ню,  и
говорила, что во время сна у нее один глаз и одно ухо бодрствуют.
   Ее племянница, приятная девочка  лет  четырнадцати,  была  принята  в
няньки; ее комната находилась рядом с детской, так  что  она  тоже  была
настороже.
   Но мы уже никогда больше не чувствовали себя в полной безопасности.
   В сентябре в Эверсли приехали Джонатан и  Миллисент;  они  собирались
остановиться в доме всего лишь на несколько дней, а затем возвратиться в
Лондон, по дороге ненадолго посетив Петтигрю-холл.
   Вернулось беспокойство, которое я всегда испытывала,  когда  Джонатан
находился  со  мной  под  одной  крышей.  Я  пыталась  найти  изменения,
произошедшие в нем  со  времени  женитьбы.  Мне  это  не  удалось.  Зато
Миллисент изменилась: она стала более мягкой, более довольной жизнью,  и
я поняла, что она счастлива в браке.
   "Она, безусловно, будет находить в Джонатане дивного мужа, - подумала
я, - до тех пор, пока не обнаружит его истинную натуру".
   Джонатан  совсем  не  изменился:  был  дерзким,  совершенно  лишенным
сдержанности,  как  всегда,  отвергающим  условности,  когда   ухитрялся
оказаться со мной наедине.
   Малышки спали в саду в своей коляске, совсем как в  тот  день,  когда
исчезла Джессика. Возле коляски сидели, беседуя, матушка, Грейс Сопер  и
ее племянница.
   Я собирала осенние цветы. У меня в корзинке было несколько  пурпурных
астр и маргариток, и, когда я срезала их, Джонатан подошел и встал рядом
со мной.
   - Какая радость снова видеть тебя, Клодина! - сказал он. -  Я  скучал
по тебе.
   - Неужели? - спросила я, надрезая стебель маргаритки.
   - Конечно. Разве я  стал  бы  так  говорить,  если  бы  это  не  было
правдой?
   - Стал бы, - ответила я.
   - Тебе приятно видеть меня?
   - Маме нравится, когда вся семья собирается вместе под одной крышей.
   - Что за манера у тебя уходить от ответа? Тебе следовало  бы  быть  в
парламенте или на дипломатической службе.
   Клодина, ты ведь иногда скучаешь по мне? Ну же, скажи правду.
   - Не часто, - солгала я.
   - А себя ты тоже обманываешь, как и меня?
   - Довольно об этом! - резко оборвала я его. - Ты - женатый мужчина.
   Я - замужняя женщина, и мы не муж и жена.
   Он расхохотался, и моя мать подняла глаза и улыбнулась нам.
   - Я - это я, и ты - это ты, - сказал он. - И ничто,  любовь  моя,  не
может этого изменить.
   Я почти взмолилась в ответ:
   - Джонатан, с твоей стороны нехорошо так говорить - ведь  ты  недавно
женился. Что, если Миллисент услышала бы тебя?
   Мне показалось, она выглядит такой счастливой.
   - Она счастлива. Разве  она  не  замужем  за  мной?  Я  тебе  говорю,
Клодина: я - самый образцовый муж.
   - Это только так кажется со стороны, - сказала  я.  -  Сейчас  же  ты
далек от этого идеала.
   - И кто в этом виноват?
   - Ты.
   - Не совсем. Вина лежит на нас обоих.
   Я рассердилась.  Я  с  таким  трудом  старалась  забыть  о  том,  что
произошло, а ему было достаточно только взглянуть  на  меня,  чтобы  все
вернулось. Я презирала проявленную мной  в  прошлом  слабость,  особенно
потому, что  так  легко  могла  вновь  поддаться  искушению,  и  яростно
обломала цветочный стебель.
   - Не вини маргаритки в том, что случилось, Клодина, -  сказал  он.  -
Бедные цветочки... Не их вина в том, что мы с тобой  были  предназначены
друг  для  друга  и  поняли  это  слишком  поздно.  Но  ты  должна  быть
признательна судьбе. Ты никогда не узнала бы, сколь  совершенными  могут
быть отношения.., если бы не то время, что ты провела со мной.
   - С тех пор я не знала настоящего покоя.
   - Бедная Клодина! Ты бы так и продолжала жить в  неведении  в  тихом,
созданном тобой раю, но разве это жизнь? Не отважившись узнать настоящий
мир.., мир страсти, приключений и того волнения, которое  бывает,  когда
живешь полнокровной жизнью. И вот в  созданный  тобой  рай,  огражденный
приятным неведением, однажды  проник  змий-искуситель  и  позволил  тебе
сорвать плод с древа познания, и ты сделала  это.  Ты  вкусила  истинную
радость жизни и с тех самых пор боишься: боишься жить,  боишься  любить.
