орблена и унижена, но в  первую  очередь,  думаю,
все-таки разгневана. Мой гнев смягчается тем, что я прячу его от окружающих;
он продолжает тлеть в моей груди, как костер, угли которого прикрыты  золой,
в ожидании мгновения, когда кто-нибудь раздует пламя, и тогда, мне  кажется,
я смогу убить того, кто довел меня до этого состояния.
   Я откладываю в сторону перо и сжимаю руки, будто обхватываю ими ее шею. У
меня очень сильные руки. Я могу делать ими такое, что и не снилось Анжелет.
   Сейчас я только наполовину верю в это. Я говорю себе, что  это  не  может
быть правдой. Но в глубине души я уверена: это  правда.  Дедушка  был  прав,
говоря, что она принесет нам несчастье. Он имел в виду  меня,  я  знаю  это,
поскольку дедушка питает ко мне особые чувства. Между нами существует связь.
Мне кажется, я знаю, в чем дело:  это  желание,  страсть,  которой  когда-то
пылал он и которая  через  него  передалась  мне.  Внешне  я  выгляжу  очень
тихой.., тише, чем Анжелет, хотя внутри я совершенно иная.
   Если бы я не была такой, какая  я  есть,  со  мной  бы  ничего  этого  не
произошло. Я не уединялась бы с Бастианом в лесу и не впадала бы в состояние
экстаза, которому я не в силах противиться, как и Бастиан. Мне кажется, если
бы наши отношения получили огласку, во всем обвинили бы его,  утверждая  что
он соблазнил наивную девушку, почти ребенка...  Но  это  не  правда.  Это  я
искушала его -  искусно,  тонко...  Он  целовал  меня  и  был  напуган  теми
поцелуями, которыми я отвечала ему; я ласкала его,  чтобы  разбудить  в  нем
желание. Ему казалось, что я делаю это по наивности. Он и не понимал, что я,
хотя и была в  то  время  девственницей,  сгорала  от  желания,  чтобы  мной
обладали.
   Когда мне исполнилось четырнадцать  лет,  я  уже  знала:  я  хочу,  чтобы
Бастиан стал моим любовником. Он проявлял склонность именно ко  мне,  и  это
внушало теплые чувства к нему, так как, несмотря на полное внешнее  сходство
между Анжелет и мной, люди обычно предпочитают находиться в обществе сестры.
Не потому, что она красивее меня.., разве стоит  говорить  о  чем-то  таком,
если большинство людей не могут отличить нас друг от друга? Нет, дело было в
ее манере поведения. Когда я бралась притворяться, что я -  Анжелет  (а  это
было одной из наших любимых игр), мне это давалось без труда: ее натура была
мне понятна - открытая, легкомысленная, болтающая, что попало,  не  особенно
задумываясь  о  последствиях,  беззаботная,  веселая,  доверчивая  и  потому
зачастую  становящаяся  жертвой  обмана.  Для   перевоплощения   в   Анжелет
достаточно было вспомнить ее. А вот ей никогда  не  удавалось  по-настоящему
перевоплотиться в меня, поскольку, проживи она даже до ста лет,  ей  никогда
не понять той чувственности - главной черты моей натуры, которая  и  явилась
причиной того, что мы с Бастианом стали любовниками, когда ему было двадцать
два, а мне - шестнадцать.
   Впервые это случилось в тот день, когда мы катались на  лошадях  в  лесу,
окружающем замок Пейлинг, где я гостила вместе с матерью и сестрой.  Выехала
большая компания, а потом мы с Бастианом улизнули от остальных. Мы заехали в
чащу, и я заявила, что лошади устали и следует дать им отдохнуть.
   Бастиан возражал, говоря, что мы совсем недавно выехали из  замка,  но  я
спешилась и привязала коня к дереву ему пришлось последовать моему  примеру.
Я легла на траву и взглянула на него. Неожиданно он  оказался  рядом,  и  я,
взяв его руку, прижала ее к своей груди.  Я  помню,  как  мощно  билось  его
сердце, и как я была возбуждена. А затем он вдруг сел и сказал:
   "Нам  нужно  ехать,  Берсаба.  Милая   маленькая   Берсаба,   нам   нужно
возвращаться".
   Но я не намеревалась возвращаться и, обняв его, прошептала, что люблю его
за то, что он любит меня  больше,  чем  Анжелет.  Он  лишь  бормотал:  "Нет,
Берсаба, нам нужно ехать. Ты ничего не понимаешь".
