сменить  одежду  перед
завтраком.
   После всего этого он пошел в апартаменты кардинала Мазарини для беседы  о
государственных вопросах.
   Кардинал Мазарини! Этот человек приводил Людовика в особое волнение, ведь
он, будучи дядей Марии, был для короля особенно важной персоной.
   Он ждал, не перейдет ли кардинал к вопросу о его женитьбе, наверняка этот
великий человек будет на  стороне  короля  и  будет  счастлив  увидеть  свою
племянницу на троне королевы Франции. При этом, однако,  Людовик  не  вполне
доверял Мазарини и не рискнул заговорить с ним, не выложив прежде свои планы
матери.
   Он отправился к ней сразу же после беседы с кардиналом. Было  одиннадцать
часов утра, а она все еще лежала в постели -  Анна  никогда  не  поднималась
рано.
   Ее лицо просветлело при виде  сына.  Каждое  утро  ей  казалось,  что  он
становится еще красивее;  он  был,  казалось,  одним  из  тех  романтических
героев, о которых так занимательно написала мадам де  Скюдери;  и  вовсе  не
удивительно, что все писатели того времени видели в  Людовике  романтический
идеал, ведь  не  сделают  героем  человека,  если  в  нем  при  рождении  не
проявилась королевская натура.
   Это  был  один  из  тех  часов  в  распорядке  дня,  которым  Анна  могла
наслаждаться  в  полной  мере.  Лежать  в  кровати  и  принимать  проявления
сыновьего долга со стороны любимого мальчика;  смотреть,  как  он  грациозно
подает ей сорочку;  болтать  с  ним,  пока  она  поглощает  свой  невероятно
обильный завтрак, принесенный ей в постель, все это  было  поистине  великим
наслаждением.
   Ее радовало, что он физически столь совершенен. Какая в том проблема, что
он не вырос книжным червем или, покинув  ее,  ударился  в  спортивные  игры,
уделяя книгам редкий час, не говоря уже о дне.
   - Мне нужно кое о чем поговорить с тобой, мама, - сказал он.
   - Ты хочешь, чтобы мы остались одни. Он кивнул. Она махнула  рукой,  и  в
несколько секунд комната опустела.
   - Ну, мой любимый мальчик?
   - Мадам, дело вот в чем: я больше не мальчик, и думаю, мне пора жениться.
   - Миленький, это верно. Я думала о твоем браке непрерывно еще с колыбели.
   - Теперь я нашел ту, которую хочу сделать королевой Франции. Я люблю  ее,
дорогая мама. Я не могу жить без Марии.
   - Марии?
   - Марии Манчини.
   - Мой сын! Ты шутишь?
   - Это не шутка. Говорю же тебе, что люблю ее!
   - О, да, ты любишь ее. Это  понятно.  Это  не  первый  случай,  когда  ты
любишь. Но женитьба.., женитьба величайшего из королей  мира,  мой  мальчик,
это не вопрос, к которому так легко можно подойти.
   - Я не мальчик. Мне двадцать и я мужчина.
   - Да, ты не мальчик и тебе следует жениться. Но тебе необходимо  взять  в
жены женщину, достойную тебя.
   - Я люблю Марию.
   - Ну и люби Марию. Она почтет за честь быть твоей любовницей.
   - Это другая любовь, мама. Мария слишком хороша, и я слишком сильно люблю
ее...
   - Счастливица Мария! Мой сын, нет ничего на свете, ради чего тебе  стоило
бы огорчаться. Пусть у тебя будет Мария. Она твоя. В любом  случае.  Но  при
чем здесь женитьба? Зачем же унижать себя при этом,  Людовик?  Ты  -  король
Франции, и такого короля еще не было на троне! Почему же ты  не  выбрал  для
себя невесту королевской крови?
   Анна была так расстроена, что не могла даже есть вкусные котлеты, которые
так любила.
   - Дорогой мой, ты можешь любить Марию, но у тебя есть обязательства перед
страной. У тебя должна  быть  невеста  королевского  происхождения.  А  я-то
грешным делом решила, ты хочешь сообщить мне о своем намерении  жениться  на
своей кузине Генриетте.
   - Генриетта! - Глаза Людовика расширились от отвращения.
   - Тебе не нравится Генриетта?
   - Но это же всего лишь маленькая девочка!
   - Ей уже четырнадцать лет.
   - Она смирная и... Я воспринимаю ее как маленькую  девочку.  Я  не  люблю
маленьких девочек. Я хочу женщину.., такую, как Мария.
