- Но они осмелились, Лукреция. Это значит - в городе  происходит  что-то,
чего мы не понимаем.
   - Ты полагаешь; они хотят свергнуть его?
   - Он никогда не позволит сделать это. Вошел раб с водой.  Лукреция  взяла
тазик, Джулия сказала:
   - Я споткнулась, идя к балкону, и ударилась лбом.
   Раб поклонился и вышел, но не поверил Джулии.
   Они знают о том, что произошло, подумала Лукреция. Они знают больше,  чем
позволяют знать нам.

***

   Невозможно было утаить новость, что в возлюбленную папы,  которая  сидела
на балконе дворца Лукреции, бросали камни. Когда об этом узнал Александр, он
поспешил во дворец дочери.
   Несмотря на то что Александр сам находился в  сложной  опасной  ситуации,
превыше всего для него были интересы и безопасность Лукреции  и  Джулии.  Он
нежно обнял обеих и впервые за все  тревожное  время,  с  тех  пор  как  над
Италией собрались тучи, проявил тревогу.
   - Дорогая моя,  позволь  мне  взглянуть  на  рану.  Ты  должна  соблюдать
осторожность, чтобы в нее  не  попала  инфекция.  Пресвятая  Богородица,  ты
должна была предостеречь ее. Но святые уберегли тебя,  сокровище  мое,  рана
невелика. А ты, Лукреция, не ранена, слава Господу.
   Он прижал обеих девушек к себе, словно решил никогда не отпускать  их,  и
Лукреция заметила во взгляде, обращенном к ней, тревогу и боль.
   - Не надо волноваться, дорогой отец, - сказала она.  -  Мы  будем  крайне
осторожны. Мы не осмелимся выйти на балкон, пока волнения не прекратятся.
   Папа отпустил их и задумчиво направился к образу Мадонны. Он  остановился
перед ним, губы его беззвучно шевелились. Он молился, и  обе  они  понимали,
что он вынуждает себя принять решение.
   Он медленно повернулся к ним, и они снова увидели прежнего Александра, не
знающего сомнений.
   - Дорогие мои, - произнес он. - Теперь я вынужден сделать то, что  крайне
опечалит меня. Я собираюсь отослать вас из Рима.
   - Пожалуйста, не делай этого, отец, - взмолилась Лукреция. - Позволь  нам
остаться с тобой. Мы обещаем, что никогда не будем выходить  на  балкон.  Но
жить вдали от тебя - это самое худшее, что может случиться.
   Он улыбнулся и положил руку ей на голову.
   - А что теперь скажет моя милая Джулия? Джулия бросилась к  его  ногам  и
коснулась руки. Она думала: Риму угрожает еще нечто более ужасное, чем чума.
Нашу землю может занять французская армия. Французы посадят на папский  трон
кого захотят, и кто знает, что ждет Александра?
   Александр вполне устраивал ее  как  любовник,  искусный  и  опытный;  она
считала, что ей просто повезло - она получила лучшего  наставника  Рима.  Но
часть притягательности состояла в его могуществе, сказывалось  знание  того,
что он самый богатый в Риме кардинал, а позже -  папа.  Такова  была  натура
Джулии, что все это тешило ее. Представить  его  лишенным  славы,  возможно,
даже униженным пленником французов, поду-, мать о том, что  он  может  стать
человеком, совершенно не похожим на нынешнего всемогущего,  снисходительного
и щедрого любовника, быть любимой которым сейчас такая честь!
   Поэтому Джулия не очень огорчилась при мысли, что  ей  придется  провести
некоторое время в безопасном месте, пока не станет  ясно,  лишился  или  нет
Александр своей власти.
   Она не  подала  и  виду,  и  Александр,  умевший  мгновенно  обнаруживать
двуличие  государственного  деятеля,  не  сумел  разгадать  намерения  своей
возлюбленной. Это отчасти объяснялось желанием  видеть  только  то,  что  он
хотел видеть.
   Он был по-прежнему предан Джулии. Из-за разницы в возрасте  она  казалась
ему даже сейчас, когда стала матерью, молоденькой и  простодушной  девочкой.
Страсть  ее  всегда  выглядела  искренней,  она  находила  в  нем  такое  же
наслаждение, как он в ней. Именно поэтому он верил, что она будет страдать в
разлуке.
   - Мы не покинем вас, - сказала Джулия вслух. - Мы  все  вытерпим,  святой
отец, только не это. Лучше мне  умереть  от  чумы  или  от  меча  вражеского
солдата, чем...