   Я все прекрасно понимала, но он об этом не знал. Ничего  не  понимал  как
раз он. Мне было известно о том, что есть люди, рождающиеся с  определенными
наклонностями, и я была именно такой. У нас была одна служанка, мы звали  ее
Джинни, точно такая же. Я слышала,  как  слуги  говорили,  будто  бы  у  нее
любовники появились уже в одиннадцать лет. Впрочем, возможно,  мы  с  ней  и
различались: мне не нужны были любовники, мне нужен был мой кузен Бастиан.
   Потом Бастиан очень испугался. Когда мы стояли возле  наших  лошадей,  он
взял мое лицо в ладони, поцеловал меня и сказал:
   - Мы никогда не должны больше так делать, Берсаба. Это нехорошо. Я женюсь
на тебе, когда ты станешь взрослой. А если нужно, то и раньше.
   В отличие от Бастиана я была счастлива. Пожалуй, окружающие могли бы  обо
всем догадаться по его сконфуженному виду. Некоторое время  он  старался  не
оставаться со мною наедине. Я бросала на него укоряющие и умоляющие взгляды,
и однажды это вновь повторилось и он вновь сказал: "Мы не должны так  делать
до тех пор, пока не поженимся".
   Но мы продолжали так делать. Это уже вошло в привычку. В конце концов, он
ведь говорил, что мы поженимся.
   Я думала о Бастиане целыми днями.  Мой  альбом  был  заполнен  рисунками,
изображавшими его. Я не могла дождаться дня, когда мы поженимся.
   Он сказал: "Мы поженимся в твой день рождения, а о  помолвке  объявим  за
шесть месяцев до того".
   Я должна была выйти замуж раньше, чем Анжелет. Второй моей  отличительной
чертой, пожалуй,  столь  же  сильной,  как  чувственность,  было  постоянное
соперничество с Анжелет. Она моя сестра, мы близнецы, нас  почти  невозможно
различить, я очень нуждаюсь в ней. Иногда я просто ощущаю ее частицей  себя.
Наверное, я люблю ее, настолько она необходима мне. Не знаю,  как  перенесла
бы я ее отсутствие... И все-таки во мне всегда есть бешеное стремление  быть
лучше, чем она. Я обязана все делать лучше нее, иначе буду просто  страдать.
Я хочу, чтобы люди проявляли интерес ко мне, а то я сгорю  от  ревности,  но
Анжелет так открыта, искренна, ясна, а я - скрытна и молчалива, и люди  чаще
предпочитают Анжелет.
   Когда мы были еще малышками, мать купила нам пояса к  платьям  -  красный
для меня и синий для Анжелет.  "Вот  теперь  мы  сможем  различать  вас",  -
шутливо сказала она. И тут-то я  увидела,  что  люди  охотнее  обращаются  к
Анжелет с ее синим поясом, и решила, что  в  нем  есть  какая-то  магическая
сила. Я предложила ей обменяться поясами. Она отказалась, сказав, что  синий
пояс принадлежит ей. И тогда я, улучив момент, достала его из ящика комода и
изрезала на куски.
   Мать была разгневана. Она долго допрашивала меня, желая выяснить  причину
такого поступка, но я не знала, как изложить свои чувства словами.
   Наконец она сказала: "Ты решила, что синий  пояс  лучше,  потому  что  он
принадлежит Анжелет. Ты завидовала, и вот что из этого получилось. Теперь ни
у тебя, ни у нее нет синего пояса. Есть семь смертных грехов, Берсаба,  -  и
она перечислила их, - но величайший из грехов - зависть. Обуздай  ее,  милое
дитя,  ведь  зависть  гораздо  больше  вредит  завистнику,  чем  тому,  кому
завидуют. Вот ты, например, больше сожалеешь об этом синем поясе,  чем  твоя
сестра".
   Я обдумала ее слова. Это было действительно так:
   Анжелет забыла о синем поясе через день, а я продолжала о нем помнить.  И
все же я не перестала терзаться завистью. Она продолжает изводить меня и  по
сей день. Она - как лоза, обвивающаяся вокруг дуба. Дуб - это моя  любовь  к
сестре, я ведь по-настоящему люблю ее,  и  она  -  моя  неотъемлемая  часть.
Природа,  видимо,  разделила  между  нами  различные  свойства  человека  не
поровну, дав некоторые ей, а некоторые - мне. Во многих отношениях мы совсем
разные люди, и только моя скрытность не позволяет сделать это очевидным  для
всех. Я уверена, что никто не подозревает о том, какие темные  мысли  иногда
посещают меня.
   Вскоре после приезда Карлотты и ее матери Анжелет зашла в  нашу  комнату.
