ый  час  или  в
определенный день, известный  ей  заранее,  чтобы  она  могла  торжествовать
победу".
   Я знала, что это уход от прямого ответа и что я потерпела поражение.
   Я заговорила с ней в новогодний  день.  Все  знали,  что  это  произойдет
именно в этот  день,  и  все  были  готовы.  В  строгой  последовательности,
определяемой званием и положением, придворные дамы шествовали  мимо  меня  и
среди них была мадам Дюбарри. Я знала, что ничто не должно мне  помешать  на
этот раз обратиться к ней. Тетушки пытались отсоветовать мне делать это,  но
я не слушала их. Мерси указывал мне, что хотя они  втихомолку  ругают  мадам
Дюбарри, при встрече с ней высказываются довольно  приветливо.  Разве  я  не
замечала этого? Разве мне не стоило быть немного осторожнее в отношении дам,
которые могут поступать подобным образом?
   Теперь мы оказались лицом к лицу. Она выглядела несколько виноватой,  как
бы говоря: я не хотела, чтобы для  вас  это  было  слишком  трудным,  но  вы
понимаете, что это необходимо сделать.
   Если бы у меня было чувство благоразумия, то я могла бы понять,  как  она
действительно себя чувствует, но я различала только черное и белое. Она была
грешной женщиной, поэтому она нехорошая.
   Я произнесла слова, которые заранее отрепетировала:
   - Сегодня в  Версале  на  приеме  много  людей.  Этого  было  достаточно.
Красивые  глаза  были  полны  удовольствия,   очаровательные   губки   нежно
улыбнулись, но я прошла дальше.
   Я сделала это. Весь двор говорил об этом  поступке.  Король  обнял  меня;
Мерси был доволен; мадам  Дюбарри  была  счастлива.  Но  я  была  обижена  и
раздражена.
   - Я с ней один раз заговорила, - сказала я Мерси, - но это больше никогда
не повторится. Никогда больше эта женщина не услышит звук моего голоса:
   Я написала своей матери:
   "Я не сомневаюсь, что Мерси сообщил вам, что произошло в новогодний день.
Я верю, что вы будете довольны. Вы можете быть уверены, что  я  всегда  буду
отказываться от своих предубеждений, но лишь до тех пор,  пока  от  меня  не
потребуют чего-либо, затрагивающего мою честь".
   До этого я ни разу не писала своей матери в таком тоне. Я взрослела.
   Конечно, весь двор смеялся над этим делом. Люди, проходя друг мимо  друга
по парадной лестнице, шептали: "Сегодня в Версале на  приеме  много  людей!"
Слуги хихикали об этом в спальнях. В тот момент фраза стала модной.
   Но, по крайней мере, то, что они считали глупой ремаркой,  остановило  их
поток предположений о том, что происходит в нашей спальне.
   Я была права, когда заявила, что  Дюбарри  не  удовлетворится  этим.  Она
стремилась к установлению дружественных отношений. Я не  догадывалась  о  ее
желании показать мне, что у нее нет стремления использовать  свою  победу  и
что она надеется, что я не питаю никакой злобы после своего  поражения.  Она
была женщиной из народа, которой посчастливилось  стать  богатой;  ее  домом
теперь был дворец и она была благодарна судьбе, которая поместила  ее  сюда.
Она хотела жить в согласии со всеми, и я должна была казаться  ей  маленькой
глупой девочкой.
   Что она могла сделать, чтобы удовлетворить меня? Все знали, что  я  люблю
драгоценности. Почему не подарить безделушку, которую я страстно  желала  бы
иметь? Придворный ювелир стал показывать всем при дворе пару очень  красивых
бриллиантовых подвесок, надеясь,  что  они  понравятся  мадам  Дюбарри.  Они
стоили семьсот тысяч ливров - это большая сумма, но они  действительно  были
совершенны. Я видела их и пришла в изумление от их красоты.
   Мадам Дюбарри послала одну из своих приближенных дам поговорить  со  мной
относительно этих подвесок, естественно, как бы случайно. Она полагала,  что
они очень мне понравились. Я  сказала,  что  это  самые  красивые  подвески,
которые я когда-либо видела.  Затем  последовал  и  намек  -  мадам  Дюбарри
уверена, что сможет уговорить короля купить их для меня. Я выслушала  это  в
полном молчании и не дала никакого ответа. Пришедшая дама не знала,  что  ей
дальше делать; тогда я сказала ей высокомерно, что она может идти.