   - Значит, мы найдем такую женщину, как Мария, но  при  этом  королевского
происхождения. Но если бы ты женился на Генриетте, влюбился в нее,  несмотря
на нынешнее положение ее брата, мы могли бы рассмотреть эту идею. Видишь ли,
дорогой, ты сын короля и тебе следует сохранить  чистоту  линии.  Твои  дети
должны быть королями, понимаешь ли это, мой милый? Генриетта - принцесса,  и
у вас с ней общий дед, великий Генрих IV. Правда, из-за печальных событий  в
ее стране людям может и не понравиться такой брак... Что же, в Европе есть и
другие королевские дома, которые  ныне  благополучно  процветают.  Когда  мы
заключим мир с Испанией, ты сможешь жениться на дочери испанского короля.
   Людовик почувствовал, что его любовь сталкивается с чувством долга. Он ни
на минуту не забывал об ответственности своего положения и не мог не понять,
что не имеет права на мезальянс. Он должен быть  безупречен  во  всем,  и  в
вопросе брака - тоже.
   - Но я люблю Марию, - настойчиво повторил он. - И ни  на  ком  другом  не
хочу жениться.
   - Но, дорогой, я не сомневаюсь,  что  ты  выполнишь  свой  долг.  Немного
погодя ты забудешь Марию, и еще так много женщин будут любить тебя!  Поверь,
мальчик мой, та, которую ты изберешь в  жены,  не  станет  препятствием  для
твоих утех. Дай Франции королевских сыновей, и так много,  сколько  считаешь
нужным. Ты сможешь наслаждаться отцовством,  и  не  будет  во  всей  Франции
женщины, которая не станет гордиться рождением сына королевской крови,  даже
если он окажется незаконнорожденным.
   - Но я считаю не правильным такое поведение.
   - То, что неприлично для простого человека, прилично для короля.  Никогда
не забывай, любовь  моя,  о  своем  блестящем  предназначении.  Тебя  нельзя
осуждать, как обычного человека. О, мой дорогой, не отворачивайся от  матери
из-за того, что она не может позволить тебе то, что не  может  позволить!  С
какой бы радостью я ответила тебе согласием, если бы это было возможно!  Мое
единственное желание - выполнять все твои желания.  Посмотри,  как  я  люблю
тебя. Я не могу даже завтракать, так я огорчена за тебя.
   Он нагнулся и поцеловал мать в щеку.
   - Ты не сердишься на меня, дорогой? - спросила она с беспокойством.
   - Разумеется, нет, - ответил Людовик. - Я все понял, но только,  мам,  не
проси меня жениться на Генриетте, я не могу этого сделать.
   - Почему ты так настроен против нее?
   - Наверное потому, что я жалею ее. Я не  люблю  жалеть  девушек.  Я  хочу
восхищаться ими, а не жалеть. И она слишком много учится. Нет!  Кто  угодно,
но не Генриетта!
   - Какая упорная неприязнь по отношению к бедной девочке, Людовик!  Откуда
такое отрицательное отношение?
   Людовик покачал головой. Он сам не понимал  своих  чувств  к  кузине.  Он
защищал ее от унижений и нападок, но был уверен  в  одном:  что  никогда  не
женится на ней.
   Опечаленный, он покинул мать и отправился на манеж, где  вскоре  забыл  о
всех проблемах, гарцуя верхом на  лошади,  подхватывая  кольца  на  пику  на
полном скаку.
   Он был дока по этой части, и хотя радостно-одобряющие крики  ласкали  его
уши, в какой-то момент он  задумался  о  том,  что  скажет  Марии,  и  вновь
воспоминание о высокой худой фигуре Генриетты испугало его.
   Вскоре после беседы с  сыном  запаниковавшая  Анна  пригласила  ко  двору
вдовствующую герцогиню Савойскую,  дочь  Генриха  IV.  У  вдовы  была  дочь,
принцесса Маргарита,  маленькая  смуглая  девочка,  сразу  понявшая  причину
приглашения к французскому двору и поэтому очень нервничающая.
   Людовик встретил ее с подобающей учтивостью, на которую был мастер, но не
смог скрыть чувства отвращения. Чем больше он смотрел на женщин, тем  больше
влюблялся в Марию.
   - Я не женюсь на кузине Маргарите, -  сказал  он  матери.  -  Я  не  могу
поддержать такую идею.
   - Тебе необходимо хоть немного присмотреться к ней, - сказала Анна.  -  И
вскоре ты привыкнешь.
   - Дорогая матушка, женитьба на ней - не моя идея.
   - Так ты отвергаешь и Маргариту, и Генриетту?
   - И ту, и другую, - сказал он твердо. Кардинал был не прочь женить короля
на племяннице, но он же понимал все негативные стороны такого  альянса.  При
таком попрании традиций королевского двора Франции он  должен  был  ожидать,
что против него поднимутся не  только  дворяне,  но  и  простой  народ.  Они
обвинят его в попытке утвердить свою родственницу на  престоле,  как  всегда
обвиняли во всех бедах, выпавших Франции. Он хорошо помнил  сражения  времен
Фронды, свою непопулярность в те дни и не мог не понимать, что брак принесет
ему больше неприятностей, чем пользы.