Ты знаешь это и хочешь быть со мной, хотя и не признаешься в этом. Но  я
это знаю, да и ты тоже... Я в твоих сокровенных мыслях.
   - Мне нужно идти, - сказала я.
   - Отступление - знак поражения. Я посмотрела на него:
   - Я хочу забыть, что это вообще было. Тебе это никогда не удастся.
   - Я попробую, Джонатан.
   - Посмотри правде в глаза, - сказал он. - Все, что я сказал, - верно.
   Ты никогда не забудешь.
   Жизнь предназначена для того, чтобы ее прожить весело.
   - Свою я хочу прожить достойно, - сказала я. И,  повернувшись,  пошла
через лужайку.
   - Ну, не чудесный ли день? - сказала моя мать. - В  этом  году  таких
наберется немного. Посиди с нами.
   Я подумала, что она может заметить румянец на щеках  и  тот  задорный
блеск  в  глазах,  который  появлялся  у  меня  при  таких  встречах   с
Джонатаном, поэтому ответила:
   - Нужно поставить цветы в воду. Они так быстро вянут.
   Я присоединюсь к тебе попозже.
   Джонатан сел возле моей матери.
   Когда я пересекала в спешке лужайку, то услышала, как он произнес:
   - Как ты прекрасна, дорогая матушка!
   Позже у меня состоялся разговор с Миллисент,  и  от  него  мне  снова
стало не по себе.
   Она хотела одолжить одну  из  моих  брошек,  чтобы  заколоть  платье,
которое было  на  ней;  она  объяснила,  что  оставила  почти  все  свои
украшения  в  Лондоне.  Она  хорошо  знала  эту  брошь  с  гранатами   и
бриллиантами.., и если бы я могла дать ее на время...
   - Конечно, - сказала я. - Я принесу  ее,  как  только  мы  поднимемся
наверх.
   Когда я пришла к ней в комнату, она сидела  у  туалетного  столика  в
пурпурном пеньюаре, который  был  ей  к  лицу.  Ее  темные  волосы  были
распущены, и она выглядела гораздо привлекательнее, чем обычно.
   - Именно ее я и хотела, - сказала она. - Спасибо, Клодина.
   Я остановилась в нерешительности.  Эта  комната  принадлежала  им.  Я
вспомнила ту, другую комнату.., пыльные голубые  занавеси  и  загадочный
голос, который обратился ко мне через переговорную трубу.
   Мне не хотелось думать  о  взаимоотношениях  Миллисент  и  Джонатана.
Очень многое и слишком живо я могла себе представить. Глядя  на  нее,  я
почувствовала злость. Я должна была признать, что ревную. Что толку было
делать вид, что он мне безразличен, что я хочу все забыть. Нет. Я хотела
помнить. Я никогда не забывала дни, когда, нарушив  брачный  обет,  вела
себя так беспутно и была счастлива.
   Было бессмысленно обманывать себя. Каким бы ой ни был, я хотела  его.
Любила ли я его? Кто может дать истинное  определение  любви?  Я  любила
Дэвида. Я бы многое сделала, чтобы не причинять ему  боль.  Временами  я
ненавидела себя за то, что совершила.  Но  если  неистовое  возбуждение,
ощущение того, что мир  восхитителен  и  мне  так  много  еще  предстоит
узнать,  и  желание,  чтобы  он  обучил  меня  всему..,  если  это  было
любовью.., то я любила Джонатана.
   Она взяла гранатовую брошь и приложила к пеньюару.
   - Восхитительная вещица! - сказала  она.  -  Это  так  мило  с  твоей
стороны, Клодина.
   - Пустяки. Я рада, что тебе нравится.
   - Когда много ездишь, всего с собой не возьмешь.
   - Конечно.
   - Кроме того, мы спешили. Похоже, с  Джонатаном  всегда  так.  -  Она
снисходительно улыбнулась:
   - Да, наверное.
   У тебя очень счастливый вид.
   - О да, я счастлива.
   Я и  не  мечтала  о  такой  жизни...  -  Она  улыбалась,  -  как  мне
показалось, вспоминая ласки Джонатана.
   - Этого и следовало ожидать, - сказала я, стараясь, чтобы  мой  голос
звучал спокойно и сухо.
   - Некоторые думают, что это брак по расчету.
   - Ты хочешь сказать, между тобой и Джонатаном? Она кивнула:
   - Родители были весьма довольны.