   Мои намерения были ясны. Мне  не  нужно  никаких  милостей  от  любовницы
короля и во время следующей нашей встречи я смотрела сквозь нее,  как  будто
бы ее не существовало.
   Мадам Дюбарри пожала плечами. Она уже услышала от меня несколько слов,  и
это  все,  что  требовалось.  Если  рыженькая  хочет  оставаться   маленькой
дурочкой, так  пускай  ее.  Тем  временем  каждый  продолжал  замечать,  что
"сегодня много людей в Версале".

Глава 5

Любовь парижан

   Мадам, я надеюсь, что монсеньер  де  дофин  не  обидится,  но  там  внизу
находятся двести тысяч человек, которые влюбились в вас.
   Маршал де Бриссак, губернатор Парижа, обращаясь к Марии Антуанетте

   Произошедшее дало один положительный результат - мне стало  ясно,  что  с
тетушками следует обращаться осторожно. Я  поняла,  что  часто  неприятности
возникают из-за них. Мерси мрачно признал,  что  это  должно  послужить  мне
хорошим уроком, и поэтому об инциденте не стоит сожалеть.
   Я уже не была тем ребенком, который прибыл во Францию. Я  подросла  и  не
казалась больше маленькой; волосы потемнели,  и  в  рыжих  локонах  появился
коричневый оттенок, поэтому прозвище "Морковка" отныне не выглядело удачным.
Король быстро простил мне непримиримость по отношению к мадам Дюбарри и  мое
превращение из девушки в женщину радовало его. Было бы излишней  скромностью
с моей стороны не признать, что, перестав быть привлекательным  ребенком,  я
стала еще более привлекательной женщиной. Хотя мне не кажется,  что  я  была
красивой. Высокий лоб, вызывающий такую озабоченность, остался,  остались  и
неровные,  слегка  выступающие  зубы  -  однако  мне  удавалось  производить
приятное впечатление без особых усилий, поэтому при моем появлении вес взоры
устремлялись в мою сторону. Я знала, что цвет лица у  меня  очень  красивый;
длинная шея и покатые плечи были очень грациозны.
   Хотя мне нравились бриллианты и хорошие платья,  тщеславной  я  не  была.
Привыкнув быть очаровательной на свой лад в Шенбрунне и Хофбурге, я  считала
вполне естественным поступать таким же образом и здесь. Я не  понимала,  что
именно те черты моего характера, которые снискали мне привязанность короля и
восхищенные взгляды Артуа, одновременно очень часто  будут  вызывать  мелкую
зависть при дворе.  Как  всегда,  я  была  беспечна  и  неосторожна.  Всякий
небольшой урок должен учить чему-то определенному, я же не  могла  приложить
полученный опыт ни к чему. Так, после разоблачения вероломства  тетушек  мне
никогда не приходило в  голову,  что  и  у  других  могут  быть  аналогичные
недостатки.
   Одна вещь мне доставляла радость - мои  новые  отношения  с  дофином.  Он
гордился  мной.  Медленная  улыбка  разливалась  по  его  лицу,  когда   ему
приходилось слышать комплименты моей внешности; иногда я ловила на себе  его
немного вопрошающий взгляд. Тогда я бывала счастлива,  подбегала  к  нему  и
брала за руку. Это хотя и смущало его немного, но в общем было ему приятно.
   Чувство гордости за него  во  мне  возрастало.  Наши  отношения  не  были
обычными, поскольку казалось, что он постоянно молча извиняется передо  мной
за то, что не может соответствовать понятию "хорошего мужа",  а  я  пыталась
довести до его сознания, что это не его  вина.  Он  хотел,  чтобы  мне  было
известно, что он считает меня очаровательной, что я его полностью  устраиваю
и только простой физический дефект мешает достижению  желанной  цели  нашего
брака; и по мере нашего взросления мы все больше понимали это. Он уже не был
равнодушен  ко  мне;  ему  нравилось  ласкать  меня;  в   нем   пробуждались
естественные желания и он  предпринимал  попытки,  которым  я  покорялась  в
надежде, что в один прекрасный день произойдет чудо.