   - Хватит, умоляю тебя, - прервал ее Александр. - Ты сама не  знаешь,  что
говоришь.
   Джулия приняла свой обычный вид. Она встала, лицо ее выглядело  таким  же
простодушным, как и лицо ее подруги. Она сказала:
   - Правда, Лукреция? Мы лучше вынесем все.., все... - Она помолчала, чтобы
дать Александру время представить самые ужасные картины. - Да, -  продолжала
она, - что угодно, только не разлука с вами.
   Лукреция обняла отца.
   - Это правда, мой  любимый  отец,  -  со  слезами  на  глазах  произнесла
Лукреция; она говорила то, что в самом деле думала.
   - Мои дорогие девочки,  -  глухо  сказал  Александр,  голос  выдавал  его
чувства. - Именно потому, что я вас люблю, я должен быть неумолим. Я не могу
позволить вам остаться. Мне даже трудно представить, как  я  буду  жить  без
вас; единственное, что я знаю, - это что мне будет труднее, чем  если  бы  я
проявил эгоизм и оставил вас здесь.  Французы  собирают  силы.  Они  сильный
народ и полны решимости завоевать Неаполь. Но они  не  удовлетворятся  этим.
Кто знает, не увидим ли мы вражеских солдат в Риме. Моя любимая  Джулия,  ты
подумала о смерти от руки завоевателя, но не всегда все бывает  так  просто.
Ты так молода, так прекрасна. А Лукреция!  Вы  самые  чудесные  создания  на
свете. И что вас ждет, если вы попадете в руки грубой солдатни, вы  подумали
об этом? Я и думать не стану. Просто не осмелюсь. Лучше я лишу себя  счастья
видеть вас, чем буду думать об этом.
   - Тогда мы согласны ненадолго уехать, если необходимо  успокоить  вас,  -
ответила Джулия.
   - Надеюсь, это будет недалеко от Рима, - с тоской проговорила Лукреция.
   - Можете быть уверены, что как  только  станет  безопасно  для  вас,  мои
бесценные, вы немедленно вернетесь. И я снова заключу вас в свои объятия. Он
обнял девушек и стоял, не разжимая рук.
   - Мои намерения таковы, мои дорогие. Лукреция навестит  владения  мужа  в
Пезаро. Именно в Пезаро я собираюсь отправить вас обеих.

***

   Нашелся один человек, кого мысль об отъезде из Рима приводила в  восторг.
Он уверял папу, что главнейшей его задачей будет  забота  о  двух  девушках,
которых Александр отдавал под его защиту, и с  готовностью  согласился,  что
Рим в мае 1494 года совсем неподходящее для них место. Это был Джованни.
   Итак, в один прекрасный солнечный день на площади Святого Петра собралась
толпа  переговаривающихся  слуг  и  взволнованных  рабов,  которые  замыкали
кортеж, отправляющийся в Пезаро. Джулия заявила, что не может отправиться  в
путь без парикмахеров, портных и слуг, без которых ей не обойтись. Лукреция,
зная, что ее служанки будут горевать, когда она уедет, тоже настояла на том,
чтобы взять их с собой.  Напрасно  Джованни  пытался  доказать,  что  им  не
придется уделять столько внимания  нарядам  в  тихом  Пезаро,  -  девушки  и
слушать его не хотели. И Джованни, стремившийся как  можно  скорее  покинуть
Рим, отступил.
   Адриана со своими священниками и слугами тоже отправлялась в  путь.  Папа
стоял на балконе и глядел вслед уезжавшим, пока мог  различать  две  золотые
головки тех, кто наполнял его жизнь радостью.
   Когда они уехали, он заперся в своих покоях, печалясь и скорбя о разлуке.
Он полностью отдался изучению политической ситуации, решив использовать  все
свои силы и знания ради того, чтобы превратить Рим в безопасное место. Тогда
он сможет вернуть своих ненаглядных, и они снова озарят его жизнь.
   Когда Рим остался позади,  Лукреция  удивилась  перемене,  происшедшей  с
Джулией. Она стала веселой, настроение у нее явно улучшилось.
   - Можно подумать, что ты рада уехать от Александра, - сказала она.
   - Никакой пользы не будет, если хандрить,  -  ответила  Джулия.  -  Давай
забудем, что мы в ссылке вдали от святого  отца  и  любимого  города.  Давай
постараемся  получить  максимум  удовольствия,  какое   возможно   в   нашем
положении.