   - Да, и те и другие. Именно на это и надеялись.
   - И в этом случае можно было подумать... Но все получилось совершенно
иначе.
   - Хорошо, что ты нашла свое счастье.
   - В некотором роде, - сказала она, - это испытание.
   - Ты имеешь в виду супружество? Полагаю, так часто бывает.
   - Но у всех по-разному. У тебя с Дэвидом... Но ведь Дэвид  совсем  не
такой, как Джонатан, правда? Хоть и считается, что близнецы должны  быть
похожими. Однако они - антиподы. Никто так не похож  на  Джонатана,  как
Дэвид. Я хочу сказать, ты всегда знаешь, что Дэвид собирается сделать.
   Я ответила довольно церемонно:
   - Все знают, что Дэвид делает то, что считает правильным.
   - Люди по-разному смотрят на вещи.  То,  что  правильно  для  одного,
может быть не правильным для другого.
   - Ах, полно, есть же определенные нормы.
   - Я знаю, что ты имеешь в виду. Но Дэвид предсказуем, а Джонатан, как
мне кажется, самый непредсказуемый человек на земле.
   - И ты предпочитаешь второе?
   Она взяла щетку и принялась причесывать  волосы,  загадочно  улыбаясь
своему отражению в зеркале.
   - Конечно. Это превращает жизнь в приключение, в испытание. Ты всегда
уверена в Дэвиде. Я же никогда не буду уверена в Джонатане.
   - И тебе хочется... этой неопределенности?
   - Мне ничего не остается. Таков Джонатан. А Дэвид всегда будет верным
мужем.
   Я не удержалась и спросила:
   - И ты считаешь, что  Джонатан  способен  изменять.  и  находишь  это
волнующим испытанием? Приключением?
   Она повернулась ко мне и медленно кивнула, глаза ее блестели в  свете
свечи.
   - У него будут маленькие романы. Они у него всегда были, и  брак  его
не остановит. Я это знаю Но он с еще большей радостью будет возвращаться
ко мне.
   Я была поражена и не могла это скрыть:
   - Казалось, ты не тот человек, который стал бы..
   - Потакать ему? Закрывать глаза на проступки мужа?
   Твоя мать...
   - Все сравнивают меня с матерью. Я знаю, что в чем-то на нее  похожа.
Но я уверена, что ей никогда не приходилось обсуждать такие вопросы. Мой
отец - высоконравственный человек.
   - Твоя мать никогда бы и не допустила ничего подобного.
   Я понимала, что мне следовало уйти, так как разговор приобрел опасный
оборот.
   - Мой отец и Джонатан - совершенно разные люди.
   - Это верно.
   - Я буду поступать совсем не так, как она.
   Никакой мужчина с сильным характером ни за что  не  позволил  бы  так
командовать собой, как бедный папочка. Я думаю, он по-своему  любит  ее.
Он - уважаемый человек, и я люблю его всей душой.
   - Приятно слышать о привязанности к родителям.
   - Ты такая смешная, Клодина.., такая праведная. Наверное, это в  тебе
говорит французское происхождение. О да, я сумею наладить свою жизнь.
   - Я уверена, что это у тебя очень хорошо получится.
   - Так что я считаю возможным позволять ему  маленькие  интрижки.  Вот
если бы случилось что-нибудь более серьезное...
   Я почувствовала,  как  забилось  мое  сердце.  Я  даже  подумала,  не
рассказал ли ей Джонатан о своей связи со мной. Конечно же,  он  не  мог
этого сделать. Но в отношении Джонатана никто  не  мог  быть  ни  в  чем
уверен. Разве сама она не описывала его как непредсказуемого?
   - Если бы я сочла, что у меня есть действительно серьезная соперница,
я могла бы...
   Она как бы в нерешительности замолчала; одна из  свечей  затрещала  и
погасла.
   Наступившая тишина показалась  мне  зловещей.  Я  почувствовала  себя
неуверенной, и у меня возникло огромное желание убежать из этой комнаты,
с закрытой прекрасной  работы  пологом  кроватью,  убежать  от  видений,
непрестанно возникающих в моем мозгу.
   - Ах, эти свечи! - сказала она. - С ними всегда так.
   Я напишу жалобу о том, что их теперь плохо делают.
   Впрочем, неважно.
   Света достаточно.
   Она приблизила лицо к зеркалу, на меня теперь смотрело ее отражение.
   - О чем это я говорила? - продолжала она. - Если бы появился  кто-то,
кто не был бы легким увлечением, имеющий для него значение,  знаешь  ли,
Клодина, думаю, я ее так сильно возненавидела бы, что у меня возникло бы
искушение ее убить.