   Мерси докладывал матушке, что пока нет  никаких  признаков  беременности,
однако "на это долгожданное событие можно надеяться  каждый  день".  Тем  не
менее доктор Ганиер, один из  врачей  короля,  которые  осматривали  дофина,
писал о моем муже следующее:
   "По мере взросления дофина его усиливающееся  воздержание  и  присутствие
этой здоровой молодой девушки пробуждают чувства, дремлющие в нем, однако, в
результате боли, вызываемой в определенный момент его недостатком, он должен
будет отказываться от своих попыток. Врачи едины  в  своем  заключении,  что
только  операция  может  положить  конец  пыткам,   являющимся   результатом
бесплодных и изматывающих экспериментов. Однако у  него  недостает  мужества
согласиться на нее. Природа позволила ему добиться  некоторого  прогресса  и
теперь он не сразу засыпает, добравшись  до  постели  с  молодой  женой.  Он
надеется, что она позволит ему сделать и большее и что ему удастся  избежать
скальпеля; он верит в неожиданное исцеление".
   В нас возрастала нежность по отношению друг к другу. Я бранила его за то,
что он ест слишком много сладостей и от этого полнеет. Я отбирала их у  него
в тот момент, когда он готов был положить их в рот. Делая вид, что сердится,
дофин обычно смеялся и ему была приятна моя забота. Когда он приходил в наши
апартаменты, которые ремонтировали и покрывали штукатуркой,  то  не  мог  не
присоединиться к рабочим, за что  я  бранила  его  и  советовала  тщательнее
выбирать  маршруты  следования,  и  это  также  вызывало   у   него   улыбку
удовлетворения.
   Разумеется, Мерси спешно писал матушке:
   "Дофине ничего не удается предпринять, чтобы отвратить дофина от странных
привычек, связанных со строительством,  кирпичной  кладкой  или  плотницкими
работами. Он всегда что-то переоборудует в своих покоях, работает  вместе  с
мастеровыми, передвигает  и  носит  материалы  и  камни  для  мощения  улиц,
временами доходя до изнеможения, и возвращается домой  усталый  больше,  чем
поденщик..."
   Бывали  периоды,  когда  муж  неистово  стремился  достичь  цели   нашего
супружества. В эти моменты мы физически и морально  изматывались,  а  спустя
какое-то время он опять возвращался к своей старой привычке, и уходил  спать
на много часов раньше меня. Когда я приходила, он уже крепко спал,  а  утром
вставал с рассветом, пока я еще находилась в объятиях сна.
   Мне стало все надоедать. Чем мне было заняться, чтобы развлечь себя, если
Мерси всегда вертелся рядом?  Что  бы  сказала  по  тому  или  иному  поводу
матушка? Меня предупреждали, что я ем  слишком  много  конфет.  Разве  я  не
знала, что это может привести к полноте и дородности? Моя элегантная  фигура
являлась одним из моих самых больших богатств.  Моя  легкомысленная  натура,
мое безрассудство, моя любовь к необдуманным развлечениям были  подмечены  и
встречены неодобрительно; однако, по крайней мере, у  меня  была  прекрасная
фигура.  Если  я  собиралась  испортить  ее,  потворствуя  этому...  Нотации
продолжались и дальше. Я не чищу регулярно зубы и мои ногти не ухожены и  не
так чисты, как следует. В каждом письме, получаемом от  матушки,  выражалось
какое-то недовольство.
   - Она не может любить меня, - сказала я Мерси. - Она обращается со  мной,
как с ребенком, и собирается  обращаться  таким  же  образом,  пока  мне  не
исполнится.., тридцать!
   Он покачал головой и пробормотал, что  мое  безрассудство  его  тревожит.
"Безрассудство"  было  таким  словом,  которым  меня  душили.  Оно   повсюду
слышалось мне. Иногда мне снился сон, что мы лежим с мужем в постели  и  что
моя кровать окружена любопытствующими слугами, которые пристально смотрят на
нас и кричат:
   "...легкомысленные развлечения.., этикет".
   "Ты должна перестроить свой образ мыслей,  -  писала  матушка,  -  больше
читать благочестивые книги. Это необходимо -  особенно  тебе,  поскольку  ты
ничем не интересуешься, кроме музыки, рисования и ганцев".