Ей было явно не по себе, потому что хотя  она  и  не  представляла  характер
наших отношений с Бастианом, но знала, что я восхищаюсь им,  и  сама  любила
находиться в нашем обществе.
   - Что ты скажешь об этом? - воскликнула она. - Карлотта и Бастиан!
   Я равнодушно пожала плечами,  но  это  никого  не  могло  обмануть,  даже
Анжелет.
   - Конечно,  -  продолжала  она,  стараясь  не  смотреть  на  меня,  -  он
становится все старше, и ему уже пора жениться. Рано или поздно ему придется
это сделать. Но на Карлотте!.. Да она и пробыла там  всего  неделю.  Что  ты
думаешь об этом, Берсаба?
   - Я думаю, что она весьма привлекательна, - холодно ответила я.
   - Очень уж странная привлекательность, - заметила Анжелет. - Что-то в ней
есть такое.., как и в ее матери. Я не удивлюсь, если выяснится, что ее бабка
и впрямь была ведьмой.
   Ужасные картины вставали в моем воображении, но я  не  пыталась  отогнать
их: они утешали меня.
   Однажды, когда мне было лет двенадцать,  мы  с  матерью  в  сопровождении
грумов отправились на конную прогулку и по пути наткнулись на взбудораженную
толпу. В середине толпы стояла женщина, не такая уж старая. Ее  одежда  была
разодрана, так что она была почти обнажена, но более всего меня поразило  не
это, а выражение ужаса на ее лице. Толпа ревела: "Повесить ведьму!  Повесить
ведьму!" Мне кажется, я ни у кого не видела такого  лица  ни  до,  ни  после
этого дня.
   Мать тогда сказала: "Поехали быстрее". Она развернула  лошадь,  и  мы  во
весь опор поскакали  в  сторону,  противоположную  той,  куда  первоначально
направлялись. "Такие вещи иногда случаются, - пояснила мать потом, - но  они
будут случаться все реже. Ведь люди станут более просвещенными".
   Мне хотелось задать вопрос, но мать  опередила  меня:  "Не  будем  больше
говорить об этом, Берсаба.  Забудем  обо  всем.  Это  неприятно,  но  это  -
реальность. Со временем народ поумнеет. Ничто не изменится от того,  что  мы
будем говорить об этом или размышлять..."
   Так относились в нашем доме  ко  всему.  Если  вокруг  происходило  нечто
неприятное, следовало просто  не  думать  об  этом.  Если  матери  случалось
сделать ошибку, она делала вид, что все  лучше,  чем  кажется.  Всякий  раз,
когда отец отправлялся в плавание, она говорила, что все  будет  в  порядке.
Это было в некотором смысле мудро, но вот  я  никогда  не  умела  обманывать
себя. Я привыкла заглядывать в свое сердце и душу, спрашивая себя: отчего ты
поступила так, а не иначе? Мне кажется, я знаю себя  лучше,  чем  знают  или
будут знать себя мать или Анжелет,  поскольку  какая-то  часть  моей  натуры
решительно требует правды - пусть неприятной, даже оскорбительной для меня.
   Позже я вернулась на лесную просеку и  увидела  что  на  дереве  повешена
женщина. Выглядела она ужасно, потому что  вороны  уже  начали  расклевывать
труп. У покойницы были длинные волосы, и даже сейчас можно было  догадаться,
что она когда-то была красавицей.
   То, что с ней сделали, было мерзко, подло; я долго  не  могла  забыть  об
этом событии, но ведь оно действительно произошло...
   И вот сейчас я  представляла  себе  Карлотту  в  руках  толпы,  Карлотту,
которую вздергивают на  том  же  самом  дереве.  Ее  бабка  была  ведьмой..,
возможно, и она... Может быть, этим объясняется  молниеносность,  с  которой
она отобрала у меня Бастиана.  Она  просто  околдовала  его!  Меня  охватило
странное возбуждение, и впервые с тех пор, как я услышала  ужасную  новость,
мне полегчало.
   Вслух я сказала:
   - Любопытно, а колдовские  способности  передаются  от  бабки  к  матери,
дочери и так далее?
   Анжелет оживилась: с присущим ей оптимизмом она решила, что мои чувства к
Бастиану не столь сильны, как ей  казалось.  Одна  из  ее  черт,  которую  я
особенно ценю, - это ее способность принимать  мои  неприятности  как  свои.
Сейчас я смотрела на нее с некоторым презрением,  которое,  являлось  просто
одной из форм зависти, поскольку я сознавала, как должно быть, приятно плыть
по жизни, будучи свободной от сильных чувств, которые мучают людей, подобных
мне.