   - Сир, - сказал он королю, - если вы решитесь на этот шаг  вопреки  моему
совету, мне не останется ничего, кроме как отказаться от своего поста.
   Людовик ходил мрачнее тучи; он чувствовал, что ничего не способен сделать
в данной ситуации. Из  головы  не  выходила  Генриетта:  ведь  объяви  он  о
намерении взять ее в жены, никаких возражений не последовало бы.
   Теперь ему хотелось, чтобы в прошлом он учился более прилежно  и  стал  в
результате  более  образованным.   Отменно   гарцевать   и   вольтижировать,
превосходить всех остальных в охотничьем искусстве  -  все  это  было  очень
хорошо, но сейчас требовалось другое. Если бы  он  больше  времени  посвящал
книгам, то сумел бы опровергнуть доводы кардинала, лучше разобрался в  своих
чувствах; ему стало понятно, что правильно  выбранные  слова  -  неотразимое
оружие, но он им, увы, не умел пользоваться.
   Кузина Маргарита уехала в Савойю, и кардинал решил удалить от двора  свою
племянницу. Людовик не протестовал; он  знал,  что  шаг  этот  предпринят  в
интересах короля Франции, и  страдания  Людовика-человека  здесь  ничего  не
значат.
   Он сам себе объявил, что сердце его  разбито,  но  немного  погодя  среди
камеристок матери нашел даму, ублажавшую его с большим искусством,  так  что
вскоре он преисполнился к ней той же беспредельной  благодарностью,  которую
раньше испытывал к мадам де Бовэ.

***

   Дворцовые сплетни дошли и до Коломба, где тогда находилась Генриетта.  Ее
прислуга судачила о страсти короля к племяннице кардинала и  о  приезде  его
кузины Маргариты.
   -  Она  такая  маленькая  и  некрасивая...  Неудивительно,  что  она   не
понравилась Людовику.
   - Это была бы такая удачная пара, - прошептала Генриетта.
   - О, да, но он не сумел найти для нее места в своем сердце. Он ведь такой
красавчик.., такой романтичный, созданный для любви и страстей!
   Генриетта представляла себе  бедную  некрасивую  Маргариту,  не  сумевшую
покорить сердце короля, и от  всей  души  сочувствовала  ей,  понимая,  как,
должно быть, расстроена бедная девочка.
   И принцесса тихонько всплакнула: за Маргариту и.., за себя.
   Люси устала, но находила силы бродить по улицам Парижа. Она теперь  то  и
дело болела, и все эти перемены произошли за  несколько  последних  месяцев.
При малейшей нагрузке она задыхалась, и, что  хуже  всего,  она  знала,  что
подхватила болезнь, которая даст ей прожить от силы полгода.
   Бывали мгновения, когда ее сознание начинало путаться, прошлое овладевало
ею, знакомые по прежним временам мужчины и женщины обступали ее и говорили с
ней. Особенно часто наведывался отец. Он говорил: "Мы в  два  счета  выдадим
замуж эту девочку". А мать кивала головой в знак согласия.
   Такая уж судьба мне предписана от рождения,  говорила  Люси  самой  себе.
Моей вины тут нет. Случилось то, что должно было случиться.  Жить  так  было
для меня столь же естественно, как и дышать. Если бы  я  родилась  такой  же
некрасивой, как Энн Хилл, я бы и жила по-другому. Кто может кинуть камень  в
такую, как я? Наша ли вина, что мы рождаемся на  свет  с  красивым  телом  и
жаждой физической любви, противостоять которой не хватает ни сил,  ни  воли?
Одни рождаются со склонностью к  умственным  занятиям,  становятся  мудрыми,
пользуются всеобщим восхищением, другие достигают совершенства  в  искусстве
войны и возносятся к славе; а те, кто любит, - а любить, это значит давать и
получать удовольствие, эти две вещи неразрывно  связаны  между  собой,  -  в
конце концов приходят к такому печальному концу.
   Ей нравилось бродить мимо новых домов на Королевской  площади  и  площади
Дофина, где она не замечала цветущих фруктовых деревьев и цветов, растущих в
садах и ближних лугах. Она видела лишь мужчин, проходящих мимо нее. Они едва
глядели на нее нынешнюю - все те, кто так пылко  добивался  в  недавнее  еще
время ее взаимности. Она бродила по Парижу, по  южному  и  северному  берегу
Сены. Она бродила от Балаганной площади до Сен-Антуанских ворот, от Храмовых
ворот до Марсовых ворот, и не находила ни одного мужчины, готового стать  ее
любовником хотя бы на четверть часа.