   Прочитав письмо, я разозлилась. Это произошло, возможно, потому, что  нас
разделяли тысячи километров, а если бы она была рядом, то у меня, я уверена,
никогда не возникла бы подобная реакция. Мерси  видел,  как  на  моих  щеках
вспыхнул румянец возмущения. Подняв голову, я встретилась с его взглядом:
   - Она, по-моему, думает, что я дрессированное  животное.  -  Он  выглядел
настолько шокированным, что образ матушки сразу же возник передо  мной  и  я
ощутила себя виноватой. - Я, разумеется, люблю императрицу, - продолжала  я.
- но даже когда я пишу ей, то не чувствую себя раскованной.
   - Вы изменились, - сказал в ответ  Мерси.  -  Когда  ваш  брат  император
укорял вас, а это он делал довольно часто...
   - О да, слишком часто! - вздохнула я.
   - ..Вы, кажется, не очень беспокоились. Вы улыбались и все забывали через
минуту после его слов.
   - Это было другое дело. Он был моим братом.  Я  что-то  возражала  ему  в
ответ, а иногда мы просто перекидывались шутками. Однако я никогда не  смела
возразить матушке - и никогда не позволяла себе шутить с ней.
   Это было немедленно сообщено матушке, и  в  своем  следующем  письме  она
писала:
   "Не говори, что я только ругаю тебя  и  занимаюсь  проповедями,  а  лучше
скажи: "Мама любит меня и всегда заботится о  моем  благополучии:  я  должна
верить ей и не расстраивать ее, следовать ее добрым советам".  Ты  извлечешь
из этого пользу, и тогда ничто не будет омрачать наших отношений. Я искренна
и рассчитываю на чистосердечие с твоей стороны".
   Однако она разочаровалась во мне, поскольку  в  то  же  самое  время  она
написала письмо Мерси, а он,  полагая,  что  оно  послужит  мне  на  польза,
показал его мне:
   "Несмотря на всю  Вашу  заботу  и  проницательность  в  наставлении  моей
дочери, я очень хорошо понимаю,  как  неохотно  она  следует  Вашим  и  моим
советам. В наши дни нравится только лесть  и  ирония,  а  когда,  исходя  из
лучших  побуждений,  мы  обращаемся  к  нашим  молодым  людям  с  серьезными
увещеваниями, они обижаются и  считают,  что  их,  как  всегда,  ругают  без
оснований. Я это  вижу  на  примере  своей  дочери.  Тем  не  менее  я  буду
продолжать предостерегать ее всякий раз, когда, по  Вашему  усмотрению,  это
будет целесообразно, добавляя при этом добрую толику  лести,  хотя  я  и  не
люблю такой стиль. Боюсь, что у меня мало надежды на  то,  что  мне  удастся
отвлечь мою дочь от праздности".
   Вот почему неприятные пилюли советов должны были  подслащиваться  тонким,
очень тонким слоем лести.
   Это письмо усилило мою боль, но матушку я любила. В отчаянии с  моих  губ
могли сорваться жалобы, что со мной обращаются, как с ребенком, но мне очень
не хватало ее  и  хотелось  быть  рядом  с  ней.  Временами  меня  охватывал
настоящий страх, и тогда я действительно казалась себе  маленькой  девочкой,
которая плачет по своей маме. Однажды, подойдя к своему бюро, я  обнаружила,
что оно открыто, хотя помнила, что закрывала его, когда последний раз была в
комнате, поскольку это было одним из тех немногих дел, к  которым  я  всегда
относилась с большим вниманием. Кто-то, должно быть,  брал  ключи  из  моего
кармана, когда я спала!
   Я помнила предупреждения матушки о том, что надо  сжигать  ее  письма,  и
следовала ему неукоснительно. Но поскольку запомнить все, о чем она  писала,
было трудно, я сохраняла их до тех пор, пока не отвечу на них. Во время  сна
они находились у меня под подушкой, и иногда ночью  я  рукой  проверяла,  на
месте ли они.
   - Кто-то лазил в мое бюро, - сказала я аббату.
   Он улыбнулся:
   - Вы, должно быть, забыли закрыть его.
   - Нет, я не забыла, не забыла! Клянусь, что не забыла!
   Однако он улыбался мне в  ответ,  не  веря.  Такая  ветреная  головка,  в
которой одни  только  развлечения!  Разве  не  естественно,  что  она  может
позабыть закрыть свою конторку?
   Я не могла никому доверить своих мыслей. Я знала, что Мерси и Вермон были
моими друзьями, но все, что говорилось мной Вермону, он сообщал Мерси  и  не
мог  поступать  иначе,   поскольку   сохранял   свое   положение   благодаря
расположению Мерси, а последний передавал это дальше - моей матушке.