   Анжелет ответила:
   - Наверное, это на самом деле так. Неужели Карлотта - ведьма?
   - Интересно было бы это узнать, - проронила я.
   - А как?
   - Об этом нужно поразмыслить.
   - Есть ведьмы добрые и злые, - сказала Анжелет, которая,  в  соответствии
со своим характером, тут же решила приукрасить  образ  женщины,  укравшей  у
меня любимого. - Добрые ведьмы могут свести бородавку или  ячмень  с  глаза,
могут приготовить любовное зелье, чтобы присушить любимого. Я знаю, что если
тебе все время не везет, некоторые ведьмы могут  найти  недоброжелателя,  от
которого идет  сглаз.  Я  вчера  говорила  с  Джинни.  Она  многое  знает  о
колдуньях. Она, например, считает, что ее однажды сглазили.
   - Конечно, мы поговорим с Дженни, - согласилась я,  и  в  голове  у  меня
появилось несколько занятных мыслей; они успокаивали меня.
   - Любопытно, знает ли об этом Бастиан? - хихикнула Анжелет. - Ты бы могла
спросить его.
   - А почему не ты?
   - Ну, ты ведь ему всегда больше нравилась.
   - Неужели по нему это было заметно?
   - Еще бы! Да разве он не терялся все время с тобой в лесу?
   Значит, она все замечала. Ее слова ударили  меня,  словно  лезвия  ножей.
Наши  поездки  в  лес..,  его  притворная  погоня  за  мной..,  мы  лежим  в
папоротнике... Его голос: "Это безумие, вдруг нас найдут?" Но, мы не  боимся
этого, ведь для нас двоих весь мир неважен, ненужен...
   Но теперь появилась Карлотта... Я решительно сказала:
   - Я намерена разузнать, не ведьма ли она.
   - Мы выясним! - весело воскликнула моя сестра. Но ведь Анжелет  не  будет
радоваться, когда Карлотту поведут вдоль просеки, когда сдерут с нее одежду,
когда вздернут ее на суку и когда прилетят вороны.

***

   Мне трудно было скрывать свое состояние.  Карлотта  знала  о  том,  какие
чувства я питаю к Бастиану. Но вот знала ли она, насколько далеко мы  с  ним
зашли? Чем дальше я об этом думала, тем сильнее был мой гнев.  Я  думала  об
оскорблении, об унижении. Я, Берсаба Лэндор, была отвергнута, да к  тому  же
своим собственным кузеном. Должно  быть,  его  вконец  околдовали.  Карлотта
играла  со  мной,  как  кошка  с  мышью,  так  же  поддразнивая,  поглаживая
коготками, отпуская и вновь хватая в лапы. Мне оставалось утешаться тем, что
она сама не знает, насколько глубоко  меня  все  это  ранит.  Она  наверняка
считала, что речь идет о детской влюбленности, и что я, как и Анжелет, всего
лишь слегка расстроены из-за того, что Бастиан не сможет уделять нам столько
же времени, как прежде.
   В этот вечер за ужином во главе  стола  сел  Фенимор,  и  она  немедленно
уставилась на него своими томными глазами. Фенимор был скроен  по  образу  и
подобию своего отца, и раз Карлотта собиралась выходить замуж за его  кузена
Бастиана, он просто не замечал ее восхищенных взглядов. Как и наши родители,
брат создавал  вокруг  себя  атмосферу  надежности  и  безопасности,  и  это
заставляло меня думать, что в любом случае,  как  бы  ни  повернулись  дела,
здесь всегда будет мой родной дом, где меня всегда приютят и защитят.
   Карлотта говорила о своем будущем браке и о своем отношении к нему.
   - Я пока не решила, - сказала она. - Я не уверена, что захочу  похоронить
себя в этой глуши.
   - Вы привыкнете, - ободряюще  сказал  Фенимор.  -  Бастиану  нужно  будет
заниматься хозяйством, и будьте уверены, вам не придется бездельничать.
   - Когда мы жили в Испании,  нам  довольно  часто  доводилось  бывать  при
дворе. Я уже чувствую, что начинаю скучать здесь.
   - Тогда, - логично заметила Анжелет, - тебе не стоит  выходить  замуж  за
Бастиана, разве что у тебя есть какие-то иные интересы. - Она  взглянула  на
меня, и я подумала: "О нет, сестрица, еще рано, не сейчас".
   - А какие здесь могут быть интересы?
   - Ну, скажем, верховая езда. Здесь для нее гораздо  больше  возможностей,
чем в городе. Здесь бывают прекрасные праздники -  майские,  рождественские,
когда мы украшаем дом падубом и плющом. У нас устраивают прием.