   - Это не так просто сделать. Ты заметила, как печален он был?
   - Он самый мудрый человек в Риме,  -  заверила  ее  Джулия.  -  Скоро  он
перестанет грустить. Ведь он сам учил меня восприятию мира. Он  скоро  снова
будет радоваться жизни. Так что давай и мы будем радоваться, как можем.
   - Это точно его взгляд на жизнь, - согласилась Лукреция.
   - Тогда давай веселиться. Интересно, что за город этот Пезаро.
   Они ехали на север, пересекая  итальянский  сапог,  и  в  каждом  городе,
который проезжали, люди оборачивались и смотрели  вслед  путникам  из  Рима.
Народ дивился  двум  светловолосым  красавицам,  одетым  в  богатые  платья;
смотрел на маленькую Лауру, ехавшую с матерью, и тоже удивлялся -  до  людей
дошли слухи, что эта крошка, как и золотоволосая Лукреция, родная дочь папы.
   В знак приветствия вывешивали знамена, властители городов, через  которые
им доводилось проезжать, встречали их по-королевски.  Они  устраивали  в  их
честь  празднества,  развлекавшие  простой  народ,  ведь  никто  не  мог   с
уверенностью сказать, что папа потеряет свой трон, поэтому было бы неразумно
обидеть того, кто, как гласила легенда, наделен нечеловеческой силой.
   Настроение  Джованни  Сфорца  росло  по  мере  того,  как   увеличивалось
расстояние между ним и Римом. Он даже стал казаться выше ростом, даже  начал
напоминать Лукреции того возлюбленного, о котором она мечтала.  Она,  всегда
готовая согласиться и уступить, обнаружила, что в своей  замужней  жизни  не
знала еще более счастливой поры.
   Как сияли гордостью глаза Джованни, когда он видел вывешенные в его честь
флаги, когда ему оказывали прием, как равному себе, такие важные особы, как,
например, Урбино, который всегда задирал нос перед ним.
   Наконец  Джованни  начал  понимать,  какие  почести  он  может   получить
благодаря браку с Борджиа.  Он  стал  нежен  к  жене,  стремясь  угадать  ее
желания, а поскольку ей легко было доставить удовольствие, то между ними  на
время путешествия установились гармоничные отношения.
   Сфорца послал сообщение о своем предполагаемом дне  приезда  в  Пезаро  и
велел слугам устроить небывалый прием прибывающим. Он хотел, чтобы на улицах
под ноги бросали цветы, чтобы в окнах были выставлены флаги, чтобы  написали
стихи по случаю их приезда и прочитали их ему и его супруге.
   Его охватило чувство восторга, когда они совершили трудный переход  через
Апеннины. Он поздравлял себя с тем, что у  него  не  только  привлекательная
жена, но к тому же она дочь человека - с этим  согласится  каждый  -  самого
могущественного  в  Италии,  хотя  положение  его  сейчас   было   несколько
неопределенным.
   Итак, он приготовился к торжественному въезду в Пезаро.
   Лукреция  и  Джулия  не  упустили  возможности  вымыть  волосы   накануне
прибытия. Джулия собиралась надеть богатое платье, расшитое золотом,  волосы
охватит украшенная драгоценными камнями сетка.
   Лукреция лежала рядом с мужем, думая о предстоящем  дне  и  сквозь  дрему
вспоминая о страсти, проявленной им во  время  путешествия,  -  страсти,  на
которую, как она прежде считала, не был  способен.  Ей  хотелось,  чтобы  он
сейчас проснулся и они снова предались бы любви.
   Потом Лукрецию заняли мысли  о  том,  что  происходит  сейчас  в  Риме  и
по-прежнему ли счастлив ее отец. Джулия, похоже, не очень  сожалела  о  том,
что им пришлось уехать, хотя прекрасно  знала,  что  он  найдет  утешение  у
другой женщины.
   Странно, что Джулию все это не волновало.  А  может,  и  к  лучшему.  Раз
Джулия не переживает из-за этого, она  может  чувствовать  себя  счастливой,
иначе, зная, что папа в любом случае найдет  способ  утешиться,  она  тяжело
переживала бы разлуку и не смогла бы к ней привыкнуть.
   Усилился ветер, она слышала, как по крыше стучит дождь.
   - Джованни, - негромко позвала она, - ты слышишь, как шумит ветер?