   Я искала утешения в веселых развлечениях. Артуа всегда был готов  принять
в них участие. Вместе с ним мы составили маленькую группу  и  отправились  в
Марли встречать рассвет. Нас было несколько человек;  дофин  не  сопровождал
нас, предпочитая валяться в  постели.  Это  было  восхитительное  зрелище  -
солнце, появляющееся из-за горизонта и освещающее Марли! Однако затея  была,
разумеется, не правильной. Дофина,  совершающая  прогулки  ранним  утром!  С
какой целью? Никто не верил, что они  совершаются  только  для  того,  чтобы
просто полюбоваться восходом солнца.
   Я подвергала себя опасности быть замешанной в скандале, не понимая этого,
хотя общественное мнение пока продолжало оставаться расположенным ко мне.  Я
была ребенком, прелестным ребенком, пылким и склонным к приключениям. Однако
дофина при муже, которого  подозревают  в  импотенции,  должна  быть  весьма
осторожна. Безобидная прогулка в  Марли  была  замечена,  и  мадам  де  Ноай
указала мне, что такое  безрассудное  и  рискованное  приключение  повторять
больше не следует.
   Что делать, чтобы освободиться от скуки? Если бы я могла ездить в  Париж,
насколько мое существование было  бы  интересней.  В  Париже  кипела  жизнь.
Большой город, где происходили балы в театре оперы. Как  я  страстно  хотела
танцевать в маске, смешавшись с толпой, чтобы никто не узнал во мне дофину и
чтобы на какое-то время освободиться от этих вечных церемоний!
   - Ваше появление в Париже должно быть официальным, - сказала мне мадам де
Ноай.
   - Когда это будет? Когда? - приставала я с настойчивым вопросом.
   - Решение об этом должен принять Его Величество.
   Я была  в  отчаянии.  Великий  город  находился  так  близко,  а  мне  не
разрешалось посещать его. До него можно было  добраться  в  карете  немногим
больше, чем за час. Абсурдно и странно, что мне запрещено туда ездить!
   О своем желании я рассказала тетушкам. Они  больше  не  выглядели  такими
любящими, за исключением Аделаиды, которая хотя бы старалась делать вид. Что
касается Виктории и Софи, то они не могли скрыть изменения своего  отношения
ко мне. Когда я находилась в апартаментах, они украдкой следили за мной.  Но
последовав рекомендациям Аделаиды в деле с Дюбарри, я  проявила  глупость  и
неповиновение.
   - Вы не можете поехать в Париж.., просто так, - сказала Аделаида.  -  Это
должно быть организовано.
   Мой муж сказал, что, по его мнению, я поеду туда, когда придет время.  Не
мог бы он каким-то  образом  удовлетворить  мое  желание?  Он  всегда  готов
порадовать меня, когда это в его силах, однако этот вопрос решает не он.
   Даже Артуа колебался. Я пришла к выводу, что никто из них не хотел, чтобы
я поехала в Париж.
   - На этот раз дело идет не об этикете, - пояснил Артуа. - Вы знаете,  что
дедушка никогда не ездит туда. Он ненавидит Париж, поскольку Париж больше не
любит его. Если вы поедете, они будут радостно приветствовать вас, поскольку
вы молоды и привлекательны, а приветствовать дедушку они не  станут.  Нельзя
допустить, чтобы дофину приветствовали, а королю наносили  оскорбление.  Это
не вопросы этикета.
   Я решила, что спрошу  короля  сама,  поскольку  была  уверена,  что  если
выбрать удобный момент, то он не сможет мне отказать, так как с тех пор, как
я заговорила с мадам Дюбарри и стала менее дружественна с тетушками, он стал
относиться ко мне с большей нежностью. Когда я приходила к нему,  он  всегда
тепло обнимал меня и не скупился на комплименты. Я  становилась  взрослее  и
все очаровательнее, говорил он. Иногда король приходил завтракать вместе  со
мной: в этих случаях он любил сам готовить кофе, а это значило  больше,  чем
приготовление одной чашечки кофе - в соответствии с  правилами  этикета  это
говорило о том, что он воспринимал меня всем сердцем как  одного  из  членов
королевской семьи и что я ему очень нравлюсь.
   Иногда я приносила и показывала ему жилет, который вышивала для него.
   - Это великолепно, - г