   Я задрожала. Она сказала:
   - Здесь прохладно. Я позвоню,  чтобы  горничная  развела  огонь.  Что
поделаешь, наступает осень.
   - Я должна пойти переодеться.
   - Спасибо за брошку.
   Я поспешила  из  комнаты,  думая:  "Неужели  она  знает?  Может,  это
предостережение? Она ведь сказала:  "...У  меня  возникло  бы  искушение
убить ее..."".
   В этот момент ее отражение показалось мне злым, беспощадным.
   "Да, - сказала я себе, - она может убить".

***

   Когда они уехали, я испытала  облегчение,  хотя  дни  показались  мне
пустыми и бесцветными.
   Я несколько раз навещала тетю  Софи,  которая  продолжала  оплакивать
Альберика  и  больше  ни  о  чем  не  говорила.  Ее   глубоко   потрясло
исчезновение Джессики, и мы обсудили это событие. Тетя Софи  откликалась
на любое несчастье. Я замечала, что, если все оканчивалось благополучно,
как в случае с  Джессикой,  ее  интерес  к  происшествию  угасал.  Хотя,
конечно, ее интересовало, кто и  почему  это  сделал,  что  приводило  к
многочисленным неприятным мне домыслам.
   Долли Мэйфер проводила с ней очень много времени. Ранее  я  пару  раз
навещала миссис Трент в Грассленде. В первый раз меня потряс ее вид. Она
сильно переживала смерть Эви и все время сетовала на жестокость судьбы и
на подлость того, кого  она  называла  "этим  человеком".  Приведись  ей
встретить Гарри Фаррингдона, думаю, она могла бы  попытаться  покалечить
его, что было, конечно, совершенно понятно.
   Когда я заезжала позднее, Долли  сказала,  что  она  лежит.  Ей  было
плохо,  и  она  чувствовала  себя  слишком  больной,   чтобы   принимать
посетителей.  Она  почти  не   покидала   дом.   Слуги   из   Грассленда
рассказывали, что она становится "немного странной".
   Везде царила печаль, и начало всему этому положила смерть Альберика.
   Дэвид объявил, что ему нужно съездить в Лондон, чтобы кое-что  купить
для поместья. Он также должен был встретиться с  торговыми  агентами.  У
некоторых из наших фермеров увеличилось поголовье овец,  и  сбыт  шерсти
требовал все больших усилий.
   Матушка сказала мне:
   - Почему бы тебе не поехать с  Дэвидом?  Вы  не  были  в  Лондоне  со
времени вашего медового месяца.  Если  бы  ты  составила  ему  компанию,
поездка выглядела бы для него совсем иначе. Он бы не смотрел на нее  как
на скучную и утомительную обязанность, а ждал бы ее с  нетерпением.  Дом
целиком в вашем распоряжении, потому что  Джонатан  и  Миллисент  сейчас
живут в Петтигрю-холле.
   Я колебалась, и она продолжала:
   - Я знаю, ты думаешь об Амарилис. Мне понятны твои чувства. - Матушка
содрогнулась от  тяжких  воспоминаний.  -  Она  здесь  с  нами  будет  в
полнейшей безопасности. Мы будем оберегать ее так же, как  Джессику.  Ты
же знаешь, Грейс не спускает глаз с детей ни на минуту. Мне  по-прежнему
приходится по двадцать раз на дню втолковывать ей, что случившееся не ее
вина. Если бы Амарилис уехала с вами, Джессика скучала бы  по  ней.  Они
ведь теперь превратились в маленьких человечков. Они все подмечают.  Ну,
перестань же беспокоиться по поводу того, что здесь  происходит.  Ты  же
знаешь, что некоторое время мы можем управиться и без тебя.
   - О, мама, - сказала я, - мне хотелось бы поехать, но...
   - Никаких "но".
   Кроме того, если бы ты не поехала из-за боязни оставить  Амарилис,  я
бы восприняла это как личное  оскорбление.  Она  будет  под  наблюдением
ночью и днем.
   Итак, я решила ехать.
   Мы отправились почтовой каретой, и это, наверное, был самый  приятный
способ путешествия, потому что почтовые станции являлись самыми  лучшими
гостиницами. И хотя это обошлось нам в кругленькую сумму, Удобства  того
стоили.
   Мы ехали не спеша, сделав по пути две остановки.  Дэвид  сказал,  что
из-за того, что я сопровождала его, поездка  выглядела  скорее  отдыхом,
чем тяжелой обязанностью.