   Он не был очень кресав,  не  походил  на  возлюбленного,  о  котором  она
мечтала, но она всегда была готова пойти на компромисс. Наделит его в мечтах
красотой и качествами, которыми он не обладает, станет думать о  нем  таком,
каким она его придумала, а не о таком, какой он есть.
   Она слегка коснулась его щеки. Его лицо дернулось, он поднял руку, словно
хотел отогнать муху.
   - Джованни, - прошептала она.
   Но он продолжал храпеть.

***

   Они приехали в Пезаро во время сильного дождя и шторма.
   Из окон свешивались испачканные флаги;  некоторые  сдуло  ветром,  и  они
валялись, никому не нужные, в грязи. Наместник Пезаро распорядился  вывесить
флаги, подданные исполнили  приказ,  но  ветер  сердито  дул,  не  собираясь
подчиняться никаким приказам, так что въезд Лукреции с  мужем  в  Пизаро  не
вылился в торжественное событие, которое готовил наместник.
   Джулия сердилась - дождь так сильно намочил ее волосы, что вместо золотых
они казались темно-желтыми. Великолепное платье было испорчено.
   - Будь проклят этот Пезаро, - крикнула Джулия. Если бы она  могла  сейчас
очутиться в Риме!
   Адриана всю дорогу молилась. Ее одежда  неприятно  липла  к  телу,  ветер
растрепал волосы под сеткой; она чувствовала,  что  ее  достоинству  нанесен
урон, а достоинство для нее значило  много.  Тем  не  менее  она  оставалась
спокойной, только на лице мелькало выражение довольства. Она  говорила  сама
себе: "Лучше что угодно, чем оставаться сейчас в Риме".
   Прекрасное платье Лукреции тоже оказалось испорченным, волосы  находились
в таком же состоянии, что и прическа Джулии. Одна из служанок нашла какой-то
плащ с  капюшоном  и  накинула  его  на  госпожу,  так  что  вся  красота  и
великолепие были скрыты от взоров тех немногих, кто рискнул в  такую  погоду
выйти посмотреть на приезд новой графини.
   - Не сомневаюсь, - сказала Лукреция, - что завтра выглянет солнце.
   - Поскольку мы будем лежать в постели,  леча  простуду,  которую  сегодня
получим, то нас это не касается, - проворчала Джулия.
   Они прибыли во дворец Сфорца. Здесь, как и было ведено, их ожидали поэты,
чтобы прочитать свои хвалебные вирши своему господину и его супруге.
   Вновь всем им пришлось стоять под  дождем  и  ветром,  пока  дрожащие  от
холода поэты кончат читать приветственные стихи, полные  радости  по  случаю
приезда графини в солнечный Пезаро.
   Джулия чихала, Адриана молилась, чтобы стихи оказались  покорче.  Красота
Лукреции была спрятана под огромным плащом, ее  чудесные  золотистые  волосы
упали на лицо, будто унылые желтые змеи, но девушка улыбалась, как  ей  было
положено, и с явным облегчением вздохнула, когда чтение стихов закончилось.
   Какую радость они испытали, оказавшись во дворце, обсохнув и согревшись у
большого камина, поев горячей пищи, а затем поболтав  и  вспомнив  о  жутком
путешествии в Пезаро, о котором теперь они говорили с удовольствием,  потому
что оно окончилось.

***

   Следующий день подарил им солнце, и они увидели город во всей его красе.
   Лукреция, глядя на простор  Адриатики,  очаровательный  полукруг  зеленых
гор, пришла в восторг от своего нового дома.
   - Здесь,  -  сказала  Джулии,  -  чувствуешь  себя  отрезанной  от  всего
остального мира.
   - Потому нас сюда и послали, в тревожное время мы будем  здесь  в  полной
безопасности.
   - Мне кажется, я могла бы обрести здесь счастье, если бы  отец  и  братья
были рядом.
   - О Лукреция, тебе придется научиться чувствовать себя  счастливой  вдали
от братьев и отца.
   Следующие дни она училась этому.
   Подданные Джованни старались вовсю, развлекая молодую госпожу, чтобы  она
поняла, как рады они видеть ее. Банкеты в  ее  честь  сменялись  танцами,  а
танцы карнавалами. Узкие улицы города едва вмещали веселых людей, клоунов  в
сметных костюмах и фокусников, дающих представление в честь новой графини.
   Лукреция, едва появившись среди них, сразу  завоевала  сердца  не  только
своей красотой, но и тем, что явно ценила все то, что делалось для нее.