   - Уверяю тебя, с придворным балом он  не  сравнится,  -  холодно  изрекла
Карлотта.
   - И все-таки здесь есть масса любопытных вещей, - настаивала  Анжелет.  -
Можно пойти посмотреть на лесных ведьм.
   - А кто это?
   - Одну из них недавно повесили, - спокойно сказала Анжелет, - но найдется
и какая-нибудь другая. Ведьмы здесь были всегда.
   - А что ты знаешь о них? - оживилась Карлотта.
   - Ну, они владеют многими секретами, верно, Берсаба?
   - Они продают свою душу сатане в обмен на исполнение любого желания.
   - Странно, что ведьмы почти всегда безобразные старухи, - сказал Фенимор.
- Если бы они  могли  исполнять  свои  желания,  то,  думаю,  они  стали  бы
красавицами.
   - Вероятно, среди них встречаются и красавицы, - сказала Карлотта.
   Я торжествующе подумала: она говорит это о себе. Она-то точно ведьма.
   - О моей бабушке говорили, будто она колдунья, а  я  в  жизни  не  видела
более красивой женщины, - продолжала Карлотта.
   - Любопытно, - произнесла я, - передаются ли  колдовские  способности  по
наследству? Карлотта посмотрела на меня в упор.
   - Полагаю, что это возможно, - сказала она, и я поняла: ей хочется, чтобы
я  поверила  в  то,  что  она  обладает  сверхъестественными  способностями,
позволяющими добиваться своей  цели.  Например,  привлекать  к  себе  людей,
заставляя их забыть своих любимых, околдовывая их.
   Сочтя, что такие разговоры являются неподходящими  для  молодых  девушек,
Фенимор с присущей ему решительностью, сменил тему беседы.
   Дальше я уже не слушала их. Впервые с момента приезда  гостей  я  ощутила
радостное возбуждение.

***

   Через два дня после прибытия в Тристан Прайори Карлотты и  Сенары  к  нам
приехал Бастиан. Я заметила его, выглянув из окна, и  растерялась.  Хотелось
броситься в свою комнату и запереться, но мы делили комнату с Анжелет,  а  я
не могла закрыть и ее. В то же время мне хотелось выбежать во двор и бросить
ему в лицо обвинения, оскорбления, крикнуть, что я ненавижу его.
   Ничего подобного сделать я не могла, и виной тому - еще одна черта  моего
характера, которую я должна не то  благословить,  не  то  проклинать.  Когда
происходит какое-то приятное или неприятное событие, я способна смотреть  на
него со стороны, наблюдая свои и  чужие  действия,  обуздывая  свои  эмоции,
просчитывая наиболее выгодные ходы. Анжелет никогда ничего не анализирует  и
действует импульсивно.  Если  она  рассержена,  то  ее  гнев  выплескивается
наружу; так же обстоит дело и с радостью. Иногда мне кажется, что жить  так,
как она, гораздо легче. Взять хотя  бы  данный  момент.  Если  бы  я  сейчас
отправилась в свою комнату и залилась там слезами или, сбежав вниз, швырнула
в лицо Бастиану упреки, люди узнали бы о моих  чувствах.  Но,  будучи  самой
собой, пусть даже оскорбленной и униженной,  глубоко  (гораздо  глубже,  чем
могла бы Анжелет) переживая происходящее, внешне я  оставалась  спокойной  и
размышляла: как в данном случае выгоднее поступить? Разумеется,  я  имела  в
виду сугубо личную выгоду.
   Итак, я решила, что  сейчас  мне  лучше  уйти  из  дома,  чтобы  меня  не
оказалось под рукой, если Бастиан захочет поговорить со мной. А у меня будет
время все обдумать.
   Я быстро переоделась в платье для верховой езды, отправилась  на  конюшню
и, оседлав кобылу, поехала. Когда  ветер  ударил  мне  в  лицо  и  растрепал
выбившиеся из-под шляпы волосы, я ощутила запах влажной после ночного  дождя
земли. Я почувствовала, как слезы наворачиваются на  глаза,  и  поняла,  что
если бы могла расплакаться, то  это  принесло  бы  желанное  облегчение.  Но
плакать я не имела  права.  Я  лелеяла  свою  ненависть  и  думала  о  своей
оскорбленной чести, зная, что Бастиан понравился мне  тем,  что  обращал  на
меня внимания больше, чем на мою сестру, и  именно  гордыня  заставила  меня
полюбить  его.  Теперь  он  оскорбил  меня,  любовь  к  нему  исч