   Ко всему прочему она сильно опустилась, осунулась, щеки обвисли, под  все
еще прекрасными карими глазами образовались мешки, волосы потеряли блеск,  и
больше не было денег купить цветные ленты, чтобы украсить их.
   Ее отменное здоровье начало серьезно сдавать еще во  время  заключения  в
Тауэре, но тогда она не особо обращала  на  это  внимания  и  по  приезде  в
Голландию была все еще миловидной. В  Голландии  она  по-прежнему  не  знала
отбоя от любовников, но не замечала, что один сменял другого слишком быстро,
и они становились менее любезными, менее галантными.
   - Мне не нравится эта страна, - говорила она верной  Энн.  -  Я  ненавижу
скуку и ветер.
   И они направились в сторону Парижа, перебираясь из города  в  город.  Энн
подрабатывала в богатых домах, иногда в садах, а нередко даже на полях. Люси
занималась тем единственным, к чему имела склонность. И в конце  концов  они
оказались в Париже! Но как все изменилось! Она надеялась найти  там  короля,
потому что слышала о его пребывании там во время  скитаний.  Он  не  покинет
меня, думала она, он поможет мне хотя бы ради Джимми.  Но  в  Париже  ходили
слухи о том, что король Англии больше никогда сюда не  приедет,  потому  что
Франция дружна с его  врагами.  Королеву  Англии  и  принцессу  Генриетту  в
столице  почти  не  видели;  они  присутствовали  на  отдельных  официальных
приемах, но в целом предпочитали не показываться на людях.
   Итак, Люси оказалась в Париже и искала любовников, которые обеспечили  бы
существование ее и детей, но в итоге ощутила себя слишком старой и  больной,
чтобы бороться и дальше.
   Она сидела на берегу Сены и смотрела на воду. Уж лучше бы она осталась  в
Лондоне. Дженни, содержательница публичного  дома,  была  права,  не  стоило
пренебрегать ее советом. Что ждет таких, как она, Люси, когда  они  стареют,
становятся больными и не способными вызвать желание у мужчин?
   Она сидела, грезя о любовниках. Двоих она помнила лучше  всего:  первого,
потому что он первый. Она вспоминала рощицу, сумерки, отсветы на небе, крики
"круглоголовых" и неожиданное осознание своего  призвания.  Она  никогда  не
забудет первого любовника и никогда не забудет Чарлза Стюарта.
   - Чарлз, - прошептала она, - где ты сейчас? Ты самый возвышенный из всех,
будь же и теперь выше их и помоги мне!
   Она подумала о детях. Что будет с ними, когда она умрет?
   Ее охватила паника при мысли, что скоро ей придется  умереть.  Она  знала
многих, кто болел этой болезнью, и видела, как смерть подкрадывалась к  ним.
Это был закономерный  итог  присущей  ей  неразборчивости  в  удовольствиях,
неизбежный результат того, что она выбирала в любовники кого попало.
   Ей пора возвращаться в убогую комнатенку на узкой  мощеной  улочке;  надо
побыстрее добраться туда и поговорить с Энн.  Энн  -  хорошая  женщина,  она
практична и к тому же души не чает в детях. Когда Люси умрет, Энн  предстоит
отвезти детей к отцам и убедиться, что они хорошо устроены.
   Люси заставила себя встать на ноги и, шатаясь, побрела вдоль реки.  Когда
она оказалась у той части города, где находилась ее квартирка, жена рыбника,
у которого Энн покупала остатки, окликнула ее:
   -  Вы  слышали  новость?  Вам  это  должно  быть  интересно,  ведь  вы  -
англичанка. Кромвель умер.
   - Кромвель?.. Умер?..
   - Да, умер и погребен. Это значит, в вашей стране следует ждать перемен.
   - Может  быть,  и  так,  -  сказала  Люси  на  своем  медленном,  ломаном
французском, - но меня там не будет, чтобы увидеть все это.
   Она по ступенькам поднялась на мансарду и, обессиленная, легла на солому.
   - Это означает, что наступят перемены для него, - прошептала она.
   Когда пришла Энн, Люси все еще лежала. Энн была  взволнована,  а  Джимми,
едва войдя, закричал:
   - Кромвель умер, умер Кромвель!
   - Да, - сказала Люси, - Кромвель умер.  Энн,  кое-что  нужно  сделать  не
откладывая. Я хочу, чтобы ты уехала  немедленно..,  с  детьми.  Выясни;  где
находится со своим двором король, и направляйся к нему.  Расскажи  ему,  что
случилось со мною.
   - Мы поедем все, - сказала Энн.
   - Куда мы поедем? -