   Джулия и Лукреция стали придумывать программу увеселений, решив  устроить
праздник для  жителей  Пезаро,  который  поразил  бы  их  великолепием.  Они
привезли с собой из Рима свои самые роскошные наряды, чтобы ослепить горожан
своими туалетами и дать им представление о  том,  как  блестящ  высший  свет
Рима.
   Подруги решили затмить местную красавицу Катерину Гонзага ди Монтевеккьо,
слава о прелестях которой достигла Рима и которую приходилось опасаться.
   Они вымыли волосы, надели сеточки, украшенные драгоценными камнями.  Одна
убеждала другую, что никогда прежде та не выглядела красивее.  На  них  были
платья из парчи и шелка, отделанные жемчугом, которые они надели бы  в  Риме
по  случаю  официального  торжества.   Чувствуя   себя   неотразимыми,   они
отправились в сопровождении Джованни на бал во дворец Гонзага.
   Это был вечер их триумфа. Изучив лицо знаменитой красавицы, они пришли  к
выводу, что, хотя кожа у соперницы прекрасная, а фигура великолепная, но нос
у нее слишком широк, зубы отвратительные, а  на  волосы  просто  неинтересно
смотреть по сравнению с их чудесными длинными и блестящими волосами.
   Джулия вела себя неестественно весело; Лукреция  проявляла  свою  радость
более спокойно. Вернувшись во дворец Сфорца, они сели писать письма  святому
отцу, чтобы рассказать обо всем и описать появление Катерины  -  они  знали,
что у его  высокопреосвященства  могло  возникнуть  впечатление,  будто  она
гораздо красивее, чем на самом деле.
   Сказали, что Лукреции нравится ее новый дом и что она в  добром  здравии.
Жители Пезаро преданы Сфорца, писала она, бесконечные балы, маскарады, пение
сменяют  друг  друга.  Что  же  касается  ее  самой,  то  вдалеке   от   его
святейшества, от которого зависит все ее счастье, она не в состоянии ощутить
прелесть или удовлетворение, предаваясь веселью, подобно  остальным.  Сердце
свое она оставила тому, кого считает сокровищем своей жизни.  Она  надеется,
что его святейшество не забудет своих девочек и постарается как можно скорее
вернуть их в Рим.
   Такие письма приводили папу в восторг. Он  требовал,  чтобы  его  любимые
девочки писали каждый день, и уверял их, что для него крайне важны  малейшие
подробности их жизни.
   Так и было на самом деле.  Хотя  французы  вот-вот  могли  вторгнуться  в
Италию, а его внутренние враги стремились сместить его, он  чувствовал  себя
совершенно счастливым, получив письмо от своих ненаглядных девочек.
   И когда через несколько недель он узнал, что Лукреция прикована к постели
из-за простуды, он голову потерял от страха за ее жизнь. Он заперся в  своих
апартаментах, не желая никого видеть и виня себя  за  то,  что  позволил  ей
уехать, и лихорадочно обдумывал планы, чтобы как можно скорее  вернуть  дочь
домой, несмотря на опасности.
   Он хотел видеть ее рядом с собой. Без нее и Джулии он не радовался жизни.
Он писал, что отсутствие Джулии сделало его невероятно чувственным, и помочь
ему сможет только его любимая; только теперь он понял, что никого  из  своих
детей он не любил так, как  любит  маленькую  золотоволосую  красавицу.  Как
только мог он думать, что любовь, которую он питал к своим  сыновьям,  может
сравниться с чувством к нежнейшему созданию,  такому  прекрасному,  как  его
Лукреция? Они должны вернуться. Мы не должны больше расставаться.  Какие  бы
ни грозили опасности, мы встретим их вместе.
   "Донна Лукреция, моя  возлюбленная  дочь,  -  с  болью  писал  он.  -  Вы
заставили нас  пережить  самые  мрачные  дни  нашей  жизни.  До  Рима  дошло
известие, что вы умерли или что нет никакой надежды, что вы будете  жить,  -
это горькие, ужасные новости. Вы поймете нашу скорбь, вызванную  глубочайшей
любовью к вам, чувством,  подобное  которому  мы  не  питаем  ни  к  единому
существу на земле. Мы благодарим Господа и Пресвятую Богородицу за  то,  что
они отвели от вас опасность,  но  мы  будем  счастливы,  только  увидев  вас
лично".
   Такие письма путешествовали между Римом и Пезаро, в то время  как  многие
считали, что Александр находится на грани катастрофы, но  он  сам  не  желал
сознавать это и заявил, что готов  отдат