   При  подъезде  к  городу  я  почувствовала  волнение:  сначала  вдали
показались башни Тауэра, затем мы проехали вдоль реки и вдруг  оказались
в самой гуще городской жизни.
   Слуги  в  доме  ждали  нас,  так  как  матушка   послала   письмо   с
распоряжением  подготовиться  к  нашему  приезду.   Я   вспомнила   наше
пребывание здесь сразу после свадьбы - в те дни, когда я  еще  была  так
наивна; я радовалась, что Джонатан находится в Петтигрю-холле, иначе мне
не следовало сюда приезжать.
   Дэвид также предался воспоминаниям, и мы  с  удовольствием  поужинали
при свечах в столовой, где слуги бесшумно сновали, стараясь угадать  все
наши желания. Дэвид был блаженно счастлив, но  именно  в  такие  периоды
совесть тревожила меня больше всего.
   Затем мы удалились в свою спальню - приятную, изящную комнату, так не
похожую на Эверсли, куда свет проникал через высокие  окна  и  где  были
тончайшие занавеси и мебель в стиле королевы Анны.
   Дэвид сказал:
   Ты сделала меня очень счастливым,  Клодина,  счастливей,  чем  я  мог
ожидать.
   Затем он наклонился, чтобы поцеловать меня, и заметил слезы  на  моих
щеках.
   - Слезы счастья? - спросил он, и я кивнула. Ведь не могла  же  я  ему
сказать, что это были слезы искреннего раскаяния и что, хоть я и  любила
его за доброту, ласку, бескорыстие, я в то же время постоянно  думала  о
том, кто так разительно отличался от него, был безжалостен, бесчувствен,
опасен.., и, тем не менее, владел не только моими мыслями...  Хотя  я  и
зависела от него и страдала  от  своего  предательства  по  отношению  к
лучшему из мужей, я не могла разлюбить  его.  Не  была  ли  это  любовь?
Наверное, нет. Уместнее было бы сказать - одержимость.
   Я попыталась стряхнуть с себя это наваждение,  сделать  вид,  что  не
страдаю от того, что со мною сейчас не Джонатан. Я старалась не думать о
нем, когда Дэвид ласкал меня.
   И все же я была одержима. А здесь, в Лондоне, который был его  вторым
домом, это ощущалось особенно сильно.
   На следующий день я почувствовала себя лучше. Я сопровождала Дэвида в
его поездках  и  была  рада,  что  неплохо  разбираюсь  в  обсуждавшихся
вопросах. Он был очень доволен моей заинтересованностью делами.
   "Мы так подходим друг другу, - думала я. - Мы - идеальная  пара.  То,
другое.., это просто безумие. Это как болезнь. Я должна вылечиться, и  я
смогу это сделать, если не буду видеть его".
   На следующий день Дэвид сказал:
   - Сегодня вряд ли кто будет заниматься  делами.  По  случаю  открытия
парламента народ выйдет на улицы. Было бы интересно побродить в толпе.
   - Надеюсь, мы увидим короля, - поддержала  я.  -  Интересно,  как  он
теперь выглядит.
   Дэвид довольно печально покачал головой.
   - Совершенно не  похож  на  того  способного  и  серьезного  молодого
человека, который вступил на трон тридцать пять лет назад.
   - Что ж, люди меняются с годами.., даже короли.
   - Ему пришлось немало испытать. Взять, к примеру,  его  семью.  Принц
Уэльский доставил ему много хлопот.
   - Да, конечно. Этот морганатический брак с  госпожой  Фитцгерберт,  а
теперь еще и напряженные отношения с принцессой Каролиной.
   - И не только это. Он так  и  не  оправился  от  потери  американских
колоний, считая, что виноват в этом.
   - И справедливо?
   - Да, но это только усугубляет тяжесть вины. "Это верно", -  подумала
я. Мне показалось странным, что его положение так напоминает мое.
   - Он все время говорит: "Воспоминания  об  американских  колониях  не
дадут мне покоя даже после смерти". Это повторение одного и  того  же  -
симптом той душевной болезни, от  которой  он  страдал  около  семи  лет
назад. Мне его жаль. Он так старался быть хорошим королем.
   - Однако сейчас-то он здоров.
   - Так говорят, но мне кажется, что временами он  ведет  себя  немного
странно.
   - Бедный король.
   Это все очень грустно.
   - Тем более, что он хороший семьянин..,  человек,  который  старается
выполнить свой долг.
   - Что ж, я буду  очень  ждать  встречи  с  ним.  Что  ты  предлагаешь
делать?
   - Пойти на улицу.
   Взять  немного  денег,  не  надевать  никаких  ценных   украшений   и
присое